СОТНИК ГРОБА ГОСПОДНЯ . П.Н.Краснов
СОТНИК ГРОБА ГОСПОДНЯ
«Сотник, стоявший напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий».
Ев. от Марка XVI. 39.
I
В этот день, - душный и жаркий, когда солнце раскалило широкие каменные плиты мостовой и нестерпимым для глаз блеском горело на мраморе Иерусалимского дворца Правителя Иудеи, - в когорте, составлявшей его охрану, занятий не про-изводили. Солдаты, начертивши на камнях двора квадраты, играли в любимую римлянами игру - в камушки или, завернувшись в красные плащи, неподвижные, как изваяния, сидели на ступенях портиков и смотрели на тесный лабиринт улиц, спускавшихся вниз, и на толпу, с суетливым криком проходившую по ним. Между залитыми солнцем безоконными стенами домов шумела и кипела толпа народа. Все торопились окончить свои дела к празднику Пасхи. Из ближайших городов на праздники съехалось много деревенского люда. Прибыли купцы с востока с пестрыми тканями, коврами и плащами и раскинули в шатрах свой торг. Все жило и волновалось. Гнали стада овец и они, запрудивши вдруг улицу мутно-белой толпой, с испуганным блеянием, стуча копытками по камням мостовой, пробегали, тесно прижавшись одна к другой. Темные ослы, развесив широко длинные уши и погромыхивая колокольцами, степенно шли, задумчиво опустивши голову и выбирая путь для каравана верблюдов, следовавшего тихими шагами позади.
Вернувшиеся из ночного обхода воины, проспавшие все утро, выходили теперь из казармы с помятыми, распаренными сонной истомой лицами и грелись на солнце, продолжая дремать.
В небольшой камере сотника шел доклад о ночных событиях.
- У них опять были безпорядки, - говорил старый, видавший виды воин. - Удивительный народ эти иудеи! Сколько у них учений, слухов, проповедей... и сколько ненависти друг к другу... Когда у нас народится философ, мы рады послушать его толкования... А здесь... Его гонят, потому что он отбивает слушателей у их священников, которые, кажется, одни взяли на себя право учить и проповедовать.
- В обходе все было благополучно? - прервал его сотник.
- Почти. В Гефсиманском саду схватили одного бедного человека.
- Наши? - спросил снова сотник.
- Ну, наши... Нашим что за дело! Слуги первосвященника. Да... И опять чудо. Один из учеников, защищая проповедника, мечом рассек ему ухо. А учитель кротко остановил его и сказал: «Вложи меч свой в ножны, ибо все, взявшие меч, от меча погибнут», а потом прикоснулся к уху слуги первосвященника, и раны как не бывало.
- Да, здесь, на востоке, знают многое такое, чего мы не знаем, - задумчиво проговорил сотник.
- Я запомнил имя учителя. Его зовут Иисус. Он из Назареи. Бедный, худощавый, с вдохновенным лицом. Его раз увидишь, вечно помнить будешь! Чтобы его взять, одного солдата довольно было. А их собралась целая толпа с мечами, с копьями. Ученики его бежали и его, одного, повели к первосвященнику Анне. Много галдели. Между деревьев в саду тускло мерцали их светильники, ночь была холодная, и мне стало жутко, господин.
- Жутко? Тебе?.. - с недоумением спросил сотник.
-
Да, господин... Я не боялся дикого крика галльских легионов, мне не было страшно ночевать в суровом молчании германских лесов, а, помнишь, в Африке, в пустыне, мы с тобою стояли в кватерниуме среди скал, и львы рыкали над нами, потрясая безмолвный воздух молчаливой пустыни... И тогда мое сердце было спокойно, и я не ощущал никакого страха. А тут мне стало не по себе... Его провели с шумом, с криками, с бранью. Точно он украл что-либо. А он шел среди них с кротким, спокойным лицом. Точно плыл по воздуху. И мне стало жутко, господин. И мне казалось, что за этого человека я бы охотно умер.
- Что же ты не освободил его? - спросил сотник.
- Нельзя было. Это их дело...
- Да. Ты прав. Так, ты говоришь, его зовут Иисусом?
- Да, Иисусом из Назареи. Там у нас еще сидит Иисус Варавва, разбойник, которого давно нужно казнить.
- Да его и казнят... Ну, ступай себе...
II
Странное дело. Это имя - Иисус из Назареи - не шло из головы сотника. Он его помнил среди тысячи имен и, казалось, сам видел кроткого, бедно одетого учителя, которого ни за что, ни про что схватили еврейские священники и поволокли на суд. Под обаянием этого имени, сотник провел весь день, скучая во дворе Претории и сожалея Кесарию Филиппову, где все было проще, уютнее, где можно было заниматься гимнастикой, метать копья и учить молодых легионеров. Здесь, на охране этого чужого города, было скучно и тоскливо, и часы ползли уныло. В шуме и гаме празднично настроенного чужого народа сильнее чувствовалось свое одиночество и временами сотнику казалось, что изо всей этой толпы ему дорог один Иисус Назарей. Почему? Он и сам не отдавал себе отчета.
На другой день, рано утром, его потребовали в преторию на выход Пилата Понтийского. Будут судить Иисуса.
Сотник вздрогнул при этом имени, надел доспехи и шлем и пошел на двор, за стенами которого шумела и волновалась народная толпа.
Расставив часовых, сотник замер у выхода из внутренних покоев. Слуги принесли седалище, убранное золотом и слоновою костью, и было приказано ввести Иисуса.
Во двор, освещенный жгучими лучами утреннего весеннего солнца, суетливыми шагами вошли священники и учители еврейского народа. Зеленые и лиловые ткани, украшенные золотом, горели на их плечах. Их сердитые лица, их растрепанные бороды, их непрерывный говор и суетливость движений стали сразу противны сотнику. Он знал, что и Пилат их не любил и презирал.
Предшествуемый ликторами, вышел к ним Пилат. Он недавно встал, но было очевидно, что в эти праздничные дни, когда караулы были усилены, когда можно было каждую минуту ожидать возмущения и резни, он был готов на всякую неприятность, и теперь со скукою и пренебрежением на лице он вышел к иудеям, тревожно настроенный, опасающийся осложнений.
И, когда он вышел, из толпы выдвинули вперед Иисуса. И тут сотник увидал его впервые. Бледное, воспаленное лицо, исхудалые щеки, и из глубины темных впадин кротко сверкают лучистые глаза. Одна любовь и прощение в них... Как не похож он был на эту толпу людей с противными черепами, со скулами, выдавшимися вперед, с озлобленными дикими глазами. Он один был спокоен, Он один без страха и злобы смотрел на Пилата, и его взгляд располагал к нему... вызывал любовь. В этом человеке не было зла, не могло быть зла, и это сразу почувствовали и сотник, и Пилат, и им обоим стало жаль его. Они оба расположились к нему, изможденному и исхудалому.
- В чем вы обвиняете этого человека? - спросил Пилат.
И вдруг произошло замешательство. На него не было обвинения. Он стоял невинный перед ними, и это сразу почувствовали все...
Но уже поднялись костлявые загорелые руки и раздались злобные крики негодующей толпы:
- Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе!
Злодей... Этот бледный и кроткий Человек злодей... Это неправда, и Пилат рассердился. Если Он злодей, Его нужно судить, нужно составить дознание, нужно произвести расследование всех Его вин.
- Хорошо! - проговорил Пилат - возьмите Его и по закону вашему судите!
Но эти слова вызвали целую бурю негодования и криков:
- Он повинен смерти! Он распят должен быть. Он хулил Бога. Он говорил, что он разрушит это царство. Он запрещал народу платить подати. Он называл себя Царем. Распни! Распни Его!
И худые руки зловеще тянулись к самому Пилату, теснее становилась озлобленная толпа, и сотник чувствовал, что краска приливает к его лицу, и он смотрел на незначительный караул и думал - хватит ли его, чтобы разогнать этих рассвирепевших иудеев.
Пилат встал. Хорошо, он будет судить этого Человека! Он узнает Его вины и разберет все по закону! Пусть приведут к нему наверх Иисуса!
И сотник последовал за Пилатом, пошедшим в свои комнаты. А за ними повели и Иисуса. И странно было видеть этого бедного окровавленного Человека, поднимавшегося по мраморным ступеням, шедшего по полу, украшенному агатом и ляпис-лазурью, проходившего под золочеными потолками.
И когда он предстал почти с глазу на глаз перед Пилатом, на полу, убранном кедром, покрытым киноварью - Пилат оглядел Его и спросил с грустью:
- Ты царь Иудейский?
И недоумение слышалось в этом вопросе.
- Ты, бедный, уничтоженный, поруганный, Ты, не имеющий своего дома, Ты называешь себя царем!? Как это странно!.. - И круглые равнодушные глаза правителя Иудеи засверкали любопытством. Быть может, первый раз заинтересо-вался он представителем народа, которым он управлял.
- От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо Мне? - послышался тихий и кроткий ответ.
- Разве я иудей? - сердито прервал его Пилат.
- Да, я Царь. Но Царь не из мира лжи и теней, а Царь, родившийся для того, чтобы принести свидетельство истины и все, кто от истины - будут слушать Меня!
Пилат встал... С него было довольно. Он понял этого Человека. Это философ и учитель.
- Что есть истина? - бросил он на ходу Иисусу и, не дожидаясь ответа, пошел к народу объявить ему, что он никакой вины не находит в этом Человеке...
А сотник остался с Иисусом. И ему хотелось подойти к Нему, взять Его за руку, сказать Ему что-либо хорошее, братское, доброе. В присутствии этого Человека ему было хорошо. Но подойти он не смел. Он был сотник, и ему не было никакого дела до этого Иудея. Ему - римлянину! И они стояли один против другого, чужие и близкие, странно близкие один к другому, и молчали... А со двора неслись гневные крики и рокот негодующей толпы был подобен раскатам гневного моря.
За Иисусом пришли снова и увели Его к Ироду.
А сотник спустился вниз и, сидя на дворе, думал странные мрачные думы.
День был теплый и тихий. И в этой тишине было что-то особенное. Сотник смотрел на лиловатые тени, бежавшие от листьев громадного миндаля, росшего на дворе против казармы, и ему казалось, что мир кончался, что это последний раз он видит этот миндаль, эти тени, это солнце. Завтра будет что-то другое, что-то страшное и новое. Что-то страшное и хорошее. И не знал сотник и не понимал, откуда ему шли эти мысли, отчего у него так суетно и тоскливо было на душе.
Кругом жил и дышал громадный город, во дворе дворца шла распря, и караул не выпускал щитов и копий из рук и не снимал доспехов. Товарищи сотника, сменявшиеся с дежурств, приходили взволнованные. Народ волнуется... Дело пахнет кровью.
Утомленные и озлобленные продолжительным пребыванием под амуницией, воины скучали. И сотник видел, как мрачной злобой горели их глаза.
В казарму втолкнули Его, этого Праведника. Его приказали бичевать. За Ним ворвались иудеи. Они просили воинов жестоко наказать Его, называвшего Себя Царем Иудейским. Из хранилища старого платья вынесли багровый плащ и надели его на бедное платье Иисуса. И стали Его бить трехвостными плетьми, и стали поносить Его. Кто-то сбегал в овраг и принес ветви терновника, и из них сплели венок и положили его на бледный лоб Иисуса. И пунцовые капли крови выступили на лбу...
Сотнику стало жутко смотреть на все это, он прошел в свою комнату, лег на койку и терзался и гнал от себя окровавленный образ святого Человека.
Прошло еще часа два. Народ не уходил со двора. Во дворце была суета, и караулов не убирали.
«Дался им этот Иисус!» - думал сотник, и все тоскливее и мучительнее становилось у него на сердце.
Его потребовали к Пилату.
Когда он вошел к нему, он увидел, что и Пилат раздражен, взволнован, сердит. Он отдавал последние приказания воину, и сотник слышал суровые слова: «I, miles, expedi crucem» («поди, воин, приготовь крест»).
И когда воин вышел, Пилат обратился к сотнику. Старый солдат - он чуял, что этот Иисус что-то особенное. Как бы не вышло чего-либо худого, смуты, мятежа.
- Вон, говорят, что Он умрет и воскреснет. Чушь! вздор! Из царства теней никто не возвращался. Но могут украсть Его тело, выдать другого, похожего, за Него. И смута готова... Этот проклятый еврейский народ!.. Измучили меня... Возьми кватериум - четырех солдат - и наблюди сам!
Сотник поклонился и вышел.
(окончание следует)
https://vk.com/krasnov_books