Лея и Яаков
...Наступило мгновение бытия, растянутое на вечность, отданное человеку для разглядывания всего, что не разглядел или не понял, для наслаждения или страдания от того, что увидел и сотворил. Котя вошёл в свою коммунальную комнатку, сел за стол, налил стакан крепчайшего чая. Он знал заранее, что сейчас нужно встать, положить на блюдце кусок селёдки, залить уксусом, отрезать кусок чёрного хлеба. Жевать хлеб с селёдкой, запивая несладким чаем - и думать про то, что и жизнь стала такого же вкуса, так к чему иная еда. И если даже еда - такого вкуса, то к чему - жизнь?
Прочерк, поставленный между датами его рождения и смерти был ровным, спокойным, чётким. Котя ничем не запомнился, не вошёл в историю искусства, не открыл новую формулу, даже дом - и тот не построил. Детей не родил, не передал семя будущим поколениям, чтобы плодились и размножались, а просто поставил точку в конце собственного бытия. Слишком много несбыточных "не" было в Котиной жизни, поэтому он спокойно смог сказать "да" ангелу смерти, приоткрывшему дверь коммунального приюта. Мрачное февральское утро и не заметило всполох Котиной смертной радости, а он уже уходил - не оглядываясь! - туда, где был хотя бы призрачный шанс встретить ту, чьё имя непроизносимо в окружении других - живущих, плодящих себе подобных, улыбающихся при виде любимых лиц.
В призрачную щёлочку между "временно" и "вечно" он выдохнул имя женщины, шагнувшей в газовую камеру многолетие тому назад. И - точно так же - проговорившей в щёлочку между "временно" и "вечно" Котино имя ...
"Лея", проговорил он, "Лея, я иду".
"Я жду, Яаков" - ответила звенящая тишина.