Гнатюк
***
«Гнатюк».
(прислушиваясь к внутреннему ребенку)
Моя покойная бабушка по отцовской линии очень любила песню Гнатюка «Малиновый звон». Малиииииновый звон на зареееееееее/скажииии моей мииилой землеееее. Один раз она раздела меня до гола, чтобы наказать за то, что я разбил банку с грибом. А тот еще к тому же не до конца настоялся. Ощущение полной беспомощности и обнаженности. Первое осознанное чувство стыда перед миром . Сам, словно дрожащий склизкий гриб на полу, точка схождения ледяного взгляда бабушки и острого стеклянного крошева. Не хотелось, чтобы хоть кто-то увидел меня таким.
А в это время, на Маяке заиграла песня Гнатюка «Малиновый звон». В детстве все чувства острее и в память врезаются глубже. Первичная социализация самая сильная. Мир открывается нам через значимых других, и холод выцветших голубых глаз бабушки пронизывает меня до сих пор, когда я делаю что-нибудь не так. А тут еще это ощущение присутствия совсем Другого: до сих пор мне кажется что Гнатюк все видел. И когда недавно я пришел в гости к девушке (мы встретились в квартире ее покойной бабушки), то у нее на кухне было точно такое же радио Маяк. Трехкнопочное, но безальтернативное, как прошлое. И как только я услышал знакомую мелодию, изнутри меня полезли те самые детские страхи. Вот они: Гнатюк совокупляется с бабушкой и поет, а я стою голый босиком на стекле и должен все это видеть и слышать и ни в коем случае не отворачиваться и не затыкать уши.
Девушка сказала мне: «ну что ты врос как гриб! Раздевайся!». А я то знал, что Гнатюк все знает, и начал покрываться пунцовыми пятнами, и потница выступила на лбу, и рубашка прилипла к спине. «Какой ты чувствительный. Я тоже люблю эту песню. У меня ее папа очень любил включать, когда мы ехали солнечным первомаем на дачу. Я тогда была совсем маленькая, но хорошо помню, как папа прибавлял громкость и подпевал Гнатюку, а я вертела попой на раскаленном от солнца кожаном сиденьи папиной пятерки, будучи не в силах уже терпеть жар ее чресел. Ха-ха. Мне кажется, ты сейчас такой же горячий, только не пахнешь дерматином и мамиными духами «может быть»».
Может быть. Отступать было некуда. Попросить выключить - проявить безволие, а, может быть, и уйти ни с чем, навсегда травмированным еще и этим. Поэтому у нас был отчаянный секс. Я постарался полностью отключить голову и единственное слышащее ухо. И теперь, когда я слышу эту песню, то мои детские переживания кажутся мне смешными (и даже в чем-то приятными), потому что на их фоне вырастает большой влажный красный гриб и Гнатюк его сосет с малиновым звоном.
«Гнатюк».
(прислушиваясь к внутреннему ребенку)
Моя покойная бабушка по отцовской линии очень любила песню Гнатюка «Малиновый звон». Малиииииновый звон на зареееееееее/скажииии моей мииилой землеееее. Один раз она раздела меня до гола, чтобы наказать за то, что я разбил банку с грибом. А тот еще к тому же не до конца настоялся. Ощущение полной беспомощности и обнаженности. Первое осознанное чувство стыда перед миром . Сам, словно дрожащий склизкий гриб на полу, точка схождения ледяного взгляда бабушки и острого стеклянного крошева. Не хотелось, чтобы хоть кто-то увидел меня таким.
А в это время, на Маяке заиграла песня Гнатюка «Малиновый звон». В детстве все чувства острее и в память врезаются глубже. Первичная социализация самая сильная. Мир открывается нам через значимых других, и холод выцветших голубых глаз бабушки пронизывает меня до сих пор, когда я делаю что-нибудь не так. А тут еще это ощущение присутствия совсем Другого: до сих пор мне кажется что Гнатюк все видел. И когда недавно я пришел в гости к девушке (мы встретились в квартире ее покойной бабушки), то у нее на кухне было точно такое же радио Маяк. Трехкнопочное, но безальтернативное, как прошлое. И как только я услышал знакомую мелодию, изнутри меня полезли те самые детские страхи. Вот они: Гнатюк совокупляется с бабушкой и поет, а я стою голый босиком на стекле и должен все это видеть и слышать и ни в коем случае не отворачиваться и не затыкать уши.
Девушка сказала мне: «ну что ты врос как гриб! Раздевайся!». А я то знал, что Гнатюк все знает, и начал покрываться пунцовыми пятнами, и потница выступила на лбу, и рубашка прилипла к спине. «Какой ты чувствительный. Я тоже люблю эту песню. У меня ее папа очень любил включать, когда мы ехали солнечным первомаем на дачу. Я тогда была совсем маленькая, но хорошо помню, как папа прибавлял громкость и подпевал Гнатюку, а я вертела попой на раскаленном от солнца кожаном сиденьи папиной пятерки, будучи не в силах уже терпеть жар ее чресел. Ха-ха. Мне кажется, ты сейчас такой же горячий, только не пахнешь дерматином и мамиными духами «может быть»».
Может быть. Отступать было некуда. Попросить выключить - проявить безволие, а, может быть, и уйти ни с чем, навсегда травмированным еще и этим. Поэтому у нас был отчаянный секс. Я постарался полностью отключить голову и единственное слышащее ухо. И теперь, когда я слышу эту песню, то мои детские переживания кажутся мне смешными (и даже в чем-то приятными), потому что на их фоне вырастает большой влажный красный гриб и Гнатюк его сосет с малиновым звоном.