Лемчика доза
Тикание
датчика в шлеме стало таким редким, словно на мембрану падали поодиночке
зернышки песка. Услышав какой-то неразборчивый голос, я подумал, что это
база, и, вслушавшись, оцепенел. Из хриплого бормотания до меня дошли
сначала два слова: "Братец родимый... родимый братец..." Минута тишины и
снова: "Братец родимый... родимый братец..."
"Кто говорит?" - хотел я крикнуть, но не отважился. Я сидел
скорчившись, чувствуя, как пот выступает у меня на лбу, а этот чужой голос
заполнял шлем. "Подойди, братец родимый, родимый братец, подойди ко мне.
Приблизься без опасения. Я не хочу ничего плохого, братец родимый,
приблизься. Не бойся, я не хочу сражаться. Мы должны побрататься. Это
правда, братец родимый. Помоги мне. Я тебе тоже помогу, братец родимый".
Что-то щелкнуло, и тот же голос, но совершенно другим, рычащим тоном
коротко, резко произнес: "Брось оружие! Брось оружие! Брось оружие! Бросай
оружие, или я тебя сожгу! Не пытайся бежать! Повернись спиной! Подними
руки! Обе руки! Так! Обе руки на затылок! Стой и не двигайся! Не двигайся!
Не двигайся!"
Снова что-то треснуло, и вернулся первый голос, тот же самый, но
заикающийся, слабый: "Братец родимый!.. Подойди. Мы должны побрататься!
Помоги мне. Мы не будем сражаться". Я уже не сомневался - разговаривал
труп. Он лежал так, как я его бросил, похожий на раздавленного паука, с
разодранным брюхом и переплетенными конечностями, уставившись пустыми
глазницами прямо на солнце и не двигаясь, но что-то внутри него все
говорило и говорило. Песенка на два такта. На две мелодии. Сначала о
братце родимом, а потом - хриплые приказы. Это его программа, подумал я. И
ничего больше. Манекен или робот, сначала он должен был подманить
человека, солдата, а потом взять его в плен или убить. Двигаться он уже не
мог и только скребся в нем этот недопаленный обрывок программы, как
заигранная пластинка. Но все-таки почему по радио? Если бы он был
предназначен для войны на Земле, то говорил бы напрямую, голосом. Я не
понимал, зачем ему радио. Ведь на Луне не могло быть никаких живых солдат,
а робота так не приманишь. Мне это казалось бессмысленной нелепицей. Я
смотрел на его почерневший череп, на перекрученные и опаленные руки с
оплавленными в сосульки пальцами, на разверстое туловище - уже без
невольного сочувствия, как минуту назад. Скорее уже с неприязнью, а не
только с отвращением, хотя в чем он был виноват? Так его
запрограммировали. Можно ли предъявлять моральные претензии к программе,
запечатленной в электрических контурах? Когда он снова начал плести свое
"братец родимый", я отозвался, но он не слышал меня. Во всяком случае,
ничем этого не обнаружил.
Я встал, и, когда моя тень упала ему на голову,
голос оборвался на полуслове. Я отступил на шаг, и он снова заговорил.
Значит, его привело в действие солнце. Убедившись в этом, я задумался, что
делать дальше. От этого манекена-ловушки толку могло быть мало. Слишком
примитивно было такое "боевое устройство". Пожалуй, и лунные оружейники
считали эти длинноногие существа ненужным старьем, если употребили их для
опробования результатов ядерного удара. Чтобы он не дурил мне голову своей
трупной песенкой - а честно говоря, не знаю, не поручусь, что лишь из-за
этого, - я собрал лежавшие по соседству крупные обломки и забросал ими
сначала его голову, а потом и туловище.
датчика в шлеме стало таким редким, словно на мембрану падали поодиночке
зернышки песка. Услышав какой-то неразборчивый голос, я подумал, что это
база, и, вслушавшись, оцепенел. Из хриплого бормотания до меня дошли
сначала два слова: "Братец родимый... родимый братец..." Минута тишины и
снова: "Братец родимый... родимый братец..."
"Кто говорит?" - хотел я крикнуть, но не отважился. Я сидел
скорчившись, чувствуя, как пот выступает у меня на лбу, а этот чужой голос
заполнял шлем. "Подойди, братец родимый, родимый братец, подойди ко мне.
Приблизься без опасения. Я не хочу ничего плохого, братец родимый,
приблизься. Не бойся, я не хочу сражаться. Мы должны побрататься. Это
правда, братец родимый. Помоги мне. Я тебе тоже помогу, братец родимый".
Что-то щелкнуло, и тот же голос, но совершенно другим, рычащим тоном
коротко, резко произнес: "Брось оружие! Брось оружие! Брось оружие! Бросай
оружие, или я тебя сожгу! Не пытайся бежать! Повернись спиной! Подними
руки! Обе руки! Так! Обе руки на затылок! Стой и не двигайся! Не двигайся!
Не двигайся!"
Снова что-то треснуло, и вернулся первый голос, тот же самый, но
заикающийся, слабый: "Братец родимый!.. Подойди. Мы должны побрататься!
Помоги мне. Мы не будем сражаться". Я уже не сомневался - разговаривал
труп. Он лежал так, как я его бросил, похожий на раздавленного паука, с
разодранным брюхом и переплетенными конечностями, уставившись пустыми
глазницами прямо на солнце и не двигаясь, но что-то внутри него все
говорило и говорило. Песенка на два такта. На две мелодии. Сначала о
братце родимом, а потом - хриплые приказы. Это его программа, подумал я. И
ничего больше. Манекен или робот, сначала он должен был подманить
человека, солдата, а потом взять его в плен или убить. Двигаться он уже не
мог и только скребся в нем этот недопаленный обрывок программы, как
заигранная пластинка. Но все-таки почему по радио? Если бы он был
предназначен для войны на Земле, то говорил бы напрямую, голосом. Я не
понимал, зачем ему радио. Ведь на Луне не могло быть никаких живых солдат,
а робота так не приманишь. Мне это казалось бессмысленной нелепицей. Я
смотрел на его почерневший череп, на перекрученные и опаленные руки с
оплавленными в сосульки пальцами, на разверстое туловище - уже без
невольного сочувствия, как минуту назад. Скорее уже с неприязнью, а не
только с отвращением, хотя в чем он был виноват? Так его
запрограммировали. Можно ли предъявлять моральные претензии к программе,
запечатленной в электрических контурах? Когда он снова начал плести свое
"братец родимый", я отозвался, но он не слышал меня. Во всяком случае,
ничем этого не обнаружил.
Я встал, и, когда моя тень упала ему на голову,
голос оборвался на полуслове. Я отступил на шаг, и он снова заговорил.
Значит, его привело в действие солнце. Убедившись в этом, я задумался, что
делать дальше. От этого манекена-ловушки толку могло быть мало. Слишком
примитивно было такое "боевое устройство". Пожалуй, и лунные оружейники
считали эти длинноногие существа ненужным старьем, если употребили их для
опробования результатов ядерного удара. Чтобы он не дурил мне голову своей
трупной песенкой - а честно говоря, не знаю, не поручусь, что лишь из-за
этого, - я собрал лежавшие по соседству крупные обломки и забросал ими
сначала его голову, а потом и туловище.