Иеромонах Цимбалюк , выстрелы в спину, ведьма на помеле и гроб на колесиках
Дорогой Николай Васильевич Гоголь! Спешу сообщить, што театр Кабуки на твоей канонической территории набирает все новые, неведомые русской классической литературе обороты.
О, как нам не вспомнить твое гениальное творчество при осознании того, что на русского публициста-совесть нации среди ясного киевского дня неистово покусились украинский германец с говорящей фамилией Герман (патриот и поставщик смертоносных ружей украинским бойцам с царскими опричниками) и смиренный иеромонах Киевского патриархата Цимбалюк, прежде тоже отмеченный в рядах новой Запорожской Сечи. Пронеслись сцены с убиением, оплакиванием, полетами во сне и наяву, траурными галушками, многоголосным хоралом, внезапным воскрешением и последующим явлением чертей Вия силовиков, которым заранее подняли веки...
И даже нам, пан-философ, в далекой Мокшанской Угории ясно, что трагический гений Николая Василича на долгие столетия предопределил внутреннюю драматургию и сценографию живого национального ума, смело творящего туманные картины волшебного настоящего, что, аки латерна-магика, бросает на стены дрожащие отсветы чудесного спасения от напастей 30 потенциальных Мучеников за Демократию; разоблачения грозных заговоров в султанском серале; коварного соблазнения немецкого риттера 30 мешочками серебрянников; воскрешения хладных тел; торжества Оскорбленной Добродетели и позора Преступного Злодейства.
И боевой иеромонах Цимбалюк, исполнившийся раскаяния и смирения на фоне гроба на колесиках в скорбном сопровождении парубков пана Авакова...
Есть в этом особенная национальная нота, мистические озарения и мудрый древний фольклор.
Как ранее написал национальный африкано-угорский поэт Пушкин "Все смолкло, в грозной тишине раздался дважды голос странный и кто-то в дымной глубине взвился, темнея в мгле туманной..."
А ты и сам, Николай Василич, в эпиграфе в "Майской ночи" все уже предсказал: "Ворог його батька знає! почнуть що-небудь робить люди хрещенi, то мурдуютця, мурдуютця, мов хорти за зайцем, а все щось не до шмигу; тiльки ж куди чорт уплетецця, то верть хвостиком - так де воно й вiзмецця, ниначе з неба."
О, как нам не вспомнить твое гениальное творчество при осознании того, что на русского публициста-совесть нации среди ясного киевского дня неистово покусились украинский германец с говорящей фамилией Герман (патриот и поставщик смертоносных ружей украинским бойцам с царскими опричниками) и смиренный иеромонах Киевского патриархата Цимбалюк, прежде тоже отмеченный в рядах новой Запорожской Сечи. Пронеслись сцены с убиением, оплакиванием, полетами во сне и наяву, траурными галушками, многоголосным хоралом, внезапным воскрешением и последующим явлением чертей Вия силовиков, которым заранее подняли веки...
И даже нам, пан-философ, в далекой Мокшанской Угории ясно, что трагический гений Николая Василича на долгие столетия предопределил внутреннюю драматургию и сценографию живого национального ума, смело творящего туманные картины волшебного настоящего, что, аки латерна-магика, бросает на стены дрожащие отсветы чудесного спасения от напастей 30 потенциальных Мучеников за Демократию; разоблачения грозных заговоров в султанском серале; коварного соблазнения немецкого риттера 30 мешочками серебрянников; воскрешения хладных тел; торжества Оскорбленной Добродетели и позора Преступного Злодейства.
И боевой иеромонах Цимбалюк, исполнившийся раскаяния и смирения на фоне гроба на колесиках в скорбном сопровождении парубков пана Авакова...
Есть в этом особенная национальная нота, мистические озарения и мудрый древний фольклор.
Как ранее написал национальный африкано-угорский поэт Пушкин "Все смолкло, в грозной тишине раздался дважды голос странный и кто-то в дымной глубине взвился, темнея в мгле туманной..."
А ты и сам, Николай Василич, в эпиграфе в "Майской ночи" все уже предсказал: "Ворог його батька знає! почнуть що-небудь робить люди хрещенi, то мурдуютця, мурдуютця, мов хорти за зайцем, а все щось не до шмигу; тiльки ж куди чорт уплетецця, то верть хвостиком - так де воно й вiзмецця, ниначе з неба."