«Архангельск»
Оригинал взят у m_micks в «Архангельск»
11 декабря, 19:01 Уже много лет в адрес БГ звучит только одна (по большому счету) претензия: мол, исписался, занимается повторением пройденного, переставляет слова в песнях, а песни в альбомах и т.п.
Может, оно и так, но только описывает-то он свои чувства от происходящего вокруг, и если вокруг ничего не происходит, то и песни пишутся вроде бы как «все время одни и те же». Его альбомы являются цельным восприятием времени: таким был «Русский альбом» с его страхом, болью и верою в то, что мы сможем дышать под водой, такой была трилогия середины 90-х с ее попыткой единения культур, с вальсами и индийскими струнными, со строящими муляжи Святой Руси турками, и такой была «Сестра Хаос» начала нулевых - безвременье, потерянность, «мертвые хоронят своих мертвецов», «Газпром-MTV».
И звучало еще не так давно: «через четыре года на часах будет новое время» и «разбудите меня, если здесь все-таки что-то случится». И что-то, наверное, начинает случаться.
В «Назад в Архангельск» невероятная даже для БГ двусмысленность: песня ошеломляет нарастающим и неумолимым скрежетом нашего движения в средневековье, в «великую глушь», и одновременно в ней слышится призыв вернуться к истине, в место, где живут архангелы. Эта двусмысленность главной песни задает тон всему альбому: с одной стороны, есть то, что есть, то, что происходит, а с другой стороны - посмотри, ведь есть и что-то еще.
Происходящее и грядущее не зависит от тебя, «все присходит словно само собой», твои действия по большому счету ничего не значат: «нет сделанного, чего не мог бы сделать кто-то другой». «В небе один манифест - куда бы ты не шел, на тебе стоит крест» - опять двусмысленность: то ли ты потерян, то ли благословлен. Неизбежность грядущего и наша беспомощность перед ним отчетливо выражена в «Тайном Узбеке» - песне-предсказании чего-то таинственного, пугающего и очищающего, когда будет «бессмысленно делать вид, что ты кто-то другой», хотя «все останется точно таким, как все есть». И так ли важно, кто такой (что такое) Тайный Узбек? Это то, что в очередной раз расставит все по своим местам в мире, где мы по собственной вине потерялись и «бьемся в стену, хотя с рожденья знали, где вход», в мире, где нам, быть может, больше не будет места.
Мысль о потерянности, одиночестве, беспомощности звучит почти в каждой песне: потерянность «в снегах», «в болоте и в тине», в «небе цвета дождя». И эта потерянность, беспомощность человека есть главное правило того, что происходит сейчас вокруг, это святая святых законов Вавилона. БГ в очередной раз «повторился», вернулся к одному из своих давних образов - к Вавилону, и этот образ в себе самом заключает ответ на вопрос о причине потерянности. «Ты выходишь к воротам, чтобы принять угловой, но Вавилон играет в футбол твоей головой», «огонь печей Вавилона опаляет твое лицо». Если ты думаешь, что ты ведешь ту игру, которая здесь происходит, то это не так, все ровным счетом наоборот. Ты всего лишь мяч в этой игре, ты бесправен в Вавилоне, где все ошарашены гордыней, где все говорят, но никто друг друга не понимает, где любовь это кольцо, связанность, несвобода, где «неправильные пчелы продолжают делать свой неправильный мед». Даже если ты совершишь в Вавилоне чудо, «растопишь сердцем этот лед», то увидишь ты только «сумрак и бесконечный путь, который никуда не ведет», и никуда не убежишь от «черных птиц, которые будут сужать над тобой круги».
Чувство потерянности неволит и самого БГ - об этом первая половина пронзительной до слез «Небо цвета дождя», песни, в которой ясней некуда противопоставляется все фальшивое, ненастоящее живому, чудесному: «А еще говорят, что они были с крыльями, и глаза у них были - живая вода. Но благостные слова опять пахнут пылью, и нас снова ведут, и снова не скажут куда».
И после понимания этой потерянности, этого существования в мире Вавилона, после констатации невозможности живому жить в нем (там же только «мертвые с туманом вместо лиц»), может быть только шаг в сторону, шаг туда, где «чистая вода», где «машина дает сбой», где увидишь Его красоту, которая «свет в окне потерянному в снегах» и от которой «не устоять на ногах», где можно найти у себя в кармане пальто записку от Беллерофонта и испытать радость творчества, где дается понимание, что никогда «не было, не было, не было неба цвета дождя». И сети теперь пусты, и ловить больше некого, и ты, конечно же, продолжаешь жить в Вавилоне, но он уже «не властен над тобой».
И что после этого? То, чего можно достичь, лишь прожив в деятельном поиске добрую половину жизни. Мудрость, спокойствие и радость бытия. Видение «чудных дел Господа». Знание того, что «в итоге все дается тому, кто просит». Знание того, что свет есть только там, где есть мы, где есть жизнь, где есть дом. А вот за окном, там, где нас нет, кто ж знает, что там? Там не видно ни зги...
Хочешь все-таки бежать туда, в Вавилон, на футбол, на площади, где скоро могут начать жечь книги? Беги… Только нальем на ход ноги…
11 декабря, 19:01 Уже много лет в адрес БГ звучит только одна (по большому счету) претензия: мол, исписался, занимается повторением пройденного, переставляет слова в песнях, а песни в альбомах и т.п.
Может, оно и так, но только описывает-то он свои чувства от происходящего вокруг, и если вокруг ничего не происходит, то и песни пишутся вроде бы как «все время одни и те же». Его альбомы являются цельным восприятием времени: таким был «Русский альбом» с его страхом, болью и верою в то, что мы сможем дышать под водой, такой была трилогия середины 90-х с ее попыткой единения культур, с вальсами и индийскими струнными, со строящими муляжи Святой Руси турками, и такой была «Сестра Хаос» начала нулевых - безвременье, потерянность, «мертвые хоронят своих мертвецов», «Газпром-MTV».
И звучало еще не так давно: «через четыре года на часах будет новое время» и «разбудите меня, если здесь все-таки что-то случится». И что-то, наверное, начинает случаться.
В «Назад в Архангельск» невероятная даже для БГ двусмысленность: песня ошеломляет нарастающим и неумолимым скрежетом нашего движения в средневековье, в «великую глушь», и одновременно в ней слышится призыв вернуться к истине, в место, где живут архангелы. Эта двусмысленность главной песни задает тон всему альбому: с одной стороны, есть то, что есть, то, что происходит, а с другой стороны - посмотри, ведь есть и что-то еще.
Происходящее и грядущее не зависит от тебя, «все присходит словно само собой», твои действия по большому счету ничего не значат: «нет сделанного, чего не мог бы сделать кто-то другой». «В небе один манифест - куда бы ты не шел, на тебе стоит крест» - опять двусмысленность: то ли ты потерян, то ли благословлен. Неизбежность грядущего и наша беспомощность перед ним отчетливо выражена в «Тайном Узбеке» - песне-предсказании чего-то таинственного, пугающего и очищающего, когда будет «бессмысленно делать вид, что ты кто-то другой», хотя «все останется точно таким, как все есть». И так ли важно, кто такой (что такое) Тайный Узбек? Это то, что в очередной раз расставит все по своим местам в мире, где мы по собственной вине потерялись и «бьемся в стену, хотя с рожденья знали, где вход», в мире, где нам, быть может, больше не будет места.
Мысль о потерянности, одиночестве, беспомощности звучит почти в каждой песне: потерянность «в снегах», «в болоте и в тине», в «небе цвета дождя». И эта потерянность, беспомощность человека есть главное правило того, что происходит сейчас вокруг, это святая святых законов Вавилона. БГ в очередной раз «повторился», вернулся к одному из своих давних образов - к Вавилону, и этот образ в себе самом заключает ответ на вопрос о причине потерянности. «Ты выходишь к воротам, чтобы принять угловой, но Вавилон играет в футбол твоей головой», «огонь печей Вавилона опаляет твое лицо». Если ты думаешь, что ты ведешь ту игру, которая здесь происходит, то это не так, все ровным счетом наоборот. Ты всего лишь мяч в этой игре, ты бесправен в Вавилоне, где все ошарашены гордыней, где все говорят, но никто друг друга не понимает, где любовь это кольцо, связанность, несвобода, где «неправильные пчелы продолжают делать свой неправильный мед». Даже если ты совершишь в Вавилоне чудо, «растопишь сердцем этот лед», то увидишь ты только «сумрак и бесконечный путь, который никуда не ведет», и никуда не убежишь от «черных птиц, которые будут сужать над тобой круги».
Чувство потерянности неволит и самого БГ - об этом первая половина пронзительной до слез «Небо цвета дождя», песни, в которой ясней некуда противопоставляется все фальшивое, ненастоящее живому, чудесному: «А еще говорят, что они были с крыльями, и глаза у них были - живая вода. Но благостные слова опять пахнут пылью, и нас снова ведут, и снова не скажут куда».
И после понимания этой потерянности, этого существования в мире Вавилона, после констатации невозможности живому жить в нем (там же только «мертвые с туманом вместо лиц»), может быть только шаг в сторону, шаг туда, где «чистая вода», где «машина дает сбой», где увидишь Его красоту, которая «свет в окне потерянному в снегах» и от которой «не устоять на ногах», где можно найти у себя в кармане пальто записку от Беллерофонта и испытать радость творчества, где дается понимание, что никогда «не было, не было, не было неба цвета дождя». И сети теперь пусты, и ловить больше некого, и ты, конечно же, продолжаешь жить в Вавилоне, но он уже «не властен над тобой».
И что после этого? То, чего можно достичь, лишь прожив в деятельном поиске добрую половину жизни. Мудрость, спокойствие и радость бытия. Видение «чудных дел Господа». Знание того, что «в итоге все дается тому, кто просит». Знание того, что свет есть только там, где есть мы, где есть жизнь, где есть дом. А вот за окном, там, где нас нет, кто ж знает, что там? Там не видно ни зги...
Хочешь все-таки бежать туда, в Вавилон, на футбол, на площади, где скоро могут начать жечь книги? Беги… Только нальем на ход ноги…