Пирушку Мрозовский устроил по-грузински, с разными травками: тархуном, кинзой, мятой; с лавашем и чуреком, с чахохбили и сациви, с жареным сыром сулугуни, маленькими зразами из листьев винограда и кахетинским красным вином, наконец, с шашлыком, который мы обваливали в порошке корицы.
Люсьена не могла обойтись без пения. Она пела всегда. Она знала непостижимо много одесских, харьковских, николаевских и ростовских песенок. Ее чуть разухабистый голос неожиданно заглушал общий разговор и даже пугал таких мирных люден, как Мрозовский и Флора.
Все вздрагивали, когда во время беседы о шахматах или о тифлисских поэтах из кафе «Ладья аргонавтов» со двора на Барцхане, где Люсьена мыла посуду или что-нибудь жарила, вдруг взрывалась, как шутиха, очередная песенка. Она как бы приплясывала и подрагивала бедрами:
Жил-был на Подоле
Хаим Шик,
Он был очень набожный старик!
Он молился богу,
Ходил в синагогу
И трефного кушать не привык!
На пирушке у Мрозовского по случаю того, что мы находились в Грузии, Люсьена решила исполнить весь свой довольно потрепанный кавказский репертуар.
Не успела она затянуть песню про несчастного и удалого Хас-Булата, как с улицы неожиданно грянул, поддерживая Люсьену, могучий пьяный хор:
Ты уж стар, ты уж сед,
Ей с тобой не житье!
Мы бросились к окнам. На тротуаре под домом сидела в обнимку толпа пьяных людей. Они покачивались и, тараща глаза, старательно орали песню, начатую Люсьеной.
Тогда Люсьена переменила репертуар и запела:
Город Николаев,
французский завод…
Но хор с улицы не растерялся и дружно ответил:
А мене, мальчишке,
Двадцать первый год!
- Хватит! - крикнула Люсьена. - Сейчас я их собью с голоса!
Она запела непривычный для нее протяжный, лирический романс Чайковского:
Ни слова, о друг мой, ни вздоха…
Но непостижимым образом пьяный хор тотчас подхватил слова и вывел вторую строку романса с какой-то зловещей силой:
Мы бу-у-удем с тобой молчаливы…
Люсьена разъярилась. Она решила во что бы то ни стало перепеть грузин. Но они не сдавались, упорно заглушали Люсьену и время от времени пили за ее здоровье, вытаскивая бутылки из карманов и чокаясь этими бутылками друг с другом с такой силой, что нежная Флора каждый раз вскрикивала.
Только старушка мать Мрозовского оставалась совершенно спокойной. Она выросла в Батуме, и ее ничем нельзя было удивить.
Люсьена устала и уже хотела сдаться, но в это время произошло событие, перевернувшее весь ход нашей пирушки.
За окном вдоль улицы со страшным шипением пронеслось нечто непонятное. Потом оно взорвалось, осветило все вокруг белым мертвенным светом и погасло.
Это было похоже на ракету, пущенную не вверх, а вдоль улицы. И это оказалось действительно так.
Пьяные за окном дико закричали и кинулись, толкаясь, во двор. Тотчас же вдоль улицы прошипела вторая ракета, ударила в расшатанный афишный столб и рассыпалась потоком искр. Запахло паленым. Пьяные закричали еще сильнее.
Все были взволнованы. Одна только старушка Мрозовская невозмутимо сказала:
- Каждый год они обязательно выкидывают что-нибудь особенное.
- Кто это они? - спросил я.
- Батумские жители. Это, конечно, они придумали пускать ракеты не вверх, а вдоль улиц."
http://paustovskiy-lit.ru/paustovskiy/text/kniga-o-zhizni/brosok-na-yug-17.htm И перепить тоже.