Длинный пост, кто дочитает - тот молодец
Я плохо разбираюсь в поэзии, я слишком критична, у меня есть «любимчики», а любой мало-мальски приличный педагог сказал бы, что это не-пе-да-го-гич-но. Я не могу сказать, что у меня есть любимый поэт, потому что по ночам я чаще всего люблю Бодлера или Борхеса, днем - воздушную Павлову, утром просыпаюсь под кофе и Горалик. Но опять же - все очень ситуативно, сегодня, например, просыпалась под Фауста. Я не могу рассказывать детям, что Пушкин великолепен, потому что я не считаю, что он великолепен. Вот такая крамольная истина. Культ личности Пушкина у нас на филфаке проповедовал старенький дедушка Анатолий Львович, лекции которого не вдохновляли даже ботаничных отличниц, к коим я себя никогда не причислялаю Весь факультет тихо ненавидел Пушкина, но спецкурс всем упорно читали, ибо программа и т.д. и т.п., и каждый год поколение филфаковцев, стеная, как гомеровские бараны, идущие на заклание, плетется на лекции или собирает 500 рублей, чтобы заплатить и не ходить вообще. Зато я могу запоем читать что-нибудь наподобие Саши Черного или Анатолия Мариенгофа (у них есть потрясные лиричные вещи!). Ну вот как можно пройти равнодушным мимо подобного: «Жить на вершине голой, писать стихи и сонеты и брать от жизни веселой хлеб, вино и котлеты». Так вот, это я вообще к чему. Ах, к стихам. Расскажу стихоистории. Начну, как всегда, и Иосифликсаныча. Когда-то, когда мне было лет 16-17, точно помню, что еще училась в школе, по телевизору показывали «Страну глухих». Сейчас я практически не помню, о чем этот фильм (к стыду своему… Но я помню, что тогда он произвел на меня громадное впечатление). В память врезался момент, как Чулпан Хаматова и вторая актриса (имени моя память тоже не сохранила) сидят на кровати, Чулпан берет ее голову в ладони, обвивая ими ее подбородок, и читает ей: «Как хорошо, что некого винить, как хорошо, что ты никем не связан…» Я начала истерически записывать эти строки, автора которых я, естественно, не знала. Интернетов тогда в нашей деревне не водилось, библиотекарша посмотрела на меня как Ленин на буржуазию, когда я ей это выпалила, и сказала, что не знает, кто это. Погоревал Иванушка, да делать нечего. А потом я заболела Пелевиным, и бабушка подарила мне «Жизнь насекомых». И снова, и снова: «Я сижу один в своей квартире, ни подруги, ни прислуги, ни знакомых…» Благо, Виктор Олегович, догадался указать автора, и я полетела просить Бродского. На странице 17 обнаружила «как хорошо, что некого винить» и немедленно… выучила наизусть. А потом, на моем втором курсе, один совершенно потрясающий молодой человек вытащил меня из конференц-зала и потащил курить, полушутя крича на меня, «как я могла этого не читать, это же про меня»: «Мадам, если впрямь существует связь меж сердцем и взглядом, лучась, дробясь и преломляясь, заметить рад, у вас она лишена преград». Молодой человек был таким же потрясающим, как и Бродский, поэтому… было много поэтому, но речь о лирике. Вера Павлова. Есть такая чудо-девочка, лауреат и прочее и прочее, но не Нобелевский, а кокой-то там. В бытность мою членом кружка герменевтов нашего ВУЗа (это совершенно отдельная история, скажу только, что герменевтику можно ооочень условно назвать наукой «о философии языка», по крайней мере, я себе так ее определяю; и эти совершенно потрясающие люди говорили о той науке и о том, что мы обсуждали под бутылку. Я даже имела наглость спорить с профессурой о любви, профессор Литвинов курил «Приму» прямо в конференц-зале) профессор Литвинов прочел следующее: «Да святится имя Твое. Да приидет отчество Твое. Господи, да что же это я? Да будет воля твоя». Так началась моя история с Верой Павловой, которая надолго перечеркнула всю остальную девочколирику. «Я научила женщин говорить. Когда б вы знали, из какого сора…» Вообще это потрясающе, я не могу объяснить, как это, это такие классикосовременные стихи. Она очень отличается от многих. Современные писателипоэты грешат (не совсем то слово, но) стихопрозой. Это то, как написана история о Машеньке у Быкова, так часто пишет Горалик, обожаемая всеми Верочка Полозкова и, наверное, еще куча. Это сплошные ассонансы, аллитерации, рифмовка нескольких строк подряд, сквозные образы, детализация. Я не говорю, что это плохо, просто это некая тенденция, а вот Павлова - нет, не то и не так. Конечно, многие еще не то и не так, но вот многие к моей языковой картине мира имеют несколько другое отношение. Елену Шварц, например, я немного недопонимаю, может, не доросла я до нее, она мне тяжела, несколько гнетуща. Анна Гедымин. Есть один совершенно потрясающий журнал, называется «Иностранная литература». По долгу службы нам приходилось его читать, а мне еще и нравилось. Так вот, когда вся страна судорожно скупала переизданного Зюскинда, филологи, ухмыляясь, думали о том, что, мол, знаем, читали еще сто лет назад, даже проходили. Так вот, в том самом номере с «Парфюмером» попалась мне Анна Гедымин. Гедымин… При звучании возникает образ такой девочки-былиночки, тянущейся к свету, тоненькой, с тонкими длинными пальчиками… Как она выглядит на само деле, я не знаю, боюсь гуглить - разрушу образ. Попалось «Пожалуй, не люблю, - сказал, - но не грусти…». Стихотворение - взрыв мозга. Как мне кажется, она совершенно точно говорит от лица мужчины, либо - как вариант - это совсем не метафора, а записанный в стихотворной форме диалог, но прелести стихов это не отменяет. Я помню исписанный стол читального зала, то, как пахли страницы этого журнальчика, затрепанного, обернутого в газету - все брали «Парфюмера» - а страницы со стихами Гедымин были почти новенькими, я их переворачивала, проводила пальцами по буквам, как будто они должны были соскочить и образовать тот самый мост, о котором в этих стихах говорится. Наверное, поэты - это первое впечатление. Все зависит от того, что прочтешь или услышишь первым и что от этого в тебе останется. Это как с музыкой - есть песни-воспоминания (вот под эту песню я целовалась и т.п.) и песни-эмоции ( от этого мне весело). Для меня стихи - это скорее воспоминания. «Воцарилась осень - туман клубя, Серебря под утро стволы и лужи... Мне с тобою плохо, но без тебя - Хуже». Это снова Гедымин.