Архангельское-Тюриково - те, кто сберег наш храм в 1920-е и 30-е. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Очень важный для меня материал по неожиданно вскрывшемуся подлинно драматичному пласту истории родного храма и окрестностей. Работал в течение нескольких месяцев в архивах - в первом приближении результаты легли на страницы юбилейного издания книги о храме в прошлом году, потом решили провести конференцию, объединив свидетельства подвига веры людей всего нынешнего Северо-Восточного округа в тяжелые годы богоборчества. К этой конференции и подготовил отдельный объемный материал.
Чудесным образом удалось найти даже родственников фигурантов текста этого. Вот только, к сожалению, прямые судя по всему потомки одного из наших подвижников на контакт не пошли и несмотря на все мои самые аккуратные попытки (а может быть как раз из-за этого чрезмерного внимания) на любые послания отвечать достаточно быстро перестали. А вот правнук второго старосты храма нашего, на которого выходить пришлось через Пермь и тамошние архивы, невероятными детективными изысканиями - он к моменту, когда я раздобыл московский его телефон, уже умер - так вместо него на конференцию явилась вдова с новым уже мужем. Были потрясены биографией последнего нашего старосты и долго благодарили. Ну и пойми людей после этого: родные от предков отмахиваются, не родные - приезжают и благодарят.
По результатам конференции нашей издали качественный сборник докладов (не стандартную серую и скучную книжицу - а красивую объемную брошюру с большим количеством цветных иллюстраций), а буквально вчера еще и качественно сделанную съемку пятичасового почти мероприятия выложили - ниже ссылку на часть с моим докладом:
Click to viewНу а вот и текст выстраданный:
Дмитрий Орлов
Храм Успения в Архангельском-Тюрикове в 1920-е годы: люди в стоянии за веру
Высокопреосвященнейший владыка, всечестные отцы, братья и сестры!
О последних перед закрытием годах Успенского храма, что в Архангельском-Тюрикове, мы рассказали еще в первом издании нашей книги, вышедшем 10 лет назад, к 250-летнему юбилею нашей усадебной церковки.
Но это был рассказ довольно-таки краткий, основанный всего на нескольких документах - и даже анкеты двух последних перед закрытием настоятелей с отметкой об их осуждении содержали минимум информации и не давали никаких подробностей касательно дел. Про сослужащих или прихожан и говорить нечего.
Второе издание, приуроченное к 260-летию храма, мы планировали сделать прежде всего исправленным, и лишь во вторую очередь - дополненным. Собирались убрать опечатки, заменить старые фотографии более актуальными… однако в работе наш материал с первых же дней начал буквально оживать в руках - масса мелких, на первый взгляд, исправлений, стали менять само русло повествования, превращая наше новое второе издание в исправленное отнюдь уже не в косметическом плане, и уже в полном смысле - дополненное. Некоторые неверно, как оказалось, введенные в первое издание имена владельцев усадьбы вовсе исчезли из текста, многие другие портреты стали обрастать новыми подробностями и цитатами.
Но главное сокровище, подлинный духовный клад ожидал нас, когда мы дошли до страшного перелома - первого в многовековой истории усадьбы и стоявших здесь церквей закрытия храма - не стихийного разорения (такое уже случалось от рук поляков и французов), а планового, по «закону» (в кавычках, конечно) закрытия, окончательного прекращения богослужений. Мы получили доступ к уголовным делам не только священников нашего храма - но и жителей его, причем - что замечательно и, наверное, характерно - из восьми известных нам осужденных жителей села Новоархангельского лишь один не имел никакого известного нам отношения к церкви, все же остальные - были членами церковного собрания Успенского храма.\
Вот первая и последняя страницы его списка по состоянию на 1930-й год с подписями членов. Увы, собственно о существовании и стоянии прихода как единого организма в ту пору нам пока известно очень мало - отсюда и тема доклада: не община и не приход - именно люди, конкретные известные нам люди, в стоянии за веру. С ветхих страниц, из истертых папок толстого картона совершенно неожиданно, волнующе зазвучали живые голоса близких нам по духу прихожан, живших по историческим меркам совсем еще недавно - современников наших пра-, а то и просто дедушек и бабушек - и сегодня мы точно знаем, кто вдохновлял прихожан и членов церковного собания Успенского храма оставаться верными, кто выступил своеобразным стержнем, вокруг которого собирались и укреплялись в вере жители Новоархангельского перед лицом безбожных властей.
Я постараюсь, насколько это возможно в кратком докладе, представить вашему вниманию два портрета, рассказать о последних годах жизни двух не просто членов церковного собрания, а - больше - старост Успенского храма, Степана Тихоновича Мурлыкова и Дмитрия Ивановича Цирулева.
Но прежде - небольшая ремарка. Практически вся наша информация - все, что вы сейчас услышите, почерпнуто из следственных дел, материалов допросов. Все цитаты наших подсудимых даны в пересказе свидетелей под руководством следователей. По сути мы приводим одни лишь свидетельства обвинения, заведомо неблагоприятные для подсудимых. Суд в те поры творился лишь для соблюдения видимости социалистической законности - а она по самому названию своему, будучи «социалистической», попросту не могла оправдать «кулака», «буржуя» или «церковника». Сами о себе они говорили мало и скупо, отрицая формальные навязываемые обвинения, - а вот на них свидетельствовали под хорошо ощущаемым между строками руководством следователей обильно. Ремарка эта важна для того, чтобы мы поняли - все, что мы услышим, все дошедшие до нас драгоценные свидетельства веры и исповедничества подсудимых были записаны и учтены как обличение, как красноречивое доказательство их вины и обоснование необходимости их наказания. Запомним это и вернемся к этой теме чуть спустя.
Итак, Степан Тихонович Мурлыков.
Замечательно, что сама фамилия эта - по сути первая известная нам фамилия не владельца усадьбы и не священника или дьячка - а собственно прихожанина Успенского храма, первая «простомирянская» фамилия, появившаяся в нашем исследовании более чем семисот лет истории окрестных земель. При продаже имения в 1878 году тогдашний владелец Архангельского-Тюрикова, генерал-майор Щулепников, выделил и подарил небольшой надел земли местной крестьянке Пелагее Дмитриевне Мурлыковой.
До наших дней сохранилась близ храма могилка 4-летнего Сережи Мурлыкова, умершего в 1930 году, - одно из всего лишь двух сохранившихся захоронений старинного Успенского погоста. Так что Степан Тихонович Мурлыков - местный, плоть от плоти этой земли.
Это был, судя по всему, один из самых состоятельных крестьянин села Новоархангельского (оно, к слову, располагалось на месте нынешнего «Рио» - до наших дней сохранился один-единственный старый дом села) - владелец бакалейной лавки и хозяин обширных ягодных плантаций, для работы на которых ежегодно нанималось несколько работников. Имущество - 2 дома, 3 коровы, лошадь, 14 десятин земли - сарай, погреб, амбар. На момент судилища - 1929-й год - ему исполнилось уже 59 лет, 24 года из которых он провел на посту старосты храма, на котором находился с 1905 года, семья состояла из жены с дочерью и пяти сыновей, старший из которых уже сам был отцом двоих, а младшему исполнилось всего 11 лет. Цитата: «Малограмотный, самоучка, беспартийный». За прошедшие с момента революции 13 лет Степан Тихонович, конечно, уже неоднократно подвергался преследованиям как кулак: в 1917 и 1918 годах - за неуплату так называемой «контрибуции» (и это очень красноречивая деталь, ведь что такое «контрибуция»? Выплаты побежденного - победителю, и богатый сельский хозяин Степан Тихонович в глазах победившего рабоче-крестьянского класса был представителем побежденной стороны); в 20-х годах он стал «лишенцем», то есть был лишен политических прав за использование наемного труда до революции (а значит, как это тогда трактовали, «эксплоатацию»). А к концу 20-х годов до села Новоархангельское доходит волна колхозного строительства. Деревенский сельсовет начинает одно за другим устраивать собрания, пытаясь склонить жителей Новоархангельского к созданию колхоза - и встречает активное противодействие со стороны группы поселян во главе со старостой Успенского храма Степаном Тихоновичем Мурлыковым и казначеем Дмитрием Ивановичем Цирулевым (это второй герой моего сегодняшнего доклада). Степан Тихонович выступает перед односельчанами с очевидными для состоятельного сельского хозяина перед лицом грозящей принудительной уравниловки заявлениями: колхоз - кабала для крестьян, власти будут забирать, но не отдавать…
Это дело вообще во многом типично: в сотнях и тысячах сел и деревень по всей России в те годы творилось все то же самое. Любопытен уровень сельской поддержки выступлений Мурлыкова, видный из заявлений свидетелей - цитирую: «На проводимых собраниях о колхозе в нашей деревне Мурлыков всегда выступал против, ввиду чего срывал собрания, и вот только когда отсутствовал Мурлыков, 9 ноября 1929 года, создали колхоз, который при его участии ясно бы не организовался». Или вот: «На собраниях всегда высказывался против совхозов и колхозов, ведя а/с агитацию среди крестьян, которые большинство соглашались. И вот, в отсутствие Мурлыкова организовался колхоз из середняков и бедняков». Еще одно красноречивое свидетельство поддержки Мурлыкова со стороны сельского общества - свидетельская база уголовного дела.
Против Степана Тихоновича перед следователями выступает всего-навсего ДВОЕ свидетелей - причем, во-первых, это сам председатель сельсовета с примечательной биографией (конюх в московском имении и помощник наездника в манеже - унтер-офицер - красногвардеец - «землероб» (так он называет себя в анкете)) и еще один новоархангелец с рабочей биографией (ученик рабочего на Сормовском заводе - красногвардеец в хозкоманде - фрезеровщик). Видимо, просто не удалось найти других желающих свидетельствовать против уважаемого односельчанина - ни в одном другом деле той поры мне не приходилось встречать такой ничтожной свидетельской базы, 2 человека.
По сути, получилось эдакое карманное судилище, междусобойчик, тем более что выступившие с обличением антисоветской деятельности Мурлыкова - это даже не свидетели обвинения, а само обвинение: за несколько страниц до протоколов допроса свидетелей в деле содержится некий документ за подписью одного из них, председателя сельсовета, озаглавленный «справка» - но отнюдь не с характерным для справки окончанием, цитирую: «…Мурлыков является как социально опасный элемент и подлежит изоляции, т.к. при участии Мурлыкова по деревне общественная работа срывается, без него же работа как cельсовета, а также и других организаций наладится. А поэтому Новоархангельский сельсовет и просит об изоляции Мурлыкова».
Это - картина Дмитрия Белюкина «Зеркало», в треснутом стекле - расколотой жизни - видно, как уводят арестованного «кулака», который даже внешне напоминает нашего старосту. Как я уже говорил, такие аресты шли тогда по всей России, и в этой картине - тысячи схожих судеб.
Получается, что сельсовет попросил арестовать Мурлыкова (а по сути - донес на него) - и сельсовет же дал все необходимые свидетельства вины. «Тройка» постановила выслать Степана Тихоновича из родных мест на 3 года (плюс 6 лет поражения в правах), запретив жить в Москве и окрестностях, а также ряде других крупных городов и пограничных зонах.
Итак, по известным нам материалам можно заключить, что первое дело Степана Тихоновича Мурлыкова - это явная попытка сломить сердцевину местного неприятия колхоза, и - больше - традиционную сердцевину села, сохранявшуюся несмотря на все бури до конца первого постреволюционного десятилетия. Колхоз не был простым переходом на новые принципы хозяйствования - это был общий удар, взлом всего уклада жизни села, включая, конечно, и религиозную составляющую его повседневной жизни - и, конечно, знаково, что один из самых крепких и состоятельных хозяев села (а пожалуй что и самый крепкий и состоятельный), главный «кулак», был и старостой, и - больше - ктитором, то есть основным жертвователем и радетелем о сельском храме. Преследовали Мурлыкова не за церковничество, а за противодействие устройству колхоза, но колхоз нужен был властям для сокрушения традиционной жизни деревни как бытовой, так и духовной.
В первом деле Мурлыкова антицерковной составляющей как таковой нет - констатируется лишь помимо прочего, что он, будучи старостой Успенского храма, близок к настоятелю и околоцерковным кругам. Да еще из уголовного дела второго старосты, тогда еще казначея, мы узнаем, что Мурлыков вместе с ним собирал деньги на ремонт дома священника и регулярно участвовал в церковных собраниях.
Иначе обстоят дела со вторым, «расстрельным» делом Мурлыкова, без существования которого мы вряд ли имели бы основания столько внимания уделять фигуре предпоследнего старосты Успенской церкви.
Отбыв три года высылки, Степан Тихонович возвращается в Подмосковье, но поселяется уже не в Новоархангельском, а в Бусиново (или как тогда его называли - Бусино), с устроившимися там старшими детьми.
В родном Новоархангельском ему, конечно, были не рады - как уже упоминалось в документах выше, сразу по аресту Мурлыкова сельсовету удалось продавить создание колхоза - и пусть характернейшее газетное описание колхозного праздника в Новоархангельском, скажет само за себя - даст нам понять, с чем боролись члены церковного собрания во главе со Степаном Тихоновичем и Дмитрием Ивановичем Цирулевым. Цитирую газетный репортаж с празднования первой годовщины существования колхоза имени Крупской № 2:
«Юбиляры с сияющими лицами рассказывали о трудном пройденном пути. “Этот путь есть путь верный и мы с него не свернем, - заявляют колхозницы, наряженные в красные платочки в честь великого праздника. - Мы празднуем теперь только революционные праздники и наш годовой праздник - юбилей колхоза. С религиозными, поповскими праздниками мы навсегда покончили. В дни религиозных праздников у нас 100-процентный выход на работу”, - заявляют воодушевленные колхозники. - “Пусть шипит кулацкая свора и их агенты - наш путь к победе обеспечен”».
Так что отнюдь не против одного только «обобществления средств производства» боролся Мурлыков, выступая против колхоза…
Второе дело Степана Тихоновича тоже можно назвать весьма типичным - их в те годы штамповали ежедневно, в полном смысле дела по разнарядке - об этом рассказал спустя 20 лет, в 1956 году, следователь Петров, допрошенный по делу о реабилитации несправедливо осужденных:
«…Начальник районного отделения Соловьев, а затем сменивший его Харлакевич предлагали нам, рядовым сотрудникам, составлять фиктивные справки на их [осужденных] арест, с указанием, что они являются или шпионами, или диверсантами, или террористами».
А тут, в Бусинове и окрестных деревнях северо-восточного Подмосковья, после ссылок и арестов обосновалась целая группа знакомых по прежней жизни раскулаченных хозяев и «лишенцев», и среди них - поистине царский подарок следствию и трагическая случайность для многих жителей Бусиново - некий Сергей Алексеевич Круглов, местный крестьянин, бухгалтер, успевший почти весь первый год революции прослужить бухгалтером продотдела Центрального исполнительного комитета (ЦИКа) в Смольном, а потом еще и поучаствовать в охране залов заседания комитета - где, как говорит он сам на допросе, заседали «председатель Чхеидзе, затем Суханов и Каменев Лев Борисович». И, добавим мы, Лев Давидович Троцкий. Но «старого большевика» из Круглова не получилось: в 1921 году, во время нэпа, он, цитирую: «не соглашаясь с генеральной линией ВКП/б/ и опасаясь всех трудностей лежащих на мне, как члене ВКП/б/, струсив перед опасностью для себя и будучи увлечен мелкобуржуазной идеологией» сдает партбилет и уезжает на родину в Коровино, пытается заниматься сельским хозяйством, его раскулачивают - и вот, прошлое догоняет его, он предстает перед следствием и на очевидный вопрос об отношениях и связях со своим личным знакомым Троцким, простодушно отвечает, что, цитирую «в конце октября 1917 года Троцкий, уезжая в Финляндию по делам службы, взял мою новую шинель и не вернул мне обратно. Больше встреч у меня с ним не было». Борьба с троцкизмом в разгаре, и отправлять лично знающего Троцкого человека по этапу в одиночку как-то несерьезно - следователи решают сделать Круглова главой контрреволюционной повстанческой кулацкой банды, куда чохом включаются и все его некогда раскулаченные знакомые из Коровино и окрестных сел, и среди них - бывший староста Успенского храма Мурлыков.
Степан Тихонович к тому времени уже успел три с половиной года проработать сторожем в фирме «Метрополитен-Виккерс», которая поставляла в СССР машины для строительства метро - собеседование при поступлении проходил непосредственно у главных инженеров конторы Берка и Бэйкела, и нельзя не привести состоявшийся при этом диалог: «Как-только поступил к ним, англичанам я работать, Берк-инженер интересовался моей жизнью, я ему рассказал, что я недавно вернулся из ссылки. На вопрос его за что? Я ответил сам не знаю за что меня советская власть выслала, добавил я, что в деревне я жил зажиточно. Он удивился моим словам». Работал 65-летний Мурлыков добросовестно, регулярно получал наградные и даже по рекомендации хозяев был взят на подработку послом Норвегии в СССР Андреасом Тострупом Урбюе для охраны его личной квартиры.
Работал бы и дальше - но пришло предписание выехать за 101-й километр (видимо, в рамках очередной волны борьбы с «бывшими» райотдел милиции «прорежал» всех неблагонадежных), спустя несколько месяцев ему разрешили вернуться, но работа была уже потеряна, устроился гардеробщиком в автопарк, сторожем в гараж - где и был арестован.
Чем же так важно для нас это второе и последнее его уголовное дело, к которому нашего старосту «пристегнули» совершенно искусственно? Да тем, что в огромном, на несколько сотен страниц уголовном деле вымышленной банды «кулаков-повстанцев» Степан Тихонович оказывается единственным «церковником».
Сразу несколько обвиняемых свидетельствуют о том, что Мурлыков, цитирую, «является активом церкви д. Бусино, по его настоянию практикуется… хождение с иконой, называемой “Молчание Божией Матери” (на самом деле - чудотворный список Молченской иконы, что и поныне хранится в Бусиновском храме по деревне, по домам, освящение воды и распространяет провокационные слухи якобы о фактах исцеления иконой больных. Поэтому в определенные дни больных детей и женщин приводят из разных деревень к этой иконе для “исцеления”. Подобные явления практикуются ежедневно». Говорят также, что Степан Тихонович «поддерживает связь с церковниками», называют его «активистом церкви». Сам Степан Тихонович признает, что, цитирую, «в церковь д. Бусино я ходил часто. Там я встречал конечно верующих, в разговорах с ними вспоминали как мы жили раньше и как живем теперь».
Итак, и вера, и стремление вести, организовывать людей, приведшие его некогда на место тюриковского старосты, стремление не только жить по вере, но и других к тому призывать, были по-прежнему живы в 65-летнем крестьянине. 5 лет прошло с закрытия родного храма Мурлыкова в Архангельском-Тюрикове, там на святом месте уже царит мерзость запустения, а здесь еще ютятся верные, возгревают молитвенную жизнь (храм Преподобного Сергия в Бусинове прекратил богослужения в том же 1937 году).
Дальнейшее сказанное может показаться тенденциозным - возможно, я выдаю желаемое за действительное - но по мере изучения материалов толстого уголовного дела «банды кулаков-повстанцев» все очевиднее становилось отличие Мурлыкова от других обвиняемых. В его отношении к происходящему сквозит своеобразный фатализм, он не выторговывает себе жизнь, его повинная, в отличие от аналогичных многословных документов «сообщников», чрезвычайна кратка: да - власть ругал, называл «голодранцами» и «чужеспинниками», нет - никакой банды не организовывал и власть свергать не собирался. Он просто отрицает обвинения, а не оправдывается, не пытается обвинять других, скуп на слова, как будто ясно понимает: это конец, так чего ж напраслину возводить на себя или на других, грех на душу брать?
Кто-то может попытаться объяснить это тем, что Мурлыков был одним из самых старых обвиняемых (успел, мол, уже пожить), - и все же, зная жизненный путь Степана Тихоновича, не без уверенности скажем: скорее такое поведение диктовала ему его христианская совесть, чувство скорой встречи с Творцом.
И несколько слов скажу о другом члене церковного собрания нашего храма - Александре Степановиче Мурлыкове, родном сыне Степана Тихоновича. Это был первенец, родившийся еще в 1894 году.
Старший сын в большой семье, опора и надежа - видимо, отец вложил в него всю неизрасходованную еще родительскую энергию, воспитывал наследника, потому что формальнеые детали жизненного пути Александра Степановича как под копирку повторяют отцовские - вырисовывается тот же крепкий хозяин, рано отделившийся от хозяйства отца, организовавший собственную бакалейную торговлю и ягодные плантации, состоявший в церковном собрании - оштрафованной новой властью, лишенный избирательных прав, а затем и имущества в ходе раскулачивания, сосланный в карагандинский лагерь за критику колхозного строительства.
Единственное, ему в отличие от отца пришлось повоевать - и провести 4 года в немецком плену. По возвращении был грузчиком и перекидчиком теста, арестован по отдельному от отца делу (антисоветская агитация), но в том же самом месяце - и расстрелян на Бутовском полигоне 23 сентября, за две недели до того, как в ту же землю лег отец, Степан Тихонович. И там же, всего за 4 дня до расстрела Степана Тихоновича, погиб Андрей Сергеевич Маннов, еще один член церковного собрания Успенского храма, осужденный за все ту же «антисоветскую пропаганду и террнастроения» вместе с братом, отправившимся в ссылку.
ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://orthdx.livejournal.com/3047.html