vv_denisov
in
orp_rb
Анкета
Предлагаю вернуться к добровольно-обязательному заполнению писательских анкет, поскольку далеко не все еще члены Союза откликнулись на это предложение. Не членам тоже не возбраняется. Так, свои ответы предоставил Сергей Янаки. Как и положено, с краткой автобиографией.
Янаки Сергей Георгиевич, родился 17 сентября 1952 года, уфимец. Закончил энергетический техникум в 1972 году, проходил производственную практику во Владивостоке. По распределению был направлен на химкомбинат «Енисей» г. Красноярска, куда и вернулся, отслужив в войсках ПВО на Алтае. Работал дежурным электриком в литейном цехе завода «Сибэлектросталь». Возвратившись на родину, трудился электроиспытателем на Агрегатном заводе, старшим инженером уфимского Центрального телеграфа и по совместительству - электромонтёром РКБ им. Куватова. В настоящее время - инженер типографии Управления связи ОАО «Башинформсвязь».
Женат, трое детей.
Безотчётные «поэтические опыты» начались в 17 лет. Годы затишья сменялись временными стихийными порывами. 1987-й - год первых отдельных удач, 1998-й - «творческий взрыв с единственным пострадавшим - собой». Тогда и почувствовал, что «стихи просятся к людям».
Публиковаться начал с 2002 года в газете «Связист Башкортостана». С 2007 года стихи печатались на страницах «Молодёжной газеты», в «Истоках» (9 подборок стихотворений и переводов, отмечен премией за 2007 год), в журнале «Бельские просторы» (7 подборок стихотворений и переводов. Лауреат в номинации «Перевод» за 2007 год), в коллективном сборнике поэтов-связистов «Мелодии души» (35 стихотворений). Переводы вошли в сборник Гульнур Якуповой «Память сердца», в сборник Фаузии Гайзаман «Дорога в страну любви».
Рецензировал и редактировал авторские рукописи, поступающие на рассмотрение в СП.
1. Почему Вы решили стать писателем?
Не тороплюсь называть себя писателем (по Гоголю - Поэтом). Имена великих не дают, мешает евтушенковская совестливая догадка: «Поэт в России - больше, чем поэт». Писатель уже звание, его надо заслужить. Мне ближе слово литератор, подразумевающее понятие работник... Период стихийного писания (для себя), рано или поздно, заканчивается, и приходиться давать себе прозаический отчёт: зачем, что и как ты делаешь.
Думаю, три основных мотива подвигли меня «пуститься на дебют» и заняться литературой - преимущественно поэзией. Первый я бы выразил общо: «От избытка сердца говорят уста» (разъяснения - в первоисточнике). Второй определил бы как частный - это опаска растерять накопленное годами, всё, ранее не доверенное бумаге. Одним словом, страх перед вопросом «что оставишь» и - всё более довлеющее с возрастом чувство неисполненного долга, который, как водится, платежом красен... Конечно, на деле всё гораздо сложнее. Вглядываясь в свою жизнь, понимаешь, что и без какой-нибудь малости: необязательного разговора, мимолётной встречи, пустякового проступка, или, наоборот, без такого, за который будет стыдно по гроб, возможно, и не было бы никакого твоего писательства. Поэтому говорить строго как о волевом решении стать писателем я бы не стал... Так естественно сложилась жизнь, ей доверяю... И отдельной строкой о самом главном для меня: мотив третий - личностное мировозрение (всегда выстраданное), неизбежно приходит в противоречие с несущимся сломя голову суетным временем. Позицию стороннего наблюдателя, свидетеля сегодняшнего дня, не приемлю принципиально. Задачу поэта вижу не столько в абстрактном: выразить своё время (такова ли совокупная идея литературы?), сколько в реальном: художественными средствами открывать и отстаивать правду жизни, как ты её понимаешь, условно говоря, несмотря на все невзгоды времени, освоить, возделать свой участок, хотя бы клочок земной, сделать его пригодным для проживания.
И, продолжая внутренний монолог, спрашиваю себя: почему сокровенное слово поэта обладает большей доверительной и внушающей силой, чем многодумное слово философа или злободневное политика? Почему поэтические аргументы так весомы? И отвечаю себе: очевидно потому что законы поэзии не только исходят из природы человека, говорят на понятном для него языке чувства и разума, но и отсылают его к тайне того самого Слова, которое было в начале (и наше бессознательное всё ещё хранит память об этом источнике). Такой (памятливой) поэзии, созидающей уже свой мир, я говорю: «Возьми меня в спутники».
2. Что, по Вашему мнению, представляет собой писательский труд?
Добровольную каторгу и «дело весёлое», если отвечать шуткой. Если же серьёзно, то - воспитание чувства художественной меры и вкуса и следование ему; привычку к самообразованию; в идеале, устремлённость к соборному мировоззрению, не имеющему ничего общего со всякого рода эклектикой, по своей ветрености не способной к синтезу, выбору, отделению «злаков от плевел», на дух не принимающей понятий Добра и Зла, и, как следствие, не отличающей хорошего от плохого, нравственного от пагубного, суетного от вечного. Считаю эклектику, прежде всего, эклектику сознания - соблазном, подготавливающим современного человека к принятию всего. Именно она и есть, по здравому рассуждению, главное оружие либерализма: («Россию погубит не коммунизм, не большевизм, а либерализм» Ф. Достоевский). В этот сектор зрения, развёрнутый на 360 градусов, попадает, как кур в ощип, и литература.
Труд писателя, занимающегося сугубо искусством ради искусства, самовыражением, самоутверждением, забывающего о содержании и цели творчества, не представляющего своего адресата и не имеющего глубоко осмысленной мотивации, может быть и увлекательным, но вряд ли оправдан перед лицом вдумчивого читателя и всей русской литературы с её гоголевским напутствием: «Стыдно тратить лирическую силу в виде холостых выстрелов».
3. Насколько, по Вашему мнению, писательский труд зависим от конъюнктуры или он предполагает абсолютную свободу?
Насколько сам писатель ставит себя в зависимость от «литературного рынка». Печатный пряник сегодняшней конъюнктуры пострашнее былой цензурной идеологической плётки. Однако и абсолютная свобода творчества, впрочем, немыслимая, как показала жизнь, не даёт обильных плодов и всходов. Так - дышать чистым кислородом вреднее, чем городским воздухом, происходит быстрое отравление организма.
4. Какова, на Ваш взгляд, тема Вашего творчества?
В стихотворении «Узник» я отвечаю на этот вопрос: /Скажи своё главное слово,/ И узник с лицом берестовым/ Молитвенно шепчет: Любовь/. Сострадание человеку - без него не мыслю писателя. Любовь не требует отчёта, она естественна, как «возлюби ближнего», хотя бы потому, что «жизнь короткая такая». На злости (а вот нелюбовь, как раз-то и взывает к отчёту) тоже можно достигнуть результата, но в итоге всегда разрушительного.
5. Является ли для Вас определяющей категорией профессионализма писателя коммерческий успех?
И коммерческий успех, и даже широкая известность нередко приходятся профессионализму писательскому троюродной тёткой, с её PR-технологиями, рейтингами, индексами цитирования и прочей цирковой эквилибристикой. Как правило, произведения коммерческой литературы формируют круг читателей с неразборчивым вкусом, стремясь его расширить, чтобы на нём и паразитировать. Спрос на литературу, прошедшую испытание временем, ничем не обязан коммерческому успеху. У неё другие ценности.
6. Если бы у Вас была возможность заново прожить жизнь, Вы бы всё равно выбрали писательскую стезю?
Поскольку осознание своего «Я» наиболее полно ощущаю в процессе творчества, то и деваться некуда, отвечаю: да. Не в силах я отказаться и от своих жизненных обстоятельств, как мне представляется, всегда имеющих смысл, от своих близких и совсем не близких, от каждого человека, с кем прошёл хотя бы часть пути. От всего, что составляет мою жизнь. Не приемлю к ней (это тоже история) сослагательного наклонения, никаких соблазнов «реинкарнаций». Принимаю эту, свою, единственную жизнь, за неё несу ответственность, с уточнением: «но строк печальных не смываю».
7. Ваше жизненное кредо?
«От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься».
Здесь бы и остановиться, дабы не дать повода к упрёку в назидательности, морализаторстве и того пуще... Нет, есть острая необходимость сегодня говорить об ответственности писателя за своё слово, где бы оно ни прозвучало: со страниц произведения автора, с трибуны писательского съезда, с журнальной или газетной площадки, с подмостей так называемых «живых журналов»... Манипуляции словом, а, следовательно, и попытка манипуляции чужим сознанием, что всегда имеет эгоистические, корыстные цели, стали нормой, практикой достижения сиюминутного результата, притом, уличение в манипуляциях уже никак не сказывается на профессиональной и личной репутации и самочувствии исповедников такого метода самоутверждения. Из литературной жизни ушло понятие профессиональной совести. Литературному процессу оно более не судья, и, значит, всё разрешено, всё оправдано. «Неучастия во лжи» сегодня уже мало, необходимо активное противление манипуляциям словом.
8. Хотели бы Вы, чтобы Ваш ребёнок стал писателем?
Хотел бы, чтобы он любил и знал литературу, и зарубежную, и прежде всего русскую - одну из вершин мировой литературы, дабы уметь оценивать современную российскую, любить которую нынче уже не душеполезно... Если суждено моему ребёнку стать писателем, приму, как данность, но скорее, с сочувствием, чем с восторгом. Хотел бы, чтобы он знал твёрдо, как символ веры: древо русской литературы укоренено в родной почве, питается соками народной жизни, многонациональной культуры. Привитые ветви западной литературы плодоносят на нём, покуда жив сам ствол. Обруби его корни - традицию, духовность, народность - умрёт всё дерево. Топор не только занесён, уже вовсю летят щепки. Остановить дурную силу - долг нынешних литераторов, осознающих всю серьёзность положения, несущих ответственность перед завтрашними писателями, возможно, своими детьми.
9. Если бы Вы уехали за границу, остались бы русским писателем?
Ценю поговорку: «Где родился, там и пригодился». Знаю одно: остался бы русским. А вот остался бы русским писателем - не уверен, скорее, нет. Никакие средства коммуникации не могут заменить живых связей между людьми, живого участия в том, что происходит на твоей родине. Можно посетить могилки отца и матери и виртуально, с «братом Интернетом», и виртуально посидеть на скамеечке во дворе своего детства... чтобы потом услышать о написанном пушкинское: «Так-с, фантазия-с».
10. Что является для Вас источником вдохновения?
Сердечная взволнованность - с горечью полынной, крапивным ожёгом, слёзным восторгом - с тем забродившим молодым вином, которое не удержать ни в новых, ни в ветхих мехах... Как часто вдохновение путают с одержимостью творчеством, с творческим наваждением, с безотчётной страстью к писательству. Отличия же разительны. Вдохновение - зряче, созидательно. Оно утверждает новое, не разрушая старого, обладает преемственностью, стремится к ясности, свету, самоотдаче, если говорить высоким слогом, - к жертвенности, направлено к служению делу. Одержимость ослеплена вспышками агрессии, плодит врагов, делает литературу своей служанкой. Вдохновение - горячо, страстно, гармонично, ищет точное слово, верную интонацию, естественный жест, в момент творческого акта оно обращается к подсознанию, бережно хранящему опыт лично пережитого и опыт предшествующих поколений, опыт культуры, духовную основу, наконец, и, непременно, на каком-то этапе включает критическое сознание, стремясь к ёмкой простоте, наполненности слова глубинными, не утраченными понятиями. Произведение вдохновенного автора обращено к широкому кругу читателей, слушателей, зрителей.
Одержимость же обращается к тёмной стороне подсознания (важно отдавать себе отчёт в наличии и этой стороны человеческой психики), где властвует хаос, принимаемый часто за сложность, ёмкость. Здесь внушение словом, исторически вмещающем всю полноту смысла, подменяется «магическими» приёмами внушения («магический романтизм»): «разорванной» логикой изложения, интонационными заговариваниями, оставляющим склонным к мистической таинственности, ощущение глубины и многослойности текста. Характерно для одержимости, жаждущей эффекта, искусственное нагнетание эмоций, пиком которых является истерика под так и слышимые для чуткого уха сбивчивые ритмы шаманского бубна. Мутный «поток сознания» норовит спрятаться за термином «вагнеровская мрачность», интеллектуальность. Самочинное освобождение от каких-либо оценочных критериев текста и, под разными предлогами, от авторитетного суждения объективной критики скрывается за ширмой смелой свободы, избранности, исключительности. Вспомним к месту суждение А. П. Сумарокова «Премудрость не столь часто изобретает как невежество». К сожалению, возврат автора от литературы, где «новаторство» уже выдаётся за самодостаточную ценность, к отечественной словесности, исповедующей традицию, требующей прежде всего высокого уровня соответствия (здесь нет «победителей», есть только служители), происходит слишком поздно, если вообще происходит.
11. Кто из писателей повлиял на Ваше творчество?
Все, у кого учился, как надо писать и как не надо писать, учителей, не редко выступающих в одном лице. Русских и советских классиков не называю, это в крови; из тех, кто ближе по времени: Н. Рубцов, Н. Тряпкин, Ю. Кузнецов, Г. Горбовский, Е. Евтушенко, А. Кушнер, А. Вознесенский.
Отдельной строкой называю литературоведа, критика, историка В. В. Кожинова, имя которого впервые открыл для себя на страницах журнала «Литературная учёба» уже добрых лет тридцать тому.
Из современников, моих ровесников, это такие разные поэты как В. Денисов, М. Анищенко. Интересен мне и путь Ю. Казарина, как мне кажется, двигающегося от метафоричности как преимущественного для данного автора художественного метода, где-то даже от вольного диктата метафоры, к её оправданной и органичной необходимости, к символу.
12. Откуда современный писатель черпает замыслы своих произведений?
Писатель должен иметь - свою, одну большую, длинную мысль, протяжённую от небытия к началу Бытия (к его духовному Источнику). Тогда каждый узелок, связывающий короткие куски этой нити: множество привходящих мыслей, частных событий, случайных эпизодов, невольных наблюдений, всё, чем полнится жизнь в своём развитии, становится точкой нового отсчёта, замыслом, сюжетным поводом, творческим позывом. Не хотелось бы, говоря о таких тонких вещах, быть категоричным, но мои наблюдения подсказывают, что без этой главной мысли творчество обречено вырождаться, превращаясь в лучшем случае в умелое, затейливое описательство незначительного факта. Привожу по памяти определение русского философа И. Ильина: всякое произведение литературы и искусства вообще не представляет художественной, эстетической ценности, если предмет описания не содержит ценности духовной.
13. Чем определяется выбор того или иного жанра?
Думаю, выбор автором жанра и стиля произведения обусловлен темой, хоть и происходит интуитивно. Притом границы жанра могут быть довольно условными. Одно и то же чувство или мысль могут быть предметом любовной, гражданской равно и философской лирики, будь то поэма или небольшое стихотворение. Как-то очень хороший поэт Владимир Соколов, выслушав просьбу редакции одного из московских издательств написать новое стихотворение о Родине, был возмущён, ответив горячо: «Да у поэта все стихи о Родине!», и через некоторое время вручил журналисту стихи о жене, не назывные, связанные с патриотической темой.
14. Опишите, пожалуйста своего читателя.
Возрастные критерии имеют значение, но не главное. Какие-то разбивки на социальные категории кажутся мне не верными. Сужу по достаточному опыту общения с молодыми и зрелыми читателями и профессиональными литераторами. Мой читатель - тот, кто осмысливает житие и живёт умным сердцем. Тогда говорю себе: если твои стихи его не трогают, то все вопросы направляй в свой адрес: писать надо лучше.
15. Вы всегда довольны своими произведениями?
У каждого пишущего есть свои внутренние критерии, своё представление о том, что есть идеал писателя. Чем больше писатель, тем выше идеал, иначе он и не стал бы, тем, кто есть. Отсюда и понятные сомнения, без всякой рисовки, как, например, у старателя слова пермского поэта Алексея Решетова: «А, может быть, я и не поэт вовсе?» Так и большие поэты испытывают периоды сомнения, чтобы, преодолев их, выйти на новую высоту опыта. Думаю, писатель всю жизнь учится отличать «свой успех от пораженья». Для меня успех становится опорой, поражение стимулом к совершенствованию.
16. Хотелось бы Вам, Чтобы Ваши произведения экранизировались?
Поэтам сие не грозит. Им довольно своего зрительного воображения и такого же воображения читательского.
17. Что является, по Вашему мнению, профессионализмом в литературе?
Знаками его, очевидно, являются - писательское умение (практическую его сторону не опишешь в двух словах, не говоря уже о таких понятиях, как интуиция, вкус и мера, ответственность и совесть); внутренняя сосредоточенность на творчестве; выработанный острый взгляд на окружающее - и детальный, и всеобъемлющий одновременно; чувство ответственности за слово, зрелая гражданская позиция - всё в совокупности с талантливостью (последняя в отдельности ещё не даёт повода говорить о профессионализме). Думаю, всё-таки, не следует зацикливаться и на профессионализме как на самостоятельной цели «без божества, без вдохновенья», чтобы ценность «как написано» не снимала ответственности за «что сказано».
И, возвращаясь к конкретике нашей литературной жизни, хочется отметить: становлению автора способствует среда, то есть - читатель-ценитель слова, профессиональный наставник (здесь с необходимой оговоркой того же В. Соколова: «Нет школ никаких. Только совесть да кем-то завещанный дар»), профессиональный редактор, профессиональный критик, профессиональный издатель. Вся система, называемая литературным процессом, страдает, едва лишь одно из перечиленных звеньев даёт сбой. Сегодня, надо признаться, проблемы непрофессионализма у нас во всех сферах литературной деятельности, что называется, лезут в глаза. Всерьёз говорить теперь о необходимом качестве литературы можно только с оглядкой на прошлое и не такое уж далёкое. Имеющиеся исключения только подтверждают правило. Пока вижу реальную возможность для совершенствования автора - в обучении мастерству, в первую очередь, у предшествующих поколений писателей. Ситуация требует изменений. А начинать надо с малого: во главу угла необходимо вновь поставить текст, не личные литературные предпочтения («это хорошо потому, что я сам так пишу»), не зашореные идеологические установки («и я того же мнения»), и тем более не групповые интересы («свой товарищ, других в упор не вижу»). Не жалеть времени на вдумчивую работу с автором, с его текстом - крик дня, главная задача писательской организации (а ищет ли этого автор?). Никакие реорганизации, конкурсы, театры поэзии, круглые столы, литературные поединки, громкие PR-акции не решают накопившихся проблем, если нет этой основы основ. Так - убери замковый камень и обрушиться весь свод.
Тут же об издании книг, как итоге и вершине всего литпроцесса. Книга приобретает свой статус, если её появлению предшествуют этапы, включающие рассмотрение, обсуждение рукописи, иначе, несмотря на презентации и журналистское представление в печати, она может так и остаться на правах рукописи. Конечно, издание книг - дело благое, но относительная коммерческая лёгкость их выхода в тираж («широкие врата») не лучший путь к профессионализму.
18. Как Вы понимаете словосочетание региональный писатель? Ощущаете ли Вы себя таковым?
Начну с ответа на второй вопрос: сочту за честь принадлежать к той региональной литературе, в частности авторской и переводной поэзии с «лица не общим выраженьем», именами которой дорожу. Одно перечисление с различением их индивидуальных черт займёт не одну страницу убористого почерка. Моё знакомство с «Истоками» и «Бельскими просторами», начиная с первых номеров выпуска, и с двухтомником «Поэты Башкирии» послужило добрым стимулом к первым моим шагам в республиканскую литературу.
В понятие «региональный писатель» я ни в коем случае не вкладываю смысла «местечковый писатель». Необходимо реабилитировать и термин «провинциальный писатель». Порой можно услышать от пробивного автора, напечатавшего пару рассказов или стихотворений в иногороднем издательстве, гордое: меня в Питере, в Екатеринбурге, а то и в Москве знают. Во-первых, не знают. Даже от Е. Евтушенко, автора более сотни книжек, слышим: «Не прочитан я, а зачитан». Во-вторых, тут же хочется спросить: «А что, там другой читатель? У него больше вкуса, сердца, ума? Там критик ждёт не дождётся, чтобы увековечить имя малоизвестного уфимского автора? И, наконец: ты шагнул в большую воду, уже научась как следует плавать?»... Конечно, надо дерзать, ставить большие цели, набирать высоту и раздвигать горизонты, доверять себе и своему творчеству, но всё это должно быть вначале поверено нашим, местным, имеющим свою историю литературным руслом.
По-моему, есть что-то заискивающее в упорном стремлении иного автора к российской «известности» и пренебрежительное к литературе региональной, если на первом месте не стоит желание учиться и постигать. К сожалению, кажется впору уже вводить в употребление термин «литературный большевизм» с его установкой «разрушить всё до основанья, а затем...» А речь должна идти о собственном созидании как продолжении лучшего, что, безусловно, в нашей литературе и было, и есть. Любые разрушительные процессы (и в современной литературе) стихийны по своей природе, амбициозны, азартны и слепы, едва начавшись, они вызывают цепную реакцию, и тогда говорить о каком-то «управлении литературным процессом» уже поздно. Панацея от всех зол одна: желание и умение учиться (всегда есть чему и всегда есть у кого), что, как известно, никогда не поздно, ведь по замечанию Вольтера «в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но всю жизнь надобно учиться своему природному». Вот, по моему убеждению, необходимая основа для объединения разрозненных литературных сил в нашей региональной литературе.
Янаки Сергей Георгиевич, родился 17 сентября 1952 года, уфимец. Закончил энергетический техникум в 1972 году, проходил производственную практику во Владивостоке. По распределению был направлен на химкомбинат «Енисей» г. Красноярска, куда и вернулся, отслужив в войсках ПВО на Алтае. Работал дежурным электриком в литейном цехе завода «Сибэлектросталь». Возвратившись на родину, трудился электроиспытателем на Агрегатном заводе, старшим инженером уфимского Центрального телеграфа и по совместительству - электромонтёром РКБ им. Куватова. В настоящее время - инженер типографии Управления связи ОАО «Башинформсвязь».
Женат, трое детей.
Безотчётные «поэтические опыты» начались в 17 лет. Годы затишья сменялись временными стихийными порывами. 1987-й - год первых отдельных удач, 1998-й - «творческий взрыв с единственным пострадавшим - собой». Тогда и почувствовал, что «стихи просятся к людям».
Публиковаться начал с 2002 года в газете «Связист Башкортостана». С 2007 года стихи печатались на страницах «Молодёжной газеты», в «Истоках» (9 подборок стихотворений и переводов, отмечен премией за 2007 год), в журнале «Бельские просторы» (7 подборок стихотворений и переводов. Лауреат в номинации «Перевод» за 2007 год), в коллективном сборнике поэтов-связистов «Мелодии души» (35 стихотворений). Переводы вошли в сборник Гульнур Якуповой «Память сердца», в сборник Фаузии Гайзаман «Дорога в страну любви».
Рецензировал и редактировал авторские рукописи, поступающие на рассмотрение в СП.
1. Почему Вы решили стать писателем?
Не тороплюсь называть себя писателем (по Гоголю - Поэтом). Имена великих не дают, мешает евтушенковская совестливая догадка: «Поэт в России - больше, чем поэт». Писатель уже звание, его надо заслужить. Мне ближе слово литератор, подразумевающее понятие работник... Период стихийного писания (для себя), рано или поздно, заканчивается, и приходиться давать себе прозаический отчёт: зачем, что и как ты делаешь.
Думаю, три основных мотива подвигли меня «пуститься на дебют» и заняться литературой - преимущественно поэзией. Первый я бы выразил общо: «От избытка сердца говорят уста» (разъяснения - в первоисточнике). Второй определил бы как частный - это опаска растерять накопленное годами, всё, ранее не доверенное бумаге. Одним словом, страх перед вопросом «что оставишь» и - всё более довлеющее с возрастом чувство неисполненного долга, который, как водится, платежом красен... Конечно, на деле всё гораздо сложнее. Вглядываясь в свою жизнь, понимаешь, что и без какой-нибудь малости: необязательного разговора, мимолётной встречи, пустякового проступка, или, наоборот, без такого, за который будет стыдно по гроб, возможно, и не было бы никакого твоего писательства. Поэтому говорить строго как о волевом решении стать писателем я бы не стал... Так естественно сложилась жизнь, ей доверяю... И отдельной строкой о самом главном для меня: мотив третий - личностное мировозрение (всегда выстраданное), неизбежно приходит в противоречие с несущимся сломя голову суетным временем. Позицию стороннего наблюдателя, свидетеля сегодняшнего дня, не приемлю принципиально. Задачу поэта вижу не столько в абстрактном: выразить своё время (такова ли совокупная идея литературы?), сколько в реальном: художественными средствами открывать и отстаивать правду жизни, как ты её понимаешь, условно говоря, несмотря на все невзгоды времени, освоить, возделать свой участок, хотя бы клочок земной, сделать его пригодным для проживания.
И, продолжая внутренний монолог, спрашиваю себя: почему сокровенное слово поэта обладает большей доверительной и внушающей силой, чем многодумное слово философа или злободневное политика? Почему поэтические аргументы так весомы? И отвечаю себе: очевидно потому что законы поэзии не только исходят из природы человека, говорят на понятном для него языке чувства и разума, но и отсылают его к тайне того самого Слова, которое было в начале (и наше бессознательное всё ещё хранит память об этом источнике). Такой (памятливой) поэзии, созидающей уже свой мир, я говорю: «Возьми меня в спутники».
2. Что, по Вашему мнению, представляет собой писательский труд?
Добровольную каторгу и «дело весёлое», если отвечать шуткой. Если же серьёзно, то - воспитание чувства художественной меры и вкуса и следование ему; привычку к самообразованию; в идеале, устремлённость к соборному мировоззрению, не имеющему ничего общего со всякого рода эклектикой, по своей ветрености не способной к синтезу, выбору, отделению «злаков от плевел», на дух не принимающей понятий Добра и Зла, и, как следствие, не отличающей хорошего от плохого, нравственного от пагубного, суетного от вечного. Считаю эклектику, прежде всего, эклектику сознания - соблазном, подготавливающим современного человека к принятию всего. Именно она и есть, по здравому рассуждению, главное оружие либерализма: («Россию погубит не коммунизм, не большевизм, а либерализм» Ф. Достоевский). В этот сектор зрения, развёрнутый на 360 градусов, попадает, как кур в ощип, и литература.
Труд писателя, занимающегося сугубо искусством ради искусства, самовыражением, самоутверждением, забывающего о содержании и цели творчества, не представляющего своего адресата и не имеющего глубоко осмысленной мотивации, может быть и увлекательным, но вряд ли оправдан перед лицом вдумчивого читателя и всей русской литературы с её гоголевским напутствием: «Стыдно тратить лирическую силу в виде холостых выстрелов».
3. Насколько, по Вашему мнению, писательский труд зависим от конъюнктуры или он предполагает абсолютную свободу?
Насколько сам писатель ставит себя в зависимость от «литературного рынка». Печатный пряник сегодняшней конъюнктуры пострашнее былой цензурной идеологической плётки. Однако и абсолютная свобода творчества, впрочем, немыслимая, как показала жизнь, не даёт обильных плодов и всходов. Так - дышать чистым кислородом вреднее, чем городским воздухом, происходит быстрое отравление организма.
4. Какова, на Ваш взгляд, тема Вашего творчества?
В стихотворении «Узник» я отвечаю на этот вопрос: /Скажи своё главное слово,/ И узник с лицом берестовым/ Молитвенно шепчет: Любовь/. Сострадание человеку - без него не мыслю писателя. Любовь не требует отчёта, она естественна, как «возлюби ближнего», хотя бы потому, что «жизнь короткая такая». На злости (а вот нелюбовь, как раз-то и взывает к отчёту) тоже можно достигнуть результата, но в итоге всегда разрушительного.
5. Является ли для Вас определяющей категорией профессионализма писателя коммерческий успех?
И коммерческий успех, и даже широкая известность нередко приходятся профессионализму писательскому троюродной тёткой, с её PR-технологиями, рейтингами, индексами цитирования и прочей цирковой эквилибристикой. Как правило, произведения коммерческой литературы формируют круг читателей с неразборчивым вкусом, стремясь его расширить, чтобы на нём и паразитировать. Спрос на литературу, прошедшую испытание временем, ничем не обязан коммерческому успеху. У неё другие ценности.
6. Если бы у Вас была возможность заново прожить жизнь, Вы бы всё равно выбрали писательскую стезю?
Поскольку осознание своего «Я» наиболее полно ощущаю в процессе творчества, то и деваться некуда, отвечаю: да. Не в силах я отказаться и от своих жизненных обстоятельств, как мне представляется, всегда имеющих смысл, от своих близких и совсем не близких, от каждого человека, с кем прошёл хотя бы часть пути. От всего, что составляет мою жизнь. Не приемлю к ней (это тоже история) сослагательного наклонения, никаких соблазнов «реинкарнаций». Принимаю эту, свою, единственную жизнь, за неё несу ответственность, с уточнением: «но строк печальных не смываю».
7. Ваше жизненное кредо?
«От слов своих осудишься, от слов своих оправдаешься».
Здесь бы и остановиться, дабы не дать повода к упрёку в назидательности, морализаторстве и того пуще... Нет, есть острая необходимость сегодня говорить об ответственности писателя за своё слово, где бы оно ни прозвучало: со страниц произведения автора, с трибуны писательского съезда, с журнальной или газетной площадки, с подмостей так называемых «живых журналов»... Манипуляции словом, а, следовательно, и попытка манипуляции чужим сознанием, что всегда имеет эгоистические, корыстные цели, стали нормой, практикой достижения сиюминутного результата, притом, уличение в манипуляциях уже никак не сказывается на профессиональной и личной репутации и самочувствии исповедников такого метода самоутверждения. Из литературной жизни ушло понятие профессиональной совести. Литературному процессу оно более не судья, и, значит, всё разрешено, всё оправдано. «Неучастия во лжи» сегодня уже мало, необходимо активное противление манипуляциям словом.
8. Хотели бы Вы, чтобы Ваш ребёнок стал писателем?
Хотел бы, чтобы он любил и знал литературу, и зарубежную, и прежде всего русскую - одну из вершин мировой литературы, дабы уметь оценивать современную российскую, любить которую нынче уже не душеполезно... Если суждено моему ребёнку стать писателем, приму, как данность, но скорее, с сочувствием, чем с восторгом. Хотел бы, чтобы он знал твёрдо, как символ веры: древо русской литературы укоренено в родной почве, питается соками народной жизни, многонациональной культуры. Привитые ветви западной литературы плодоносят на нём, покуда жив сам ствол. Обруби его корни - традицию, духовность, народность - умрёт всё дерево. Топор не только занесён, уже вовсю летят щепки. Остановить дурную силу - долг нынешних литераторов, осознающих всю серьёзность положения, несущих ответственность перед завтрашними писателями, возможно, своими детьми.
9. Если бы Вы уехали за границу, остались бы русским писателем?
Ценю поговорку: «Где родился, там и пригодился». Знаю одно: остался бы русским. А вот остался бы русским писателем - не уверен, скорее, нет. Никакие средства коммуникации не могут заменить живых связей между людьми, живого участия в том, что происходит на твоей родине. Можно посетить могилки отца и матери и виртуально, с «братом Интернетом», и виртуально посидеть на скамеечке во дворе своего детства... чтобы потом услышать о написанном пушкинское: «Так-с, фантазия-с».
10. Что является для Вас источником вдохновения?
Сердечная взволнованность - с горечью полынной, крапивным ожёгом, слёзным восторгом - с тем забродившим молодым вином, которое не удержать ни в новых, ни в ветхих мехах... Как часто вдохновение путают с одержимостью творчеством, с творческим наваждением, с безотчётной страстью к писательству. Отличия же разительны. Вдохновение - зряче, созидательно. Оно утверждает новое, не разрушая старого, обладает преемственностью, стремится к ясности, свету, самоотдаче, если говорить высоким слогом, - к жертвенности, направлено к служению делу. Одержимость ослеплена вспышками агрессии, плодит врагов, делает литературу своей служанкой. Вдохновение - горячо, страстно, гармонично, ищет точное слово, верную интонацию, естественный жест, в момент творческого акта оно обращается к подсознанию, бережно хранящему опыт лично пережитого и опыт предшествующих поколений, опыт культуры, духовную основу, наконец, и, непременно, на каком-то этапе включает критическое сознание, стремясь к ёмкой простоте, наполненности слова глубинными, не утраченными понятиями. Произведение вдохновенного автора обращено к широкому кругу читателей, слушателей, зрителей.
Одержимость же обращается к тёмной стороне подсознания (важно отдавать себе отчёт в наличии и этой стороны человеческой психики), где властвует хаос, принимаемый часто за сложность, ёмкость. Здесь внушение словом, исторически вмещающем всю полноту смысла, подменяется «магическими» приёмами внушения («магический романтизм»): «разорванной» логикой изложения, интонационными заговариваниями, оставляющим склонным к мистической таинственности, ощущение глубины и многослойности текста. Характерно для одержимости, жаждущей эффекта, искусственное нагнетание эмоций, пиком которых является истерика под так и слышимые для чуткого уха сбивчивые ритмы шаманского бубна. Мутный «поток сознания» норовит спрятаться за термином «вагнеровская мрачность», интеллектуальность. Самочинное освобождение от каких-либо оценочных критериев текста и, под разными предлогами, от авторитетного суждения объективной критики скрывается за ширмой смелой свободы, избранности, исключительности. Вспомним к месту суждение А. П. Сумарокова «Премудрость не столь часто изобретает как невежество». К сожалению, возврат автора от литературы, где «новаторство» уже выдаётся за самодостаточную ценность, к отечественной словесности, исповедующей традицию, требующей прежде всего высокого уровня соответствия (здесь нет «победителей», есть только служители), происходит слишком поздно, если вообще происходит.
11. Кто из писателей повлиял на Ваше творчество?
Все, у кого учился, как надо писать и как не надо писать, учителей, не редко выступающих в одном лице. Русских и советских классиков не называю, это в крови; из тех, кто ближе по времени: Н. Рубцов, Н. Тряпкин, Ю. Кузнецов, Г. Горбовский, Е. Евтушенко, А. Кушнер, А. Вознесенский.
Отдельной строкой называю литературоведа, критика, историка В. В. Кожинова, имя которого впервые открыл для себя на страницах журнала «Литературная учёба» уже добрых лет тридцать тому.
Из современников, моих ровесников, это такие разные поэты как В. Денисов, М. Анищенко. Интересен мне и путь Ю. Казарина, как мне кажется, двигающегося от метафоричности как преимущественного для данного автора художественного метода, где-то даже от вольного диктата метафоры, к её оправданной и органичной необходимости, к символу.
12. Откуда современный писатель черпает замыслы своих произведений?
Писатель должен иметь - свою, одну большую, длинную мысль, протяжённую от небытия к началу Бытия (к его духовному Источнику). Тогда каждый узелок, связывающий короткие куски этой нити: множество привходящих мыслей, частных событий, случайных эпизодов, невольных наблюдений, всё, чем полнится жизнь в своём развитии, становится точкой нового отсчёта, замыслом, сюжетным поводом, творческим позывом. Не хотелось бы, говоря о таких тонких вещах, быть категоричным, но мои наблюдения подсказывают, что без этой главной мысли творчество обречено вырождаться, превращаясь в лучшем случае в умелое, затейливое описательство незначительного факта. Привожу по памяти определение русского философа И. Ильина: всякое произведение литературы и искусства вообще не представляет художественной, эстетической ценности, если предмет описания не содержит ценности духовной.
13. Чем определяется выбор того или иного жанра?
Думаю, выбор автором жанра и стиля произведения обусловлен темой, хоть и происходит интуитивно. Притом границы жанра могут быть довольно условными. Одно и то же чувство или мысль могут быть предметом любовной, гражданской равно и философской лирики, будь то поэма или небольшое стихотворение. Как-то очень хороший поэт Владимир Соколов, выслушав просьбу редакции одного из московских издательств написать новое стихотворение о Родине, был возмущён, ответив горячо: «Да у поэта все стихи о Родине!», и через некоторое время вручил журналисту стихи о жене, не назывные, связанные с патриотической темой.
14. Опишите, пожалуйста своего читателя.
Возрастные критерии имеют значение, но не главное. Какие-то разбивки на социальные категории кажутся мне не верными. Сужу по достаточному опыту общения с молодыми и зрелыми читателями и профессиональными литераторами. Мой читатель - тот, кто осмысливает житие и живёт умным сердцем. Тогда говорю себе: если твои стихи его не трогают, то все вопросы направляй в свой адрес: писать надо лучше.
15. Вы всегда довольны своими произведениями?
У каждого пишущего есть свои внутренние критерии, своё представление о том, что есть идеал писателя. Чем больше писатель, тем выше идеал, иначе он и не стал бы, тем, кто есть. Отсюда и понятные сомнения, без всякой рисовки, как, например, у старателя слова пермского поэта Алексея Решетова: «А, может быть, я и не поэт вовсе?» Так и большие поэты испытывают периоды сомнения, чтобы, преодолев их, выйти на новую высоту опыта. Думаю, писатель всю жизнь учится отличать «свой успех от пораженья». Для меня успех становится опорой, поражение стимулом к совершенствованию.
16. Хотелось бы Вам, Чтобы Ваши произведения экранизировались?
Поэтам сие не грозит. Им довольно своего зрительного воображения и такого же воображения читательского.
17. Что является, по Вашему мнению, профессионализмом в литературе?
Знаками его, очевидно, являются - писательское умение (практическую его сторону не опишешь в двух словах, не говоря уже о таких понятиях, как интуиция, вкус и мера, ответственность и совесть); внутренняя сосредоточенность на творчестве; выработанный острый взгляд на окружающее - и детальный, и всеобъемлющий одновременно; чувство ответственности за слово, зрелая гражданская позиция - всё в совокупности с талантливостью (последняя в отдельности ещё не даёт повода говорить о профессионализме). Думаю, всё-таки, не следует зацикливаться и на профессионализме как на самостоятельной цели «без божества, без вдохновенья», чтобы ценность «как написано» не снимала ответственности за «что сказано».
И, возвращаясь к конкретике нашей литературной жизни, хочется отметить: становлению автора способствует среда, то есть - читатель-ценитель слова, профессиональный наставник (здесь с необходимой оговоркой того же В. Соколова: «Нет школ никаких. Только совесть да кем-то завещанный дар»), профессиональный редактор, профессиональный критик, профессиональный издатель. Вся система, называемая литературным процессом, страдает, едва лишь одно из перечиленных звеньев даёт сбой. Сегодня, надо признаться, проблемы непрофессионализма у нас во всех сферах литературной деятельности, что называется, лезут в глаза. Всерьёз говорить теперь о необходимом качестве литературы можно только с оглядкой на прошлое и не такое уж далёкое. Имеющиеся исключения только подтверждают правило. Пока вижу реальную возможность для совершенствования автора - в обучении мастерству, в первую очередь, у предшествующих поколений писателей. Ситуация требует изменений. А начинать надо с малого: во главу угла необходимо вновь поставить текст, не личные литературные предпочтения («это хорошо потому, что я сам так пишу»), не зашореные идеологические установки («и я того же мнения»), и тем более не групповые интересы («свой товарищ, других в упор не вижу»). Не жалеть времени на вдумчивую работу с автором, с его текстом - крик дня, главная задача писательской организации (а ищет ли этого автор?). Никакие реорганизации, конкурсы, театры поэзии, круглые столы, литературные поединки, громкие PR-акции не решают накопившихся проблем, если нет этой основы основ. Так - убери замковый камень и обрушиться весь свод.
Тут же об издании книг, как итоге и вершине всего литпроцесса. Книга приобретает свой статус, если её появлению предшествуют этапы, включающие рассмотрение, обсуждение рукописи, иначе, несмотря на презентации и журналистское представление в печати, она может так и остаться на правах рукописи. Конечно, издание книг - дело благое, но относительная коммерческая лёгкость их выхода в тираж («широкие врата») не лучший путь к профессионализму.
18. Как Вы понимаете словосочетание региональный писатель? Ощущаете ли Вы себя таковым?
Начну с ответа на второй вопрос: сочту за честь принадлежать к той региональной литературе, в частности авторской и переводной поэзии с «лица не общим выраженьем», именами которой дорожу. Одно перечисление с различением их индивидуальных черт займёт не одну страницу убористого почерка. Моё знакомство с «Истоками» и «Бельскими просторами», начиная с первых номеров выпуска, и с двухтомником «Поэты Башкирии» послужило добрым стимулом к первым моим шагам в республиканскую литературу.
В понятие «региональный писатель» я ни в коем случае не вкладываю смысла «местечковый писатель». Необходимо реабилитировать и термин «провинциальный писатель». Порой можно услышать от пробивного автора, напечатавшего пару рассказов или стихотворений в иногороднем издательстве, гордое: меня в Питере, в Екатеринбурге, а то и в Москве знают. Во-первых, не знают. Даже от Е. Евтушенко, автора более сотни книжек, слышим: «Не прочитан я, а зачитан». Во-вторых, тут же хочется спросить: «А что, там другой читатель? У него больше вкуса, сердца, ума? Там критик ждёт не дождётся, чтобы увековечить имя малоизвестного уфимского автора? И, наконец: ты шагнул в большую воду, уже научась как следует плавать?»... Конечно, надо дерзать, ставить большие цели, набирать высоту и раздвигать горизонты, доверять себе и своему творчеству, но всё это должно быть вначале поверено нашим, местным, имеющим свою историю литературным руслом.
По-моему, есть что-то заискивающее в упорном стремлении иного автора к российской «известности» и пренебрежительное к литературе региональной, если на первом месте не стоит желание учиться и постигать. К сожалению, кажется впору уже вводить в употребление термин «литературный большевизм» с его установкой «разрушить всё до основанья, а затем...» А речь должна идти о собственном созидании как продолжении лучшего, что, безусловно, в нашей литературе и было, и есть. Любые разрушительные процессы (и в современной литературе) стихийны по своей природе, амбициозны, азартны и слепы, едва начавшись, они вызывают цепную реакцию, и тогда говорить о каком-то «управлении литературным процессом» уже поздно. Панацея от всех зол одна: желание и умение учиться (всегда есть чему и всегда есть у кого), что, как известно, никогда не поздно, ведь по замечанию Вольтера «в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но всю жизнь надобно учиться своему природному». Вот, по моему убеждению, необходимая основа для объединения разрозненных литературных сил в нашей региональной литературе.