Памяти Петроградской полиціи
Прогрессивныя перья старой Россіи извели столько чернилъ и желчи на описаніе ненавистной имъ полиціи, что и понынѣ образъ прежняго городового опредѣляется картинами, написанными передовыми авторами того времени.
Изъ этихъ картинъ типичный полицейскій представляется сильно немолодымъ субъектомъ съ простовато-глуповатымъ лицомъ и (это почему-то обязательно) изряднымъ пузомъ (а со старыхъ фотографій смотрятъ насъ вовсе нестарые, и при томъ вполнѣ стройные и подтянутые офицеры); разумѣется, онъ былъ малограмотенъ, а то и вовсе придурковатъ (однако ихъ сохранившиеся протоколы, рапорта, донесенія написаны четкимъ, яснымъ и грамотнымъ русскимъ языкомъ - многимъ современнымъ чиновникамъ не помѣшало бы умѣніе такъ же стройно выражать свои мысли).
Однако одинъ упрекъ, которое передовая общественность вѣчно бросала полиціи, оказался вполнѣ обоснованнымъ: это было страшное для прогрессивной публики слово вѣрноподданность.
Въ трагическіе дни Февраля, когда въ Петроградѣ господствовали растерянность, малодушіе, трусость и прямое предательство, столичные полицейскіе оказались въ числѣ тѣхъ немногихъ, кто до конца сохранили вѣрность долгу и присягѣ.
За что и претерпѣли. Вѣчная имъ память.
________________________________________
(24 февраля/9 марта)
"Все они знали, что им запрещено применять оружие, а против них - можно. Они знали своих вчерашних раненых и избитых в нескольких местах столицы. Им стоять на постах уединённых - мишенями для гаек и камней, когда войска усмехаются сторонне, а толпа видит, что власти нет.
Балк объявил им: распоряжением министра внутренних дел тяжело раненные вчера два чина полиции получат по 500 рублей пособия. (А им жалованья-то в месяц было 42 рубля, многие рабочие больше них получали).
***
Ежели на полицейских вот так бы близко часто смотреть вплоть - тоже ведь люди. Тоже подумать - и они на службе, и у них семьи и дети.
- А ваши бабы за хлебом стоят в хвостах?
- А где ж им брать?
- А что ж мы их не видим?
- А что ж им, нашу форму натягивать?
И остановилась тысяча перед дюжиной. Всё ж таки первым без головы остаться…
Но кто позадей, значит догадался, поднял и кинул - сколотого острого льда кусок - в городового! Тот схватился, кровью залитый, шибко залитый, и шашку выронил.
А как кровь пролилась - побежали через них. И кто-то по пути из снежной кучи выдернул - лопата! Она ещё страшней, если размахнуться!
***
Заворачивая через площадь, проскакал на вороном коне раненый конный полицейский - в чёрной шинели, в чёрной шапке-драгунке с чёрным султаном, а с лицом окровавленным. Он с трудом держался на лошади.
А донцы вослед ему, издеваясь, закричали:
- А что, фараон, получил по морде? Теперь держись за гриву, а то закопаешь редьку!
***
На Гороховую стекались полицейские донесения. Были толпы по тысяче, по три тысячи, сегодня первый день появлялись кой-где и красные флаги. Были ранены городовые на Литейном проспекте, на Знаменской площади, на Петербургской стороне, и некоторые тяжело, за эти два дня ранениями и ушибами пострадало 28 полицейских, но ни полиция, ни войска не произвели ни единого выстрела, никого не ранили холодным оружием, никого не ушибли при разгонах.
***
(25 февраля/10 марта)
…Всё же пристав Спасской части задержал до полудня человек шестьдесят, заводя их в замкнутый каменный двор на Невском против Гостиного Двора. Тут по Невскому от Знаменской площади повалила большая толпа. Пристав послал в Гостиный Двор за условленной помощью к командиру пехотного караула - и тщетно ожидал с четырьмя полицейскими, увещевая наседающую разъярённую толпу. Воинская помощь не пришла. Тогда он сам прорвался в Гостиный Двор и просил помощи от стоявшей там сотни 4-го Донского полка. Сотник ответил, что имеет задачу лишь охранять Гостиный Двор. Другой казачий офицер согласился помочь, но опоздал: толпа уже смяла полицейских, освободила арестованных, а надзирателя Тройникова повалили на землю и били поленом по голове, пока не потерял сознания.
***
По Косой линии Васильевского острова шёл городовой с двумя подручными дворниками. Толпа рабочих решила, что он ведёт арестованных, - накинулись, отняли шашку, ею же покрестили до крови, зубы выбили.
***
На подходах к Литейному мосту с Выборгской стороны и сегодня стягивалось много тысяч рабочих. Навстречу выехал по Нижегородской улице старик-полицмейстер полковник Шалфеев с полусотней казаков и десятком полицейских конных стражников. Поставив из них заслон у Симбирской улицы, Шалфеев один выехал вперёд к толпе и уговаривал её разойтись. Толпа в ответ хлынула на него, стащила с лошади, била лежачего кто сапогами, кто палкой, кто железным крюком для перевода рельсовых стрелок. Раздробили переносицу, иссекли седую голову, сломали руку.
А казаки - не тронулись на помощь. (Толпа на это и рассчитывала).
Бросились выручать конные городовые, произошла свалка. Здоровый детина замахнулся большим ломом на вахмистра, тот сбил нападавшего рукояткой револьвера. Из толпы бросали в конных полицейских льдом, камнями, затем стали стрелять. Тогда ответили выстрелами и полицейские.
После первых выстрелов казаки (4-й сотни 1-го Донского полка) повернули и уехали прочь полурысцой, оставляя полицейских и лежащего при смерти на мостовой Шалфеева.
***
В толпе увеличилось молодёжи - интеллигентной и полу-. Разрозненно, по одному, но во многих местах, стали появляться красные флаги. И когда ораторы поднимались, то кричали не о хлебе, а: избивать полицию! низвергнуть преступное правительство, передавшееся на сторону немцев!
***
Казак на лету вырвал красный флаг, проскакал с ним два десятка саженей, оторвал от древка. Знаменосец побежал за казаком, упрашивал вернуть. Казак, незаметно для начальства, сбросил - и флаг уже подхвачен и в кармане.
Из толпы стали бросать в городовых пустыми бутылками. Потом дали по городовым с полдюжины револьверных выстрелов - одного ранили в живот, другого в голову, тех ушибли бутылками.
***
На углу Невского и Михайловской толпа остановила извозчика с ехавшим городовым. А на коленях у него был ребёнок, подкинутый, - вёз его в воспитательный дом. Револьвер отняли, а самого отпустили - вези.
***
Тут же, в кофейной «Пекарь», дежурил полицейский надзиратель. Увидели его - и стали бросать в кофейню бутылки, камни, разбили три оконных стекла. Добрались внутрь до полицейского, отняли и поломали шашку. Кафе спустило железные шторы.
***
К Казанскому мосту нашла новая толпа - тысяч пять, с красным флагом и песнями. Разлилась по площади у собора. «Долой самодержавие!» - «Долой фараонов!» И - «Долой войну!»
Простых баб почти нет в толпе, а много курсисток. Рабочие и студенты менялись фуражками - братались. Пошловатый мастеровой повёл под ручку курсистку в шубке. Она поглядывала смущённо счастливо.
***
На углу Невского и Пушкинской несколько человек из толпы бросились на помощника пристава со спины, ударили, отобрали шашку, браунинг - и под общие возгласы угроз оттащили по Пушкинской, вкинули в подъезд.
***
К четырём часам пополудни и позже в разных местах Невского - у Пушкинской, у Владимирского, у Аничкова моста - толпа обезоруживала городовых и избивала их тяжело.
***
Молодой человек в студенческой фуражке вытащил из-под пальто предмет, стукнул о свой сапог - и бросил под конных городовых, в середину. Оглушительный треск - и лошади взорваны, седоки навзничь.
***
Уже немало полицейских участков на окраинах было разгромлено и не имело связи с центром.
Пристава полковника Шелькина, 40 лет служившего в одном из выборгских участков, рабочие - знали его хорошо - переодели в штатское, кожаную куртку, перевязали голову платком как раненому - и увезли перепрятать, пока полицию громят.
Пристав дальнего Пороховского участка скрылся от толпы в подъезд, там купил у швейцара лохмотья (швейцар потребовал 300 рублей) и в таком виде ночью, когда всё успокоилось, пошёл к семье на Невский.
***
(26 февраля/11 марта)
В градоначальство явился пороховский пристав, который вчера покупал себе лохмотья у швейцара, - и доложил, что пороховский участок больше не существует. И подсчитать убитых и раненых полицейских - некому.
***
(27 февраля/12 марта)
А к вечеру подвалили молодые охтенцы назад, да кто Арсенал погромил - те и с винтовками.
И там, сям собирались: да что ж мы у себя-то фараонов не выведем? Ведь их везде покончали, к ним помощь уж никая не приспеет.
На полицейский участок повалили сами, гурьбой, фонари разбивая. (Как зазвенит да как потухнет - лихо на сердце!)
На углу Георгиевской и Большого подвалили к участку - а те окна раскрыли - да и пальнули.
Но никого не поранили. (Может, в воздух били).
Завалили подальше, в боковые улицы, стали ждать.
И - побежали со всех сторон! И - прихватили городовых - не успели те ни выстрела сделать, а уж вот мы, к стенам прилипли, окна побили им - камнями, лёдом, и двери высаживаем, чем ни попадя.
И - внутрь толпой! А - чего толпа не сделает? Да у них-то сердце - давно в пятках, да куда им деться? Никуда не денетесь, ваши все далёко!
Не стреляли.
Схватывали их, одного по пятеро, тут же по морде били для началу, но - лишь для началу. А потом с руками извёрнутыми, выломанными - да вытаскивали их наружу, где простор для боя легче. Одни кричали, ругались, другие стонали, третьи просили.
Нет уж, у нас теперь не упросишься! Нет уж, дорвались! Много вы над нами поцарствовали, а теперь мы над вами!
- Братики!.. Ради Бога!.. Дети остаются…
Бей, кромсай их в мясо, не слушай! Ишь ты, дети! Добивай, чем схватил - палками, прикладами, штыками, камнями, сапогами в ухо, головы в мостовую, кости ломай, топчи их да втаптывай, да поплясывай!
Ещё от кого последнее:
- Бра-атики…
А как нас хватали - тогда не братики были? Эй, кто своих добил, дохрипел - иди нам помогай, доплясывать!
А бумаги ихние - на улицу вышвыривай!
Да почто? - поджигай да вместе со стенами!
Эх, вот когда наша жизнь начнётся - только теперь!
Не хотим боле с полицией жить - хотим жить по полной слободе!
***
…И Васька Каюров и Пашка Чугурин теперь имели по винтовке и по патронной ленте через плечо. С оружием ходишь, хотя стрелять не умеешь - а совсем другая сила в тебе, и ноги куда легче ходят.
Ещё ходили, штурмовали и подожгли два полицейских участка, городовиков уложили несколько, остальных избили, арестовали - и в их же кутузку.
***
Семёновцы просидели весь день запертыми в своих казармах за Загородным, пока вечером не подошла восставшая толпа. Тогда - хлынули к ней. Ругань, крики, песни. Взяли оркестр и пошли к полицейскому участку. Разбили его, убили пристава. Подожгли.
Из толпы - увязали труп пристава в пачки бумаг и бросили в огонь.
***
А кого больше всего искали бить и убивать - городовых. При беспорядочной и неумелой стрельбе, когда пули шально отскакивают от стен, - в один голос решали, что это городовые засели на чердаках и отстреливаются. Но нигде не находили их. И тем больше на них ярились.
Вот на Пушкинской улице толпа людей что-то мутузит в своём центре. Потом перестала. Наклонились посмотреть - разбежались. На снегу остался убитый полицейский.
***
Наступило такое, что каждый житель столицы, из двух с половиной миллионов, оказался предоставлен сам себе: никем не руководим и никем не защищён. Выпущенные уголовники и городская чернь делают что хотят.
Уголовники помнят камеры мировых судей, где их судили, - и громят их. На 2-й Рождественской сжигали все дела мирового судьи, ворохи бумаг, а заодно грелись.
С особым озлоблением и ничего не щадя, громят квартиры приставов, всем соседям известные. Из одной такой с третьего этажа швыряли на мостовую имущество, мебель, выкинули и пианино. И всё затем сжигали на костре.
***
А какой-то человек (позже узналось: освобождённый из тюрьмы неприятельский агент Карл Гибсон) звал толпу громить «охранку» - и увлёк её громить контрразведку Петроградского военного округа на Знаменской улице. Служащих контрразведки отвели в Таврический и посадили как «охранников».
***
И весь вечер и ночь Петроград ловил и убивал свою полицию. По ночному времени, далеко не отводя, убивал на улицах, топил в прорубях Обводного канала. Снаряжались автомобильные экспедиции за городовыми.
***
А мысль массы, освобождённой от полиции, быстро зреет: почему не погромить частные дома? В квартирах, хоть и не найди офицера, ой-ой-ой сколько добра можно прихватить. И начали ходить по квартирам: «У вас офицеров нет? Разрешите проверить». Все ворота и подъезды велят держать открытыми - для поисков и обысков.
На Знаменской улице дворник не сразу отпер ворота прохожей банде - его убили за это.
***
За день были подожжены кроме Окружного суда: губернское Жандармское управление, Главное Тюремное управление, Литовский замок, Охранное отделение, Александро-Невская полицейская часть и много, почти все полицейские участки. Сожгли и здание полицейского архива у Львиного мостика.
Большой пожар был на Старо-Невском. Уже в темноте, при огне, из окон как будто прыгали с высокого этажа люди. Большая толпа стояла и глазела. Оказалось: это чучела одетые выбрасывают, горел полицейский музей.
Говорили: пристава Александро-Невской части подхватили на штыки и бросили в огонь.
***
(28 февраля/13 марта)
С утра возобновились поиски городовых. Врывались в дома, в квартиры, искали по доносам и без них. Убегающие по улицам ломились в запертые ворота. Ведут арестованных городовых, околоточных, переодевшихся в штатское, - кто в извозчичьем армяке, кто в каракулевом жилете, кто и вовсе не переодевался, а в чёрной шинели своей, с оранжевым жгутом. Кого привыкли видеть важными, строгими - идут растерянные, испуганные, с кровоподтёками, в царапинах, побитые.
Вот - старый, широкошеий, шинели надеть не дали. Баба кричит: «Нассать ему в глаза!»
Ведут с избытком радостного конвоя, человек по пять на одного, винтовку кто на ремне, кто на плечо, кто на изготовку, а ещё кто-нибудь самый ярый - впереди с обнажённой шашкой, и отводит прохожих. И мальчишки с палками.
Из толпы - враждебные крики.
***
Волокли за ноги по снегу связанного городового. Кто-то подскочил и выстрелом кончил его.
***
На Васильевском острове везли городового на санях, ничком привязанного, а размозжённая нога его бескостно болталась и кровянила. С двух сторон сидело по солдату, и один из них прикладом долбил городового по шее. Озверелые бабы догнали и стали у привязанного уши отрывать.
***
Какие полицейские участки ещё не были сожжены вчера - те горели теперь. В костре перед участком горят стулья, горят бумаги, пламя подхватывает их вверх. Через разбитые окна выбрасывают ещё новые бумаги, а кто-то длинной палкой размешивает их в огне. Из толпы кто глазеет, кто греется, приплясывают мальчишки, хлопая на себе пустыми рукавами материных куртеек, весёлая возня.
Из домов, соседних с пожарами, невольные беженцы с пожитками кочуют в другие дома. Только у таких и беда.
***
Ещё кое-где костры - около квартир полицейских приставов сжигают выброшенную утварь, мебель.
На Моховой из окна пристава грохнули на мостовую рояль, а тут доколачивали прикладами.
Оратор, стоя на ящике, просит товарищей военных не бросать в костёр патроны, они ещё понадобятся в борьбе с контрреволюцией. Но уж как начали забаву - оторваться нельзя, и все бросают. Патроны взрываются с треском и заглушают оратора.
Николаевский вокзал немного громили, и он немного загорелся. Вели двух жандармских офицеров, будто бы пойманных при поджоге, - и конвой солдат охранял их от растерзания. Над Знаменской площадью свистят пули, неизвестно откуда и куда. Кассы закрыты, а поезда отходят, можно ехать.
***
Одного прохожего арестовали за то, что у него толстая рожа (городовой?). Другого - что слишком быстро шёл по улице (хочет скрыться?).
***
По Театральной площади две образины тянули маленькие санки, и к ним привязанный труп городового на спине. Из встречных останавливались и со смехом спрашивали, как «фараон» был убит. А двое мальчишек лет по 14 бежали сзади и старались всадить убитому папиросу в рот.
Трупы убитых городовых сбрасывали и в помойные ямы.
***
Вот солдат с ружьём на ремне, а к дулу привязаны две искусственных белых розы (вынес из чайной). Вот студент ведёт за собой сквозь густоту тротуара десяток солдат - какая-то ясная у них цель, дружно идут. Вот солдат трясёт револьвером над головой и выкрикивает угрозы. Вот юноша лет 17 несёт над головой, гордо трясёт, всем показывает - обнажённую офицерскую шашку с георгиевским темляком (отняли у георгиевского кавалера).
У одного из волынцев на штыке болтается трофей - разодранный жандармский мундир. Кричит во весь голос:
- Конец фараонам! Довольно нацарствовали!
***
По Лиговке к Знаменской площади валит толпа - много солдат, чёрных штатских, мальчишек - сопровождают захваченного высокого жандарма в форме. И ещё, и ещё со всех сторон к толпе лезут, останавливают. Крики.
Позади жандарма подымается винтовка прикладом вверх и медленно тяжело опускается ему на голову. Шапка с жандарма слетает. И второй раз отмахивается та же винтовка - и опускается второй раз, по голой голове. В кровь. Жандарм оглядывается, что-то говорит и крестится. Его бьют ещё в несколько рук, он падает.
***
На Сенной площади броневики разбивают магазины с продуктами. Городового привязали к двум автомобилям и разорвали.
***
(1/14 марта)
Толпа подростков, а с ними двое-трое взрослых ведут по улице арестованного городового в форме, саженного роста, вместо лица кровавая маска. Мальчишки на ходу дёргают его, толкают, щиплют, плюют на него. Он, не пошатываясь, идёт.
Завели в какой-то двор и донеслось несколько выстрелов.
***
…В доме жил и вчера арестован помощник пристава. Но и сегодня время от времени подходят и стреляют по его окнам. А в доме - и другие квартиры.
- На то и слобода: куды хочу, туды стреляю.
***
Везут по Фонтанке и так: грузовик-платформа, на ней сидят и стоят избитые чины полиции, окружённые штатскими с красными повязками на рукавах.
Из толпы кричат со злостью:
- Куда их везёте? Давите гадов на месте! Поставить в ряд, да из поганого ружья одной пулей!
***
Все аптеки на Невском закрыты. А над каждой аптекой висит, как положено, двуглавый орёл.
И вот какой-то рабочий догадался или надоумили. Сыскал лесенку, приставил и бил орла молотком. На тротуар сыпались осколки.
Мимо шли два иностранца, с очень довольным видом, разговаривали по-английски. Оглянулись, засмеялись, пошли дальше.
***
Нигде у ворот уже не стоят дворники, не охраняют порядка. Каждый волен делать, что хочет.
Лазаретные солдаты тоже сбегают в город, ночевать не возвращаются или поздно. Сестры их просят: хоть по телефону сообщать о себе.
На Суворовской улице жгли соломенное чучело, одетое в мундир полицейского. И бороться-то не стало с кем живым!
***
(2/15 марта)
К ПОЛИЦИИ - Есть только один способ выйти из ужасного положения - это сдаться! Только таким путём городовые могут получить пощаду.
***
Матросы провели арестованного городового. Девочка у подъезда, стоящая вместо швейцара, сказала:
- Ой, как я не люблю фараонов!"
***
(Ротмистр Крылов)
"А на Знаменской площади под конём тяжелостопным Александра Третьего - всё тёк митинг, ораторы разливались с красно-гранитного постамента. И рядом держался большой красный флаг.
С Гончарной въехал пристав, ротмистр Крылов, с пятёркой полицейских и отрядом донских казаков. На коне сидел он как хороший кавалерист. Обнажил, высоко взнёс шашку - и поехал в толпу.
И остальные за ним: полицейские - с выхваченными шашками, казаки - не вынимая, лениво.
Толпа расступилась, качнулась - из неё началось бегство в обтёк памятника: «ру-убят!».
Но - не рубили. Крылов поехал вперёд один, как добывая кончиком шашки высоко вверху своё заветное.
И никто не мешал ему доехать до самого флага.
Вырвал флаг - а флагоносца погнал перед собою, назад к вокзалу.
Мимо полицейских. Мимо казаков.
И вдруг - ударом шашки в голову сзади был свален с коня на землю, роняя и флаг.
Конные городовые бросились на защиту, но были оттеснены казаками же.
И толпа заревела ликующе, махала шапками, платками:
- Ура-а казакам! Казак полицейского убил!
Пристава добивали, кто чем мог - дворницкой лопатой, каблуками.
А его шашку передали одному из ораторов. И тот поднимал высоко:
- Вот оружие палача!
Казачья сотня сидела на конях, принимая благодарные крики.
Потом у вокзальных ворот качали казака. Того, кто зарубил? не того?
* * *
Молодым человеком Крылов служил в гвардейском полку. Влюбился в девушку из обедневшей семьи. А мать его - богатая и с высокими связями, жениться не разрешила. Он представил невесту командиру полка, получил разрешение. Представил офицерам-однополчанам - она была очаровательна, хорошо воспитана, офицеры её приняли. И Крылов женился. Тогда мать явилась к командиру полка: если не заставите его подать в отставку - буду жаловаться на вас военному министру и выше. Командир вызвал Крылова, тот сам решил, что ничего больше не остаётся, как уходить из полка. Начал искать службы по другим ведомствам - но мать везде побывала и закрыла ему все пути.
И удалось ему поступить - только в полицию…
* * *
Лежал, убитый. Глаза закрыты. Из виска, из носа, по шее кровь.
Все подходили, смотрели."
("Март Семнадцатого", главы 7-313)
via ystrek