Что мы познаем?
(Конспект)
1. Вопрос об истине и философия
Вопрос об истине является одним из фундаментальных вопросов философии. Пожалуй, даже самым фундаментальным, поскольку без этого вопроса вообще невозможна никакая философская мысль. Древнегреческий философ Сократ, на вопрос “кто такие философы?” так прямо и отвечает: “те, кто любят усматривать истину”. Явно или подспудно за всяким философским вопрошанием, за любой философской проблемой, за каждым непониманием стоит желание найти ответ на то, как обстоит дело поистине. Иначе говоря, как все устроено в действительности, реально, на самом деле. Поскольку никто, и уж подавно мыслитель не хочет иметь дела с тем, чего нет. Истина, или “то, что есть” неведома, но она всегда имеет к нам отношение, тогда как ложь, или неистинность, “то, чего нет”, или “то, что лишь кажется истинным, но таковым не является”, интереса не представляет.
Ну, подумайте сами, зачем знать то, чего не существует или что в действительности не так? Кстати, тот же Сократ утверждал, что то, чего нет, знать, вообще, невозможно. А то, что мы знаем, но знаем ошибочно, относится, строго говоря, не к чистому небытию, а к некоторой промежуточной зоне, чему-то среднему между бытием и небытием. Здесь, в этой промежуточной зоне сущее лишь кажется, или, как еще говорят, мнится, но в действительности таковым не является. И тогда мы можем говорить не о знании как таковом, а о мнении.
Начиная с Платона, или еще раньше с досократика Парменида, для уяснения того, что есть истина, было принято противопоставлять ее мнению. В диалоге Платона “Государство” уже упоминавшийся нами Сократ осведомляется у своего собеседника Главкона:
"Очевидно, мы с тобой согласны: знание и мнение - разные вещи.
- Да, разные.
- Значит, каждое из них по своей природе имеет особую направленность и способность.
- Непременно.
- Знание направлено на бытие, чтобы познать свойства.
- Да.
- Мнение же, утверждаем мы, направлено лишь то, чтобы мнить".
Совершенно очевидно, что в отличие от истины, которая стремится постичь свойства самих вещей, мнение имеет предметом то, что мнится, или иначе говоря, кажется, или притворяется таковым. А следовательно, мнение изменчиво и обманчиво в отличие от истины, незыблемой и неизменной. “Мнения, говорит Сократ, не относятся ни к бытию, ни к небытию”, “а значит это - ни знание, ни незнание”, оно - нечто среднее. Таким образом, знать поистине можно всегда лишь то, что существует поистине. И тогда задача сводится к тому, чтобы найти, что это.
Вещи имеют некоторые свойства, замечает Сократ, они какие-то лишь в некотором отношении. Прекрасное, безобразное - что бы из вещей мы ни рассмотрели - является таковым лишь в определенной мере. В одном отношении вещи прекрасны, в другом безобразны, или, как принято говорить, “все познается в сравнении”. Следовательно, в каждой вещи есть мера и прекрасного, и безобразного. Представляете, даже в самой красивой вещи! “Ни о какой вещи, - говорит Сократ, - нельзя твердо предполагать, что она такая или иная, либо что к ней подходят оба обозначения или не подходит ни одно”.
Следовательно, большинство суждений “колеблятся где-то между бытием и небытием”. А раз так, то задача истинного познания - не замечать прекрасное (в вещах), а видеть прекрасное само по себе - и вместо прекрасное можно подставить справедливое или благое, или мужественное, любое качество. Следовательно, истинно познавать можно не вещи, а лишь “сущности, вечно тождественные самим себе”. Платон их называет “идеями”.
Ученик Платона Аристотель пояснял: “В поисках истины необходимо отправляться от того, что всегда находится в одном и том же состоянии и не подвергается изменению” и добавлял, что большинство людей полагаются на чувственно воспринимаемые вещи, которые изменчивы и неопределенны, а следовательно, не подлежат истинному, или научному, познанию.
2. Познавать значит мыслить
Любопытно, что в своем диалоге “Государство”, формируя идеальный образ того, каким должно быть наилучшее государственное устройство, отсекая все лишнее и оставляя лишь полезное и целесообразное, Платон требует совершенно изгнать из него поэтов - именно за их склонность фантазировать и сочинять, и тем самым искажать истинное видение вещей. Поэт, как и любой другой человек искусства - художник, музыкант, танцор - мог бы возмутиться: разве я не имею отношения к истине. Да я лучше любого ученого “знаю”, как устроен этот мир! И с этим трудно спорить. Нередко поэты и художники оказываются гораздо более прозорливыми, чем ученые, аппелирующие исключительно к рассудочным основаниям, причинно-следственным связям и сложным вычислительным приборам, но, словно бы, упускающие полноту мира.
И все же философия исходит из того, что именно мышление - а не эмоция и не ощущение - является инструментом познания. “Мыслить и быть суть одно” - произнес в Vвеке до н.э. древнегреческий философ Парменид (540-480). Он утверждал тем самым, что именно мышление и не что иное является той исключительной деятельностью человека, которая способна уловить непреходящее и неизменное, т.е. то, что подлинно есть, истину. Кроме того, для Парменида, человеческий ум, или мышление соответствует самой мудрости, или Уму, мира, его порядку.
То же, что во Вселенной господствует порядок, у Парменида, как и у остальных античных философов, в отличие от ряда мыслителей XIX и XX столетий, сомнений не вызывало. Недаром мир, мироздание греки называли словом κόσμος - буквально, прекрасная или прекрасно устроенная вещь (откуда, кстати, современное слово “косметика”).
3. Образы истины в историко-философской перспективе
Итак, что есть истина в мире, который совершенен своей гармонией и осмысленностью, каким был греческий κόσμος? Древнегреческое слово истина - ἀλήθεια - состоит из отрицательной частицы α- (не-) и корня λήθη, известного русскому слуху благодаря выражению “кануть в Лету”. Правда, если верить Платону, то Лета - эта вовсе не река забвения, в которую можно “кануть”, а пустынное место, пустошь, где ничего не произрастает, ничто не явлено, а все, наоборот, скрыто. Так вот “истина” есть отрицание этой пустынности. Не-сокрытость, не-потаенность, явленность. А раз так, то греческий смысл истины предполагает особого рода настрой - ушей, глаз, ума, - который только и может позволить разглядеть и уловить то, что есть на самом деле. Природа сама себя являет, надо только уметь ее увидеть. Так говорил Аристотель, а Платон сказал бы “видеть вечные идеи” за чувственно воспринимаемыми вещами.
Средневековая традиция исходит из иного смысла “истины”. Латинское veritas в отличие от греческой ἀλήθεια имеет совершенно иной акцент. Здесь истина более не имеет значения непотаенности и несокрытости, а означает прежде всего “правильность”. Определение истины в латинской, т.е. средневековой, традиции звучит следующим образом: veritas estadaequatio intellectus ad rem, то есть истина есть соответствие ума и вещи. Выдающийся философ XX века М.Хайдеггер различает в этом соответствии два момента: во-первых, соответствие сотворенной вещи божественному замыслу, ведь, согласно средневековому мировосприятию, все сущее сотворено Творцом и согласно Его воле, а уже затем, как будто вторичным образом, соответствие вещи человеческому интеллекту, который стремится эту вещь осмыслить и понять. А еще для средневекового мировосприятия истина напрямую связана с авторитетом, будь то словом Священного Писания или авторитетным высказыванием античного философа.
В XVII столетии, с началом Нового времени истина вновь приобретает новое звучание. Если античное вопрошание об истине сводилось к поиску таких вещей, которые отвечали бы качеству истинности, то в Новое время акцент фундаментально смещается с познаваемого на познающего, то есть с объекта познания на его субъект. Первоочередным вопросом становится не то, какое сущее является истинным, а то, истинно ли само наше познание сущего. Если до сих пор мы говорили об истине как об ἀλήθεια, о несокрытости или непотаенности, как о veritas, правильности, то теперь истина приобретает акцент достоверности, или по-латински certitudo, поскольку мысль в эту эпоху прежде всего требует удостоверения в своей собственной истинности.
Подобное смещение акцентов можно объяснить тем, что начиная с Декарта и Бэкона, то есть с началом Нового времени, мышление утрачивает (или отказывается) от власти авторитетов - как церковных, так и философских, и отныне осуществляет познание на свой собственный страх и риск. Это связано с тем, что, если раньше истинность познания удостоверялась природой самих вещей (как это было в античности) или божественным присутствием (как в средневековье), то теперь человек (или познающий субъект, выражаясь философски) не удостоверен в своем познании ничем, кроме собственного разума. А следовательно, ему следует остерегаться ошибок.
Задача, следовательно, заключается в том, чтобы изучить механизмы действия разума и его устройство, а также принять меры, чтобы оградить себя от ошибок познания. Учение Фрэнсиса Бэкона об идолах разума, а также трактат Рене Декарта “Учение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках” и посвящены решению этой задачи.
Бэкон называет “идолами” те ошибки, врожденные или приобретенные, которые могут выступить помехой на пути истинного познания. Он различает четыре вида таких ошибок: идол рода, идол пещеры, идол театра и идол площади.
Декарту же удается сформулировать последовательность шагов, гарантирующих познанию последовательность и надежность, или так называемый метод:
1) Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т.е. включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.
2) Делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.
3) Располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных
4) Делать повсюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.
Новоевропейское понимание истины непосредственно связано с совершенным Декартом открытием основания достоверности познания ego cogito, то есть как такового мыслящего субъекта или субъекта познания. Согласно принципу cogito, мышление является той последней реальностью, истинность которой несомненна. Мы можем поставить под сомнение все, кроме самого действия сомнения, то есть того, что мы сомневаемся, или мыслим. Таким образом, критерием существования вещи оказывается ее присутствие в мышлении. И следовательно, мир есть то, что ясно и отчетливо является познающему субъекту в его сознании.
1. Вопрос об истине и философия
Вопрос об истине является одним из фундаментальных вопросов философии. Пожалуй, даже самым фундаментальным, поскольку без этого вопроса вообще невозможна никакая философская мысль. Древнегреческий философ Сократ, на вопрос “кто такие философы?” так прямо и отвечает: “те, кто любят усматривать истину”. Явно или подспудно за всяким философским вопрошанием, за любой философской проблемой, за каждым непониманием стоит желание найти ответ на то, как обстоит дело поистине. Иначе говоря, как все устроено в действительности, реально, на самом деле. Поскольку никто, и уж подавно мыслитель не хочет иметь дела с тем, чего нет. Истина, или “то, что есть” неведома, но она всегда имеет к нам отношение, тогда как ложь, или неистинность, “то, чего нет”, или “то, что лишь кажется истинным, но таковым не является”, интереса не представляет.
Ну, подумайте сами, зачем знать то, чего не существует или что в действительности не так? Кстати, тот же Сократ утверждал, что то, чего нет, знать, вообще, невозможно. А то, что мы знаем, но знаем ошибочно, относится, строго говоря, не к чистому небытию, а к некоторой промежуточной зоне, чему-то среднему между бытием и небытием. Здесь, в этой промежуточной зоне сущее лишь кажется, или, как еще говорят, мнится, но в действительности таковым не является. И тогда мы можем говорить не о знании как таковом, а о мнении.
Начиная с Платона, или еще раньше с досократика Парменида, для уяснения того, что есть истина, было принято противопоставлять ее мнению. В диалоге Платона “Государство” уже упоминавшийся нами Сократ осведомляется у своего собеседника Главкона:
"Очевидно, мы с тобой согласны: знание и мнение - разные вещи.
- Да, разные.
- Значит, каждое из них по своей природе имеет особую направленность и способность.
- Непременно.
- Знание направлено на бытие, чтобы познать свойства.
- Да.
- Мнение же, утверждаем мы, направлено лишь то, чтобы мнить".
Совершенно очевидно, что в отличие от истины, которая стремится постичь свойства самих вещей, мнение имеет предметом то, что мнится, или иначе говоря, кажется, или притворяется таковым. А следовательно, мнение изменчиво и обманчиво в отличие от истины, незыблемой и неизменной. “Мнения, говорит Сократ, не относятся ни к бытию, ни к небытию”, “а значит это - ни знание, ни незнание”, оно - нечто среднее. Таким образом, знать поистине можно всегда лишь то, что существует поистине. И тогда задача сводится к тому, чтобы найти, что это.
Вещи имеют некоторые свойства, замечает Сократ, они какие-то лишь в некотором отношении. Прекрасное, безобразное - что бы из вещей мы ни рассмотрели - является таковым лишь в определенной мере. В одном отношении вещи прекрасны, в другом безобразны, или, как принято говорить, “все познается в сравнении”. Следовательно, в каждой вещи есть мера и прекрасного, и безобразного. Представляете, даже в самой красивой вещи! “Ни о какой вещи, - говорит Сократ, - нельзя твердо предполагать, что она такая или иная, либо что к ней подходят оба обозначения или не подходит ни одно”.
Следовательно, большинство суждений “колеблятся где-то между бытием и небытием”. А раз так, то задача истинного познания - не замечать прекрасное (в вещах), а видеть прекрасное само по себе - и вместо прекрасное можно подставить справедливое или благое, или мужественное, любое качество. Следовательно, истинно познавать можно не вещи, а лишь “сущности, вечно тождественные самим себе”. Платон их называет “идеями”.
Ученик Платона Аристотель пояснял: “В поисках истины необходимо отправляться от того, что всегда находится в одном и том же состоянии и не подвергается изменению” и добавлял, что большинство людей полагаются на чувственно воспринимаемые вещи, которые изменчивы и неопределенны, а следовательно, не подлежат истинному, или научному, познанию.
2. Познавать значит мыслить
Любопытно, что в своем диалоге “Государство”, формируя идеальный образ того, каким должно быть наилучшее государственное устройство, отсекая все лишнее и оставляя лишь полезное и целесообразное, Платон требует совершенно изгнать из него поэтов - именно за их склонность фантазировать и сочинять, и тем самым искажать истинное видение вещей. Поэт, как и любой другой человек искусства - художник, музыкант, танцор - мог бы возмутиться: разве я не имею отношения к истине. Да я лучше любого ученого “знаю”, как устроен этот мир! И с этим трудно спорить. Нередко поэты и художники оказываются гораздо более прозорливыми, чем ученые, аппелирующие исключительно к рассудочным основаниям, причинно-следственным связям и сложным вычислительным приборам, но, словно бы, упускающие полноту мира.
И все же философия исходит из того, что именно мышление - а не эмоция и не ощущение - является инструментом познания. “Мыслить и быть суть одно” - произнес в Vвеке до н.э. древнегреческий философ Парменид (540-480). Он утверждал тем самым, что именно мышление и не что иное является той исключительной деятельностью человека, которая способна уловить непреходящее и неизменное, т.е. то, что подлинно есть, истину. Кроме того, для Парменида, человеческий ум, или мышление соответствует самой мудрости, или Уму, мира, его порядку.
То же, что во Вселенной господствует порядок, у Парменида, как и у остальных античных философов, в отличие от ряда мыслителей XIX и XX столетий, сомнений не вызывало. Недаром мир, мироздание греки называли словом κόσμος - буквально, прекрасная или прекрасно устроенная вещь (откуда, кстати, современное слово “косметика”).
3. Образы истины в историко-философской перспективе
Итак, что есть истина в мире, который совершенен своей гармонией и осмысленностью, каким был греческий κόσμος? Древнегреческое слово истина - ἀλήθεια - состоит из отрицательной частицы α- (не-) и корня λήθη, известного русскому слуху благодаря выражению “кануть в Лету”. Правда, если верить Платону, то Лета - эта вовсе не река забвения, в которую можно “кануть”, а пустынное место, пустошь, где ничего не произрастает, ничто не явлено, а все, наоборот, скрыто. Так вот “истина” есть отрицание этой пустынности. Не-сокрытость, не-потаенность, явленность. А раз так, то греческий смысл истины предполагает особого рода настрой - ушей, глаз, ума, - который только и может позволить разглядеть и уловить то, что есть на самом деле. Природа сама себя являет, надо только уметь ее увидеть. Так говорил Аристотель, а Платон сказал бы “видеть вечные идеи” за чувственно воспринимаемыми вещами.
Средневековая традиция исходит из иного смысла “истины”. Латинское veritas в отличие от греческой ἀλήθεια имеет совершенно иной акцент. Здесь истина более не имеет значения непотаенности и несокрытости, а означает прежде всего “правильность”. Определение истины в латинской, т.е. средневековой, традиции звучит следующим образом: veritas estadaequatio intellectus ad rem, то есть истина есть соответствие ума и вещи. Выдающийся философ XX века М.Хайдеггер различает в этом соответствии два момента: во-первых, соответствие сотворенной вещи божественному замыслу, ведь, согласно средневековому мировосприятию, все сущее сотворено Творцом и согласно Его воле, а уже затем, как будто вторичным образом, соответствие вещи человеческому интеллекту, который стремится эту вещь осмыслить и понять. А еще для средневекового мировосприятия истина напрямую связана с авторитетом, будь то словом Священного Писания или авторитетным высказыванием античного философа.
В XVII столетии, с началом Нового времени истина вновь приобретает новое звучание. Если античное вопрошание об истине сводилось к поиску таких вещей, которые отвечали бы качеству истинности, то в Новое время акцент фундаментально смещается с познаваемого на познающего, то есть с объекта познания на его субъект. Первоочередным вопросом становится не то, какое сущее является истинным, а то, истинно ли само наше познание сущего. Если до сих пор мы говорили об истине как об ἀλήθεια, о несокрытости или непотаенности, как о veritas, правильности, то теперь истина приобретает акцент достоверности, или по-латински certitudo, поскольку мысль в эту эпоху прежде всего требует удостоверения в своей собственной истинности.
Подобное смещение акцентов можно объяснить тем, что начиная с Декарта и Бэкона, то есть с началом Нового времени, мышление утрачивает (или отказывается) от власти авторитетов - как церковных, так и философских, и отныне осуществляет познание на свой собственный страх и риск. Это связано с тем, что, если раньше истинность познания удостоверялась природой самих вещей (как это было в античности) или божественным присутствием (как в средневековье), то теперь человек (или познающий субъект, выражаясь философски) не удостоверен в своем познании ничем, кроме собственного разума. А следовательно, ему следует остерегаться ошибок.
Задача, следовательно, заключается в том, чтобы изучить механизмы действия разума и его устройство, а также принять меры, чтобы оградить себя от ошибок познания. Учение Фрэнсиса Бэкона об идолах разума, а также трактат Рене Декарта “Учение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках” и посвящены решению этой задачи.
Бэкон называет “идолами” те ошибки, врожденные или приобретенные, которые могут выступить помехой на пути истинного познания. Он различает четыре вида таких ошибок: идол рода, идол пещеры, идол театра и идол площади.
Декарту же удается сформулировать последовательность шагов, гарантирующих познанию последовательность и надежность, или так называемый метод:
1) Никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т.е. включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.
2) Делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.
3) Располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных
4) Делать повсюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено.
Новоевропейское понимание истины непосредственно связано с совершенным Декартом открытием основания достоверности познания ego cogito, то есть как такового мыслящего субъекта или субъекта познания. Согласно принципу cogito, мышление является той последней реальностью, истинность которой несомненна. Мы можем поставить под сомнение все, кроме самого действия сомнения, то есть того, что мы сомневаемся, или мыслим. Таким образом, критерием существования вещи оказывается ее присутствие в мышлении. И следовательно, мир есть то, что ясно и отчетливо является познающему субъекту в его сознании.