Власть в стране или власть над собой - что важнее? Русский философ немец Степун
Мысли о России
ФЁДОР АВГУСТОВИЧ СТЕПУН - РУССКИЙ ФИЛОСОФ
Об авторе
«Сама биография его и удивительна, и поучительна. Немец по крови, родившийся в России, учившийся в Гейдельберге у Виндельбанда, основатель направления неозападничества в России, издатель российско-немецкого журнала по философии культуры “Логос”, русский артиллерийский прапорщик, сражавшийся на германском фронте и написавший об этом блестящие очерки (“Из записок прапорщика-артиллериста”), начальник политуправления армии при Временном правительстве, поначалу уцелевший и ставший театральным режиссером, а затем все же изгнанный большевиками из России в 1922 г. С этого момента и до самой смерти (1965) - житель Германии, равно не принимавший коммунизм и нацизм (нацисты запретили ему преподавать за проповедь “жидо-русофильских взглядов”), и страстный, как говорили в старину, пропагатор на Западе русской культуры и философии.
Власть в стране или власть над собой - что важнее? Русская душа, может ли она пережить перемены, не изменяя себе, или её участь - предавать себя каждый раз с приходом новой власти?
Статья, написанная русским философом Фёдором Степуном в далеком 1923 году в Берлине, проливает свет на природу многих явлений, которые до сих пор не дают спокойно жить русскому человеку. Где корни двойных стандартов, пронизывающих все российское общество снизу доверху?
«В позапрошлом году составлял я в Москве литературный альманах. Обратился к близким по духу людям. Получилась странная картина: ни один рассказ не имел место своего действия России. Ривьера, Париж, Флоренция, Гейдельберг, Мюнхен, Египет - вот о чем писали, о чем мечтали, к чему стремились русские люди, старые «добрые европейцы» в годы революции.
Но вот мы изгнаны из России в ту самую Европу, о которой в последние годы так страстно мечтали, и что же? Непонятно, и все-таки так: любя Европу, мы, русские европейцы, очевидно, любили её только как прекрасный пейзаж в своем «Петровом окне», ушел родной подоконник из-под локтей - ушло очарование пейзажа.
Нет сомнения, если нашей невольной эмиграции суждено будет затянуться, она окажется вовсе не тем, чем она многим в России казалась, - пребыванием в Европе. Она окажется гораздо более горшей участью, - пребыванием в пустоте.
В немецком спальном вагоне ехали почти одни только немцы. Богатая русская публика: развенчанные коммунисты и коронованные нэпманы - следовали уже от самой Риги в гораздо более удобных, но и гораздо более дорогих международных вагонах. Совсем безденежная русская публика ехала простым третьим классом. Было еще рано ложиться спать. Поужинавшие «бай зих цу хаузе фюр биллиге гельд» немцы благорастворенно курили в слабоосвещенном коридоре вагона. Очень их хорошо и близко зная, я заново поразился их характерною внешностью: зааммуниченностью, взнузданностью, подтянутостью и шарнирностью. В удушающем крахмале, свежестриженые и четко причесанные, они являли собой такое глубокое отрицание всех форм и законов стилистики вагона: законов удобства, свободы движения, усталости, что, будучи довольно складными людьми, производили впечатление какого-то явного уродства. Помню, как меня мой первый приезд в Берлин поразило дикое зрелище смены дворцового караула. Это было все то же единственное в Европе германское уродство: механистичность и манекенность. Как знать, не проиграли ли немцы всей войны по причине своего глубокого недоверия к творческой роли случая, произвола и всяческой непредвиденности, по причине изгнания искусства и артистизма из своих военных и дипломатических расчетов и построений. То, что они в конце концов были разбиты грандиозным механизмом американской цивилизации, - не опровержение. Американская цивилизация, как и русская, - явления совсем другого порядка, нежели немецкая. Американская цивилизация - одушевление вещей, немецкая - овеществление людей.
Вещи и люди, замечает где-то Шеллинг, гибнут, изменяя своей сущности. Немцы существеннее всего в музыке и философии. Вряд ли это достаточная предпосылка для удачной игры в римлян XX века. Не есть ли поражение Германии только возвращение её к своей сущности, и в этом смысле победа, если не над миром, то над собой. Но вернемся к мыслям о России. Почему мы, русские интеллектуалы, оказались здесь в вагоне, идущем на Берлин? Большевикам, очевидно, мало одной лояльности, то есть признания их власти как факта и силы, - они требуют еще и внутреннего приятия себя, то есть признания.