Орлеанские каноники. Окончание
Интересно, что во время дискуссий о Непорочном зачатии и Деве Марии, орлеанские каноники «хвастались, что у них есть мать, во всех смыслах подобная Матери Сына Божьего, тогда как Она не может быть уподоблена никакой другой женщине, и никто с Ней не может сравниться».[1] Но и знаменитый Добрый Человек XIV века, проповедник Пейре Отье тоже представляет своим верующим такое аллегорическое видение Марии: «Он говорил, что Матерь Божья - это добрая воля и стремление делать добрые дела, согласно Евангелию: 'матерь Моя и братья Мои суть слушающие Слово Моего Отца и исполняющие его' (Лука 8, 21)... (Показания Себелии Пейре).
Верующий Пейре Раймонд дез Уго тоже сказал инквизитору Тулузы: «Далее, о таинстве Воплощения Сына Божьего, ты говорил и утверждал в манере кощунственной и неблагочестивой, что Бог никогда не входил в утробу святой Девы Марии, но что всякий может быть матерью, братом или сестрой Бога, кто исполняет заповеди Отца». (Приговор Пейре Раймонда дез Уго, 20 сентября 1313). А самый полный ответ на интригующее замечание о том, что же за мать, во всем подобная Божьей Матери была у орлеанских каноников, возможно, содержится в приговоре Пейре Отье: "Tы лживо утверждал, что святая Мария, матерь Божья и Господа Иисуса Христа, никогда не была женщиной из плоти и крови, но вашей Церковью, твоей и твоих сообщников, о которой ты говорил, что она есть истинным покаянием, и так, ты клеветнически выдумывал в своем неблагочестии и суетности, догматизируя идею о некоей Деве Марии во тьме..." (приговор Пейре Отье, 9 апреля 1310).
Упоминание о существовании таинства возложения рук в текстах XI века тоже не ограничивается одними орлеанскими канониками. Ломбардский хронист конца XI века, Ландульф Старший, пишет о группе еретиков, арестованных в замке Монтефорте, в Пьемонте, и сожженных в Турине около 1025 года. Он описывает суровых, одетых в черное людей, считающих, что ни у священников, ни у епископов, ни у самого Папы Римского нет власти прощать грехи. Это дано только Святому Духу, который посещает их братство, и Его они призывают к ложу умирающих, чтобы спасти их души. Ими руководят "старшие и понтифики" - термин, означающий, скорее всего, епископов. Рауль Глабер в своей хронике тоже говорит о женщине из Монтефорте, возлагавшей руки на умирающих, и окруженной «шайкой дьяволов, одетых в черное»[2]. Около 1048 года Роже, епископ Шалона, написал Вазо, епископу Льежа, что многие крестьяне его епархии следуют учению и ходят на тайные собрания "манихеев", лживо претендующих на "передачу Святого Духа через кощунственное возложение своих рук", и что наиболее неотесанныe среди них после обучения проявляют способности умело проповедовать Писание... [3] Поэтому выводы некоторых историков о том, что «орлеанская ересь» не имела связей с другими, была полностью искоренена и никогда не возрождалась более, по-видимому, не имеют под собой оснований. Тем более, что орлеанские «еретики» были убеждены, что их единоверцы есть во многих других городах во всей Европе[4], что подтверждают и Павел из Шартра («их ересь распространялась по всем провинциям Галлии»), и Рауль Глабер («они говорили, что в непродолжительном времени их учение будет принято всем народом»), и Эриберт, автор циркулярного письма о «еретиках» Перигора начала XI века.
Таким образом, диссидентская группа орлеанских каноников и некоторые другие религиозные общины XI века имеют те же отличительные черты, что и христианство Добрых Людей, которое мы можем охарактеризовать по источникам XII-XIV веков. Эта группа выявилась в контексте всеобщего духовного обновления XI века на фоне социальных, религиозных и культурных изменений, поставивших во главу угла послание Евангелия, монашеский идеал и образец апостольской жизни. Общим как для всех этих групп, так и для христианства Добрых Людей, традиционно называемого катаризмом, является не просто признание авторитета Нового Завета, но отказ от признания любого другого авторитета религиозного Откровения, в том числе Ветхого Завета и особенно Закона Моисеева, отвержение священства и таинств Римской Церкви. Эти общины, как правило, организованы, практически везде в них выделяется клир (или же они сплочены вокруг выходцев из ученого клира Римской Церкви), демонстрирующий особую набожность, ригористический аскетизм, отказывающийся от мясной пищи, живущий в бедности (добровольном отказе от власти) и целомудрии. Об орлеанских канониках известно доподлинно, что в своей интерпретации Писания они отрицали человеческую природу Христа, признавая только Его божественную природу, и не основывали своей теологии на искупительной ценности Его крестной смерти. Но практически ни одна из упомянутых выше групп не признавала Преосуществления, происходившего во время освящения на алтаре хлеба и вина, и многие из них практиковали простое благословление хлеба, как в раннем христианстве. Это позволяет предположить, что по поводу природы Христа они занимали позиции, сходные с орлеанскими канониками. И, наконец, почти обо всех этих группах, особенно об орлеанских канониках, известно, что они практиковали собственное таинство Спасения через возложение рук, тоже по образцу ранней Церкви, которое смывает грехи и передает Святой Дух. Совокупность этих характеристик, хотя в документах они поданы расплывчато, дает нам основания поддержать тезис о том, что среди многочисленных неортодоксальных и «еретических» движений XI века можно различить прото-катарские группы, и что орлеанские каноники представляли собой одну из них.
Конечно, мечта XI века о возвращении к идеалам Евангелия и образцу апостольской жизни была не чужда и официальной Церкви. Когда во второй половине XI века началась Григорианская реформа, и сама Церковь стала критиковать своих прелатов, живших богатой и разгульной жизнью, а папы-реформаторы, казалось, возглавили это движение, религиозные протестные процессы вроде бы пошли на убыль. Но эта многообещающая реформа, в конце концов, завершилась утверждением идеологии «воинствующей Церкви», папской теократии и усилением борьбы с ересью. Последующие события показали нам, что репрессии не сломили религиозного сопротивления, а только привели к его структурированию и возникновению «контр-Церкви» общеевропейского масштаба. По сути дела, те, кто стремился к реформам внутри Римской Церкви, и религиозные диссиденты были в какой-то степени единомышленниками, но диссиденты, не желавшие мириться с отведенными им рамками, стали восприниматься как конкуренты. Во всяком случае, люди, желавшие полностью реформировать церковную институцию и не удовлетворенные исходом реформ, тоже пришли к тому, чтобы стать христианскими диссидентами. Так что, несмотря на скупость, тенденциозность, иногда явную лживость и стереотипность существующих документов, мы все же можем прочесть в них impissima verba (аутентичные слова) христианских диссидентов XI века, эскизный портрет которых (вполне подходящий и к Добрым Людям XII-XIV веков) рисует Адемар Шабаннский: «Они говорят, как философы и ведут себя, как святые». Портрет людей, действительно открывших глубинный смысл христианского сопротивления.
Иногда хочется за скупыми и презрительными словами текстов XI века увидеть лица этих людей, осмелившихся священным словом Евангелия бросить вызов господствующей Церкви, ее непомерным аппетитам и властным замашкам. Встретиться с ними взглядом, а не только читать акты их обличения. Или хотя бы представить себе все это собрание епископов, где сидели и те, кто еще недавно называл орлеанских каноников друзьями и братьями, король, восхищавшийся набожностью Лизоя и весьма любивший его «за ту святость, которой, как король верил, он обладал»[5]; королева, исповедовавшаяся Стефану. И неважно, что тот же каноник Лизой «был чрезвычайно любим всею братиею»[6] - все чувства следовало растоптать. Отныне царила Realpolitik, арестованные сделались «врагами Бога, народа и власти», и единственная эмоция, которая была позволена и уместна по отношению к этим врагам -ужас и ненависть. Нужно было всячески показать, что ты не на их стороне, и никогда не был. А те, кто не так давно вел с этими канониками ученые беседы, обличали их и требовали покаяться перед Церковью и просить у нее прощения. Иначе они будут стерты во прах, и следа от них не останется на земле. Сходство между этой адской диалектикой и тоталитарными режимами XX века бросается в глаза. Когда, например, девятилетний мальчик на собрании коммуны деревни в «Демократической Кампучии» красных кхмеров обвиняет свою мать в том, что она сварила и утаила от трудящихся масс горсть риса. Или когда сеансы «самокритики», обличения, самообличения и «раскаяния перед массами» становятся не только методом управления и «промывки мозгов», но унижения и раздавливания личности. Превращения ее в покорный винтик. Даже особое слово kamtech, «превратить в прах, уничтожить самый след», придуманное красными кхмерами, словно является отголоском средневекового «сжечь и развеять прах по ветру». Когда люди отождествляются с заразой, то хирургическое вмешательство, а то и «выжигание каленым железом» становится методом очищения общества от заразы - неважно какой, «еретической», «буржуазной», «интеллигентской». «Если ты сопротивляешься - ты враг, если ты противостоишь - ты труп», - говорили красные кхмеры. Но разве не по тому же сценарию развивалась история орлеанских каноников? Разве они не стали первыми жертвами «общества преследования»? Разве не «пламень мести обратил их в пепел»? Но они сохранили человеческое достоинство, они не уступили. Они все равно верили в фундаментальную доброту человека, несмотря ни на что. Потому даже зная о своей судьбе, они отвечали тем, кто был их врагами, кто их предал, кто от них отрекался: «Но мы ожидаем, что и вы, и все другие, какого бы закона или ордена кто ни был, присоединитесь к [нам], и до сих пор верим в то»[7]. Они хотели быть личностями, а не винтиками, оставаться христианами, но более требовательными, более дерзкими и менее покорными. Христианами, которые уже в те времена посмели воспользоваться собственным религиозным выбором.
[1] Vie de Gauzlin…, op.cit., p. 99.
[2] Цит. по Vauchez Andre. Diables et heretiques: les reactions de l’Eglise et de la societe en Occident face aux mouvements religieux dissidents, de la fin du X-e au debut du XII siecle// Settimane di Studio sull’ Alto Medioevo, Spolete, 1989, p. 577.
[3]. Об этом и других ересях XI века, см.: Pierre Bonnassie, Richard Landes. Une nouvelle hérésie... cit., pp. 435-459 ; A. Brenon. Les hérésies de l'An Mil. Nouvelles perspectives sur les origines du catharisme. // Les archipels cathares, dissidence chrétienne dans l’Europe médiévale, Cahors, Dire édition. Réédité en 2003 par l’Hydre Editions, pp. 31-48 ; Le choix hérétique médiéval: la voie des apôtres et des martyrs.// Le choix hérétique. La Louve editions, 2006, pp. 51-65.
[4] Ilarino da Milano. Le eresie popolari del seсolo XI nell Europa occidentale, в: Studi Gregoriani 2, Rome 1947, 43 - 89. P. 88.
[5]Ademari Cabannensis Chronicon, LIX. Op.cit…. .
[6]Глабер Рауль. Пять книг истории своего времени…, ibid, 71 .
[7]Глабер Рауль. ibid, 71 .
Верующий Пейре Раймонд дез Уго тоже сказал инквизитору Тулузы: «Далее, о таинстве Воплощения Сына Божьего, ты говорил и утверждал в манере кощунственной и неблагочестивой, что Бог никогда не входил в утробу святой Девы Марии, но что всякий может быть матерью, братом или сестрой Бога, кто исполняет заповеди Отца». (Приговор Пейре Раймонда дез Уго, 20 сентября 1313). А самый полный ответ на интригующее замечание о том, что же за мать, во всем подобная Божьей Матери была у орлеанских каноников, возможно, содержится в приговоре Пейре Отье: "Tы лживо утверждал, что святая Мария, матерь Божья и Господа Иисуса Христа, никогда не была женщиной из плоти и крови, но вашей Церковью, твоей и твоих сообщников, о которой ты говорил, что она есть истинным покаянием, и так, ты клеветнически выдумывал в своем неблагочестии и суетности, догматизируя идею о некоей Деве Марии во тьме..." (приговор Пейре Отье, 9 апреля 1310).
Упоминание о существовании таинства возложения рук в текстах XI века тоже не ограничивается одними орлеанскими канониками. Ломбардский хронист конца XI века, Ландульф Старший, пишет о группе еретиков, арестованных в замке Монтефорте, в Пьемонте, и сожженных в Турине около 1025 года. Он описывает суровых, одетых в черное людей, считающих, что ни у священников, ни у епископов, ни у самого Папы Римского нет власти прощать грехи. Это дано только Святому Духу, который посещает их братство, и Его они призывают к ложу умирающих, чтобы спасти их души. Ими руководят "старшие и понтифики" - термин, означающий, скорее всего, епископов. Рауль Глабер в своей хронике тоже говорит о женщине из Монтефорте, возлагавшей руки на умирающих, и окруженной «шайкой дьяволов, одетых в черное»[2]. Около 1048 года Роже, епископ Шалона, написал Вазо, епископу Льежа, что многие крестьяне его епархии следуют учению и ходят на тайные собрания "манихеев", лживо претендующих на "передачу Святого Духа через кощунственное возложение своих рук", и что наиболее неотесанныe среди них после обучения проявляют способности умело проповедовать Писание... [3] Поэтому выводы некоторых историков о том, что «орлеанская ересь» не имела связей с другими, была полностью искоренена и никогда не возрождалась более, по-видимому, не имеют под собой оснований. Тем более, что орлеанские «еретики» были убеждены, что их единоверцы есть во многих других городах во всей Европе[4], что подтверждают и Павел из Шартра («их ересь распространялась по всем провинциям Галлии»), и Рауль Глабер («они говорили, что в непродолжительном времени их учение будет принято всем народом»), и Эриберт, автор циркулярного письма о «еретиках» Перигора начала XI века.
Таким образом, диссидентская группа орлеанских каноников и некоторые другие религиозные общины XI века имеют те же отличительные черты, что и христианство Добрых Людей, которое мы можем охарактеризовать по источникам XII-XIV веков. Эта группа выявилась в контексте всеобщего духовного обновления XI века на фоне социальных, религиозных и культурных изменений, поставивших во главу угла послание Евангелия, монашеский идеал и образец апостольской жизни. Общим как для всех этих групп, так и для христианства Добрых Людей, традиционно называемого катаризмом, является не просто признание авторитета Нового Завета, но отказ от признания любого другого авторитета религиозного Откровения, в том числе Ветхого Завета и особенно Закона Моисеева, отвержение священства и таинств Римской Церкви. Эти общины, как правило, организованы, практически везде в них выделяется клир (или же они сплочены вокруг выходцев из ученого клира Римской Церкви), демонстрирующий особую набожность, ригористический аскетизм, отказывающийся от мясной пищи, живущий в бедности (добровольном отказе от власти) и целомудрии. Об орлеанских канониках известно доподлинно, что в своей интерпретации Писания они отрицали человеческую природу Христа, признавая только Его божественную природу, и не основывали своей теологии на искупительной ценности Его крестной смерти. Но практически ни одна из упомянутых выше групп не признавала Преосуществления, происходившего во время освящения на алтаре хлеба и вина, и многие из них практиковали простое благословление хлеба, как в раннем христианстве. Это позволяет предположить, что по поводу природы Христа они занимали позиции, сходные с орлеанскими канониками. И, наконец, почти обо всех этих группах, особенно об орлеанских канониках, известно, что они практиковали собственное таинство Спасения через возложение рук, тоже по образцу ранней Церкви, которое смывает грехи и передает Святой Дух. Совокупность этих характеристик, хотя в документах они поданы расплывчато, дает нам основания поддержать тезис о том, что среди многочисленных неортодоксальных и «еретических» движений XI века можно различить прото-катарские группы, и что орлеанские каноники представляли собой одну из них.
Конечно, мечта XI века о возвращении к идеалам Евангелия и образцу апостольской жизни была не чужда и официальной Церкви. Когда во второй половине XI века началась Григорианская реформа, и сама Церковь стала критиковать своих прелатов, живших богатой и разгульной жизнью, а папы-реформаторы, казалось, возглавили это движение, религиозные протестные процессы вроде бы пошли на убыль. Но эта многообещающая реформа, в конце концов, завершилась утверждением идеологии «воинствующей Церкви», папской теократии и усилением борьбы с ересью. Последующие события показали нам, что репрессии не сломили религиозного сопротивления, а только привели к его структурированию и возникновению «контр-Церкви» общеевропейского масштаба. По сути дела, те, кто стремился к реформам внутри Римской Церкви, и религиозные диссиденты были в какой-то степени единомышленниками, но диссиденты, не желавшие мириться с отведенными им рамками, стали восприниматься как конкуренты. Во всяком случае, люди, желавшие полностью реформировать церковную институцию и не удовлетворенные исходом реформ, тоже пришли к тому, чтобы стать христианскими диссидентами. Так что, несмотря на скупость, тенденциозность, иногда явную лживость и стереотипность существующих документов, мы все же можем прочесть в них impissima verba (аутентичные слова) христианских диссидентов XI века, эскизный портрет которых (вполне подходящий и к Добрым Людям XII-XIV веков) рисует Адемар Шабаннский: «Они говорят, как философы и ведут себя, как святые». Портрет людей, действительно открывших глубинный смысл христианского сопротивления.
Иногда хочется за скупыми и презрительными словами текстов XI века увидеть лица этих людей, осмелившихся священным словом Евангелия бросить вызов господствующей Церкви, ее непомерным аппетитам и властным замашкам. Встретиться с ними взглядом, а не только читать акты их обличения. Или хотя бы представить себе все это собрание епископов, где сидели и те, кто еще недавно называл орлеанских каноников друзьями и братьями, король, восхищавшийся набожностью Лизоя и весьма любивший его «за ту святость, которой, как король верил, он обладал»[5]; королева, исповедовавшаяся Стефану. И неважно, что тот же каноник Лизой «был чрезвычайно любим всею братиею»[6] - все чувства следовало растоптать. Отныне царила Realpolitik, арестованные сделались «врагами Бога, народа и власти», и единственная эмоция, которая была позволена и уместна по отношению к этим врагам -ужас и ненависть. Нужно было всячески показать, что ты не на их стороне, и никогда не был. А те, кто не так давно вел с этими канониками ученые беседы, обличали их и требовали покаяться перед Церковью и просить у нее прощения. Иначе они будут стерты во прах, и следа от них не останется на земле. Сходство между этой адской диалектикой и тоталитарными режимами XX века бросается в глаза. Когда, например, девятилетний мальчик на собрании коммуны деревни в «Демократической Кампучии» красных кхмеров обвиняет свою мать в том, что она сварила и утаила от трудящихся масс горсть риса. Или когда сеансы «самокритики», обличения, самообличения и «раскаяния перед массами» становятся не только методом управления и «промывки мозгов», но унижения и раздавливания личности. Превращения ее в покорный винтик. Даже особое слово kamtech, «превратить в прах, уничтожить самый след», придуманное красными кхмерами, словно является отголоском средневекового «сжечь и развеять прах по ветру». Когда люди отождествляются с заразой, то хирургическое вмешательство, а то и «выжигание каленым железом» становится методом очищения общества от заразы - неважно какой, «еретической», «буржуазной», «интеллигентской». «Если ты сопротивляешься - ты враг, если ты противостоишь - ты труп», - говорили красные кхмеры. Но разве не по тому же сценарию развивалась история орлеанских каноников? Разве они не стали первыми жертвами «общества преследования»? Разве не «пламень мести обратил их в пепел»? Но они сохранили человеческое достоинство, они не уступили. Они все равно верили в фундаментальную доброту человека, несмотря ни на что. Потому даже зная о своей судьбе, они отвечали тем, кто был их врагами, кто их предал, кто от них отрекался: «Но мы ожидаем, что и вы, и все другие, какого бы закона или ордена кто ни был, присоединитесь к [нам], и до сих пор верим в то»[7]. Они хотели быть личностями, а не винтиками, оставаться христианами, но более требовательными, более дерзкими и менее покорными. Христианами, которые уже в те времена посмели воспользоваться собственным религиозным выбором.
[1] Vie de Gauzlin…, op.cit., p. 99.
[2] Цит. по Vauchez Andre. Diables et heretiques: les reactions de l’Eglise et de la societe en Occident face aux mouvements religieux dissidents, de la fin du X-e au debut du XII siecle// Settimane di Studio sull’ Alto Medioevo, Spolete, 1989, p. 577.
[3]. Об этом и других ересях XI века, см.: Pierre Bonnassie, Richard Landes. Une nouvelle hérésie... cit., pp. 435-459 ; A. Brenon. Les hérésies de l'An Mil. Nouvelles perspectives sur les origines du catharisme. // Les archipels cathares, dissidence chrétienne dans l’Europe médiévale, Cahors, Dire édition. Réédité en 2003 par l’Hydre Editions, pp. 31-48 ; Le choix hérétique médiéval: la voie des apôtres et des martyrs.// Le choix hérétique. La Louve editions, 2006, pp. 51-65.
[4] Ilarino da Milano. Le eresie popolari del seсolo XI nell Europa occidentale, в: Studi Gregoriani 2, Rome 1947, 43 - 89. P. 88.
[5]Ademari Cabannensis Chronicon, LIX. Op.cit…. .
[6]Глабер Рауль. Пять книг истории своего времени…, ibid, 71 .
[7]Глабер Рауль. ibid, 71 .