Философия. Психиатрия. Политика. Психопатия по Клекли. Сократ и Алкивиад. Попытки и сравнения.
...Можно ли рассматривать Сократа - отдельно от его близкой дружбы с Алкивиадом?
Вот тот ещё вопрос.
Можно ли как-то связать антидемократический скепсис Сократа и его наводящие рассуждения о том, что одни и те же люди способны как на великое зло для государства, так и на великое добро - с тем, что на уме у него и перед глазами был опыт знакомства с Алкивиадом?
У классика Харви Клекли сам интерес к психопатии( и сама возможность "поймать" их тонкую, почти неуловимую "моральную ненормальность") возник на волне интереса к античности.
Личность Алкивиада в сохранившихся описаниях потрясла Клекли, равно как и его эксцентричные поступки.
Обаятельный, красноречивый, физически очень красивый(притом сохранивший юношескую приятность и в достаточно зрелом уже возрасте), непобедимый в спорах, с блестяще отточенной логикой, гордый, невероятно храбрый, талантливый музыкант, гибкий, адаптивный, умеющий в любой среде становиться душой компании, полностью переменяя все привычки под окружение, талантливый практически во всех занятиях - как благородных,так и низких - и при этом поразительно низко ценящий все, им сделанное, расточительный, порочный, развращенный, абсолютно безответственный и практически не поддающийся почти ничьему влиянию,кроме влияния Сократа(кстати, это, по-моему, несколько противоречит гипотезе Клекли - если уж у психопата нет совести, эмпатии, подлинного уважения кого бы то ни было, то как Сократу удавалось "вправить" мозг Алкивиаду? А про Алкивиада говорили, что он после бесед с Сократом, подобно распллавленному железу, остывал и принимал снова нужную форму)
При этом его описывают как великодушного, не держащего обид, прощающего человека, щедрого на красивые жесты и умеющего ценить доблесть и добродетель(чужую - сам он охотно, несмотря на огромную гордость и властолюбие, признавал, что с Сократом по добродетели никогда не сравнится)
Умел проявлять то,что со стороны выглядит по меньшей мере как привязанность и благоарность
Некоторое время Алкивиад был учеником Сократа и вместе с ним участвовал в военных походах, живя в одной палатке. Боевое крещение Алкивиад получил в сражении при Потидее в начале Пелопоннесской войны. В бою Алкивиад был ранен, и Сократ спас его, отразив нападавших врагов и сохранив оружие Алкивиада, потеря которого считалась бесчестьем. Через некоторое время Алкивиад спас Сократа. В битве при Делии, когда греки потерпели поражение и отступили, Алкивиад, скакавший на коне, увидел отступающего пешего Сократа, отбивающегося от многочисленных врагов. Тогда Алкивиад развернул коня и вернулся к Сократу, чтобы рядом с ним отбиваться от неприятеля.
Клекли всё равно оценивает его именно как психопата - аргументируя это тем, что его потрясла хроническая неспособноть Алкивиада исправиться, несмотря на добрые советы Сократа и даже реальные угрозы его жизни.
В пользу психопатии говорят и браки Алкивиада - заключенные чисто из соображений зачатия потомков.
В них едва ли была какая-либо сердечная привязанность - даже по суровым патриархальным греческим меркам.
Алкивиад женился на Гиппарете, дочери Гиппоника из рода Кериков, взяв с неё приданое в 10 талантов. После того, как она родила ему сына, Алкивиад потребовал ещё десять талантов, «утверждая, будто таков был уговор на случай, если появятся дети». Затем Алкивиад начал ей изменять с гетерами.
Тогда она ушла к своему брату Каллию и решила подать на развод. Когда она пришла на Агору, чтобы подать архонту требование о разводе, появившийся Алкивиад «внезапно схватил её и понёс через всю площадь домой».
Находясь на Самосе в 411 году до н. э., он успел прижить детей с некоторыми самосскими аристократками. Впоследствии их потомки возводили своё происхождение к Алкивиаду, например, историк эллинистической эпохи Дурид.
Плутарх отмечает "необъятность" Алкивиада, вызывавшую у его современников смешанные чувства:
" с делами и речами государственного мужа, с искусством оратора и мудростью сочетались непомерная роскошь повседневной жизни, разнузданность в попойках и любовных удовольствиях, пурпурные, женского покроя одеяния, волочившиеся в пыли городской площади, чудовищная расточительность, особые вырезы в палубе на триерах, чтобы спать помягче - в постели, уложенной на ремни, а не брошенной на голые доски, позолоченный щит, украшенный не обычным для афинян отличительным знаком20, но изображением Эрота с молнией в руке, - и, видя все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто чудовищное и грозящее тираннией. Чувства же к нему народа удачно выразил Аристофан21:
"Желает, ненавидит, хочет все ж иметь."
И еще удачнее - в виде иносказания:
"Не надо львенка в городе воспитывать.
А вырос он - его придется слушаться."
В самом деле, добровольные пожертвования, щедрость хорега, дары городу, в пышности которых он не знал себе равных, слава предков, сила слова, красота и крепость тела в соединении с воинским опытом и отвагой заставляли афинян прощать Алкивиаду все остальное, относиться к нему терпимо и всякий раз подбирать для его выходок самые мягкие названия, именуя их то шутками, то даже добрыми делами.
Так было, например, когда он запер у себя художника Агафарха и держал до тех пор, пока тот не расписал ему весь дом, а потом наградил и отпустил.
Или когда ударил Таврея, своего соперника по хорегии, пытавшегося отнять у него победу. Или когда выбрал себе одну из мелосских пленниц, прижил с нею ребенка и воспитал его.
Этот поступок называли в числе доказательств Алкивиадова человеколюбия, забывая, однако, о том, что он был главным виновником резни на Мелосе, поддержав предложение о казни всех мужчин, способных носить оружие, и подав за него голос.
Далее: Аристофонт написал Немею, обнимающую Алкивиада, который сидит у нее на коленях, и афиняне спешили полюбоваться картиной, громко выражая свое восхищение.
Но людям пожилым и это было не по душе: все это, твердили они, отдает тираннией и беззаконием. И многим казалось основательным мнение Архестрата, говорившего, что двух Алкивиадов Греция не вынесла бы. А когда однажды Тимон, человеконенавистник, встретив Алкивиада, который после громкого успеха возвращался из народного собрания в торжественном сопровождении целой толпы почитателей, не прошел, по своему обыкновению, мимо и не бросился в сторону, но направился прямо к нему, поздоровался и сказал: «Молодец, сынок, расти все выше и выше - громадным злом вырастешь ты для них всех!» - кто засмеялся, кто ответил бранью, но были и такие, кого эти слова смутили не на шутку. Вот до чего разноречивы были мнения об Алкивиаде по причине непостоянства его натуры."
Прав Клекли или нет?
Я из похожих людей назову Кортеса, - того самого, кто вероломно и весьма коварно, но чертовски эффективно выпилил наивных ацтеков.
Его отношение к индианке Марине было удивительно милосердным , но при этом это не помешало ему выпилить её соотечественников, используя её в качестве переводчицы и информатора.
Даже его друзья и товарищи отмечали,что Кортес никогда никому не говорил правы в жизни и был отчаянно храбрым и неимоверно хитрожопым.
В его отношении у меня есть почти уверенность, что там - не просто пассионарность и талант, но и некоторая стратегически неестественная гибкость, которую дарует именно низкий уровень эмпатии либо её полное отсутствие.
Пока принимались эти решения и выносился приговор, Алкивиад успел бежать из Фурий в Пелопоннес и сначала задержался в Аргосе, но затем, боясь врагов и окончательно распростившись с надеждою на возвращение в отечество, послал в Спарту гонца с просьбой о личной неприкосновенности и надежном убежище, суля за это одолжения и услуги куда более значительные, нежели тот ущерб, который он нанес спартанцам, будучи их противником. Получив все необходимые заверения и вновь исполнившись бодрости, он приехал в Лакедемон, был радушно встречен и прежде всего, видя, что спартанцы медлят с помощью сиракузянам, убедил их и чуть ли не заставил отправить в Сицилию отряд во главе с Гилиппом, чтобы сломить силы высадившихся там афинян; далее, послушавшись его советов, спартанцы возобновили военные действия против Афин в самой Греции и, наконец, обнесли стенами Декелею32, и это было страшнее всего прочего: никакой другой удар не мог обессилить родной город Алкивиада столь же непоправимо.
Снискав добрую славу этой дальновидностью государственного мужа, ничуть не меньшее восхищение вызывал он и своею частной жизнью: чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща. И верно, среди многих его способностей было, говорят, и это искусство улавливать людей в свои сети, приноравливаясь к чужим обычаям и порядкам. Стремительностью своих превращений он оставлял позади даже хамелеона: к тому же хамелеон, как рассказывают, способен принять всякую окраску, кроме белой, тогда как Алкивиад, видел ли он вокруг добрые примеры или дурные, с одинаковой легкостью подражал и тем и другим: в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии - изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам, и не то, чтобы он без малейших усилий изменял подлинную свою природу и преобразовывался на любой лад в душе, отнюдь нет, но когда он замечал, что, следуя своим наклонностям, он рискует вызвать неудовольствие тех, кто его окружает, он всякий раз укрывался за любою личиною, какая только могла прийтись им по вкусу.
Как бы то ни было, но увидев его в Лакедемоне и судя лишь по внешности, каждый сказал бы:
Он - не Ахилла сын, нет - это сам Ахилл,
но воспитанный самим Ликургом; однако приглядевшись к его истинным страстям и поступкам, вскричал бы:
Все та же это женщина!
Он совратил Тимею, жену царя Агида, который был с войском за пределами Лакедемона, и та забеременела от него, и даже не скрывала этого; она родила мальчика и дала ему имя Леотихида, но у себя, в кругу подруг и служанок, шепотом звала младенца Алкивиадом - так велика была ее любовь!
А сам Алкивиад, посмеиваясь, говорил, что сделал это не из дерзкого озорства и не по вожделению, но только ради того, чтобы Спартою правили его потомки.
Многие рассказывали Агиду об этом бесчинстве, но надежнейшим свидетелем оказалось для него само время: однажды ночью, испуганный землетрясением, Агид выбежал из опочивальни супруги и с тех пор не спал с нею целых десять месяцев, а Леотихид появился на свет как раз после этого срока, и Агид отказался признать его своим сыном. По этой причине Леотихид впоследствии лишился права на престол.
После поражения афинян в Сицилии хиосцы, лесбосцы и граждане Кизика одновременно отрядили к лакедемонянам посольства для переговоров о переходе на их сторону. За лесбосцев ходатайствовали беотийцы, просьбы из Кизика поддерживал Фарнабаз, но лакедемоняне, послушав Алкивиада, решили прежде всего оказать помощь хиосцам. Алкивиад и сам отправился в плавание, склонил к мятежу почти всю Ионию и вместе со спартанскими военачальниками причинил афинянам огромный урон. Между тем Агид, который затаил к нему ненависть, не простив бесчестия жены, теперь начал еще завидовать его славе, ибо всякое начинание, всякий успех молва приписывала Алкивиаду. Да и среди прочих спартанцев самые могущественные и честолюбивые уже тяготились Алкивиадом, тоже завидуя ему. По их настоянию власти дали приказ умертвить Алкивиада.
Алкивиад тайно проведал об этом и, боясь за свою жизнь, по-прежнему действовал заодно с лакедемонянами, но одновременно прилагал все усилия к тому, чтобы не попасться им в руки. В конце концов, он бежал под защиту персидского сатрапа Тиссаферна.
Он быстро занял самое высокое положение при его дворе: ум и поразительная изворотливость Алкивиада восхищали варвара, который и сам не был прост, но отличался низким нравом и склонностью к пороку.
Да и вообще чары ежедневного общения с ним были так сильны, что никакая натура не могла остаться незатронутой ими, никакая воля не могла им противиться и даже те, кто боялся Алкивиада и ему завидовал, испытывали при встрече с ним какое-то непонятное удовольствие, радостный подъем.
Вот так и Тиссаферн: от природы свирепый и в ненависти к грекам не знавший себе равных среди персов, он до такой степени поддался на обходительность Алкивиада, что даже превзошел его в ответных любезностях.
Самый прекрасный из своих садов, изобиловавший полезными для здоровья водами и лужайками, с приютами для отдыха и местами для увеселений, убранными истинно по-царски, он велел впредь именовать «Алкивиадовым». И все называли его так в течение многих и многих лет.
Тут, опять, же Плутарх скорее описывает Алкивиада как пассионарную личность, с мощнейшим магнетизмом и харизмой, удивительно гибко подстраивающуся под собеседника.
Из литературных героев близок к нему максфрайский Лойсо Пондохва - тоже пассионарий, агрессор, способный ради шутки на уничтожение, не особо преданный родине(прямо говорил об отвращении вообще к своему миру), тоже с мощным магнетизмом, тоже способный "зеркалить" тех, с кем общался
Сократ был предан родине до смерти, Алкивиад же ценил свою жизнь выше таких абстракций:
Готовясь к отплытию, Алкивиад успел вырвать из рук афинян Мессену. Среди мессенцев были люди, готовые сдать город; зная всех наперечет, Алкивиад выдал их сторонникам сиракузян и расстроил все дело. В Фуриях, сойдя с триеры, он скрылся, и все поиски ни к чему не привели. Кто-то узнал его и спросил: «Неужели ты не веришь родине, Алкивиад?»
«Отчего же, - возразил он, - верю во всем, кроме лишь тех случаев, когда дело касается моей жизни: тут я даже родной матери не поверю - ведь и она по ошибке может положить черный камешек вместо белого».
Впоследствии, услышав, что афиняне приговорили его к смерти, Алкивиад воскликнул: «А я докажу им, что я еще жив!».
Обращает на себя внимание, что Плутарх часто приписывает Алкивиаду способность испытывать страх за свою жизнь - что не слишком указывает на психопатию, но этот момент Клекли существенным не считает.
Впрочем, если брать лживость и психопатический тип обаяния, то тут Плутарх описыает типичную ситуацию, сравнивая римлянина Марция и Алкивиада:
"Сообщают, что Алкивиад без стыда и совести брал взятки, а за счет полученного позорно ублажал свою разнузданность и страсть к роскоши. Напротив, Марция начальники не уговорили взять даже почетную награду. Вот почему он был так ненавистен народу во время разногласий из-за долгов: все утверждали, что он притесняет и поносит неимущих не по соображениям корысти, но глумясь над ними и презирая их. Антипатр, рассказывающий в каком-то письме о кончине философа Аристотеля, замечает: «Кроме всего прочего этот человек обладал обаянием». Марцию это качество было совершенно чуждо, и потому даже его достоинства и добрые поступки вызывали ненависть у людей, ими облагодетельствованных: никто не в силах был мириться с его гордостью и самомнением - спутником одиночества, как выразился Платон.
Алкивиад, наоборот, умел быть любезным и обходительным с каждым встречным. Можно ли удивляться, что всякий его успех восхваляли до небес, встречали благожелательно и с почетом, если даже многие из его промахов и оплошностей имели в себе нечто привлекательное и милое?
Вот отчего, несмотря на весь вред, который он нанес государству, его часто выбирали в стратеги и ставили во главе войска, а Марций, домогавшийся должности, на которую ему давали право многочисленные подвиги, тем не менее потерпел поражение.
Первого сограждане не в силах были ненавидеть, даже страдая по его вине, второго - уважали, но не любили."
Харви Клекли в монографии винит Алкивиада в том, что тот беспечно завалил Афины и не смог качественно забодать Сиракузы.
Если бы тогда Афины остались на плаву, всяистория Греции и Европы, а может, и всего нашего мира была бы совершенно иной - считает Клекли.
Так ли это? Сложно сказать. Я не считаю демократию в её ограниченном греческом варианте до такой степени Мировым Бобром; может быть, у меня тут слишком "христианский" взгляд на происходящее: выбирая видимое, очевидное перед невидимым и тонким, звенящую медь славы перед ценностью любви и согласия, греки уже готовили свою культурную и моральную гибель(и приход христианства - как компенсации нарастащей дезинтеграции общества, которое ,само того не осознаая, катилось в жопу. Еси выразаться гегелистски-марксистски, то это был очень конкретный "антитезис"), и личность Алкивиада, в котором сочетались все ценимые греками достоинства - кроме того невидимого и неуловимого цвета нежности и сочувствия, который теряется за внешней яркостью.
Христианство, когда пришло на землю, с вызовом отвергло почти все то, что было качествами Алкивиада. Здоровью, находчивости, уму, красоте, гордыне, хитроумию, лживости, непостоянству, неуважению к законам, похоти, невоздержанности в еде и развлечениях - противопоставили простоту, болезнь, юродство и уродство, пренебрежение вообще физическими совершенствами, немудрость, аскетизм, целостность, смирение, кротость и подлинность натуры, честность, чистоту, послушание законам и начальникам, верность в браке, любовь к ближнему, к дальнему, даже к врагу - но при этом при верности родине.
Разве что благотворительность и щедрость не отвергло в пользу жесткой экономии и прижимистости:)Но при этом отвергло расточительность в пользу простоты жизни.
И отвергло очень надолго.
Невозможно, по-моему, правильно понять Средние Века, если не понять всей этой борьбы почти-неощутимого с торжествующим превосходством симинутного и очевидного.
Но у Клекли нет такого вывода, он просто описывает, как все его юношеские представления о границах доброго, злого, благоразумного и безумного "сломались" на Алкивиаде, который, обладая множеством талантов, обладал при этом редким умением из-за ничтожной прихоти просирать ценнейшие полимеры.
У меня драма другого порядка:)Мои представления о беспределах человека расширились ещё на тантриках и на Кастанеде в 10-16 лет, а затем "залакировались" де Садом.
Но меня смущает дружба добродетельного и граждански ответственного Сократа и "слишком по-человечески широкого"(по Достоевскому) Алкивиада - и её политико-философско-этический аспект.
Я сомневаюсь, что именно это заставило Невзорова с неприязнью отзываться о фигуре Сократа как об "омерзительном человеке": ведь Невзорыч открыто восхищается фигурой Джека Воробья из "Пиратов Карибского моря" - и чувствуется, что для него этот фильм не только интересный опыт,но и что-то лично значимое. Он даже Шнура подговорил сочинить "пиратскую" тему для программы, напоминающую "Пиратов" - едва ли это случайно.
Тогда он едва ли стал бы осуждать такого экстравагантного персонажа, каким был Алкивиад - и его наставника и друга Сократа, который, видимо, считал, что лучше уж пусть миром правят умные, сильные, гордые и хитрожопые люди с сомнительными нравственными качествами, чем рандомно выбранные путем гадания на бобах лидеры и демократическая воля тупого народа.
В этом отношении Сократ едва ли сильно раздражающая фигура - он похож из современных блогеров больше всего на Сержа 13, как по скепсису и консерватизму, так и по презрению к "левой" , оппозиционной стороне общества и по здравому смыслу. И по преклоненю перед необычными лидерами с сомнительными моральными качествами.
А также по любви к ебле мозга народу в около-софистическом - но не скатывающимся в пустую софистику ключе:))))
Вот тот ещё вопрос.
Можно ли как-то связать антидемократический скепсис Сократа и его наводящие рассуждения о том, что одни и те же люди способны как на великое зло для государства, так и на великое добро - с тем, что на уме у него и перед глазами был опыт знакомства с Алкивиадом?
У классика Харви Клекли сам интерес к психопатии( и сама возможность "поймать" их тонкую, почти неуловимую "моральную ненормальность") возник на волне интереса к античности.
Личность Алкивиада в сохранившихся описаниях потрясла Клекли, равно как и его эксцентричные поступки.
Обаятельный, красноречивый, физически очень красивый(притом сохранивший юношескую приятность и в достаточно зрелом уже возрасте), непобедимый в спорах, с блестяще отточенной логикой, гордый, невероятно храбрый, талантливый музыкант, гибкий, адаптивный, умеющий в любой среде становиться душой компании, полностью переменяя все привычки под окружение, талантливый практически во всех занятиях - как благородных,так и низких - и при этом поразительно низко ценящий все, им сделанное, расточительный, порочный, развращенный, абсолютно безответственный и практически не поддающийся почти ничьему влиянию,кроме влияния Сократа(кстати, это, по-моему, несколько противоречит гипотезе Клекли - если уж у психопата нет совести, эмпатии, подлинного уважения кого бы то ни было, то как Сократу удавалось "вправить" мозг Алкивиаду? А про Алкивиада говорили, что он после бесед с Сократом, подобно распллавленному железу, остывал и принимал снова нужную форму)
При этом его описывают как великодушного, не держащего обид, прощающего человека, щедрого на красивые жесты и умеющего ценить доблесть и добродетель(чужую - сам он охотно, несмотря на огромную гордость и властолюбие, признавал, что с Сократом по добродетели никогда не сравнится)
Умел проявлять то,что со стороны выглядит по меньшей мере как привязанность и благоарность
Некоторое время Алкивиад был учеником Сократа и вместе с ним участвовал в военных походах, живя в одной палатке. Боевое крещение Алкивиад получил в сражении при Потидее в начале Пелопоннесской войны. В бою Алкивиад был ранен, и Сократ спас его, отразив нападавших врагов и сохранив оружие Алкивиада, потеря которого считалась бесчестьем. Через некоторое время Алкивиад спас Сократа. В битве при Делии, когда греки потерпели поражение и отступили, Алкивиад, скакавший на коне, увидел отступающего пешего Сократа, отбивающегося от многочисленных врагов. Тогда Алкивиад развернул коня и вернулся к Сократу, чтобы рядом с ним отбиваться от неприятеля.
Клекли всё равно оценивает его именно как психопата - аргументируя это тем, что его потрясла хроническая неспособноть Алкивиада исправиться, несмотря на добрые советы Сократа и даже реальные угрозы его жизни.
В пользу психопатии говорят и браки Алкивиада - заключенные чисто из соображений зачатия потомков.
В них едва ли была какая-либо сердечная привязанность - даже по суровым патриархальным греческим меркам.
Алкивиад женился на Гиппарете, дочери Гиппоника из рода Кериков, взяв с неё приданое в 10 талантов. После того, как она родила ему сына, Алкивиад потребовал ещё десять талантов, «утверждая, будто таков был уговор на случай, если появятся дети». Затем Алкивиад начал ей изменять с гетерами.
Тогда она ушла к своему брату Каллию и решила подать на развод. Когда она пришла на Агору, чтобы подать архонту требование о разводе, появившийся Алкивиад «внезапно схватил её и понёс через всю площадь домой».
Находясь на Самосе в 411 году до н. э., он успел прижить детей с некоторыми самосскими аристократками. Впоследствии их потомки возводили своё происхождение к Алкивиаду, например, историк эллинистической эпохи Дурид.
Плутарх отмечает "необъятность" Алкивиада, вызывавшую у его современников смешанные чувства:
" с делами и речами государственного мужа, с искусством оратора и мудростью сочетались непомерная роскошь повседневной жизни, разнузданность в попойках и любовных удовольствиях, пурпурные, женского покроя одеяния, волочившиеся в пыли городской площади, чудовищная расточительность, особые вырезы в палубе на триерах, чтобы спать помягче - в постели, уложенной на ремни, а не брошенной на голые доски, позолоченный щит, украшенный не обычным для афинян отличительным знаком20, но изображением Эрота с молнией в руке, - и, видя все это, почтенные граждане негодовали и с омерзением отплевывались, но в то же время страшились его презрения к законам и обычаям, угадывая в этом нечто чудовищное и грозящее тираннией. Чувства же к нему народа удачно выразил Аристофан21:
"Желает, ненавидит, хочет все ж иметь."
И еще удачнее - в виде иносказания:
"Не надо львенка в городе воспитывать.
А вырос он - его придется слушаться."
В самом деле, добровольные пожертвования, щедрость хорега, дары городу, в пышности которых он не знал себе равных, слава предков, сила слова, красота и крепость тела в соединении с воинским опытом и отвагой заставляли афинян прощать Алкивиаду все остальное, относиться к нему терпимо и всякий раз подбирать для его выходок самые мягкие названия, именуя их то шутками, то даже добрыми делами.
Так было, например, когда он запер у себя художника Агафарха и держал до тех пор, пока тот не расписал ему весь дом, а потом наградил и отпустил.
Или когда ударил Таврея, своего соперника по хорегии, пытавшегося отнять у него победу. Или когда выбрал себе одну из мелосских пленниц, прижил с нею ребенка и воспитал его.
Этот поступок называли в числе доказательств Алкивиадова человеколюбия, забывая, однако, о том, что он был главным виновником резни на Мелосе, поддержав предложение о казни всех мужчин, способных носить оружие, и подав за него голос.
Далее: Аристофонт написал Немею, обнимающую Алкивиада, который сидит у нее на коленях, и афиняне спешили полюбоваться картиной, громко выражая свое восхищение.
Но людям пожилым и это было не по душе: все это, твердили они, отдает тираннией и беззаконием. И многим казалось основательным мнение Архестрата, говорившего, что двух Алкивиадов Греция не вынесла бы. А когда однажды Тимон, человеконенавистник, встретив Алкивиада, который после громкого успеха возвращался из народного собрания в торжественном сопровождении целой толпы почитателей, не прошел, по своему обыкновению, мимо и не бросился в сторону, но направился прямо к нему, поздоровался и сказал: «Молодец, сынок, расти все выше и выше - громадным злом вырастешь ты для них всех!» - кто засмеялся, кто ответил бранью, но были и такие, кого эти слова смутили не на шутку. Вот до чего разноречивы были мнения об Алкивиаде по причине непостоянства его натуры."
Прав Клекли или нет?
Я из похожих людей назову Кортеса, - того самого, кто вероломно и весьма коварно, но чертовски эффективно выпилил наивных ацтеков.
Его отношение к индианке Марине было удивительно милосердным , но при этом это не помешало ему выпилить её соотечественников, используя её в качестве переводчицы и информатора.
Даже его друзья и товарищи отмечали,что Кортес никогда никому не говорил правы в жизни и был отчаянно храбрым и неимоверно хитрожопым.
В его отношении у меня есть почти уверенность, что там - не просто пассионарность и талант, но и некоторая стратегически неестественная гибкость, которую дарует именно низкий уровень эмпатии либо её полное отсутствие.
Пока принимались эти решения и выносился приговор, Алкивиад успел бежать из Фурий в Пелопоннес и сначала задержался в Аргосе, но затем, боясь врагов и окончательно распростившись с надеждою на возвращение в отечество, послал в Спарту гонца с просьбой о личной неприкосновенности и надежном убежище, суля за это одолжения и услуги куда более значительные, нежели тот ущерб, который он нанес спартанцам, будучи их противником. Получив все необходимые заверения и вновь исполнившись бодрости, он приехал в Лакедемон, был радушно встречен и прежде всего, видя, что спартанцы медлят с помощью сиракузянам, убедил их и чуть ли не заставил отправить в Сицилию отряд во главе с Гилиппом, чтобы сломить силы высадившихся там афинян; далее, послушавшись его советов, спартанцы возобновили военные действия против Афин в самой Греции и, наконец, обнесли стенами Декелею32, и это было страшнее всего прочего: никакой другой удар не мог обессилить родной город Алкивиада столь же непоправимо.
Снискав добрую славу этой дальновидностью государственного мужа, ничуть не меньшее восхищение вызывал он и своею частной жизнью: чисто спартанскими привычками и замашками он окончательно пленил народ, который, видя, как коротко он острижен, как купается в холодной воде, ест ячменные лепешки и черную похлебку, просто не мог поверить, что этот человек держал когда-то в доме повара, ходил к торговцу благовониями или хоть пальцем касался милетского плаща. И верно, среди многих его способностей было, говорят, и это искусство улавливать людей в свои сети, приноравливаясь к чужим обычаям и порядкам. Стремительностью своих превращений он оставлял позади даже хамелеона: к тому же хамелеон, как рассказывают, способен принять всякую окраску, кроме белой, тогда как Алкивиад, видел ли он вокруг добрые примеры или дурные, с одинаковой легкостью подражал и тем и другим: в Спарте он не выходил из гимнасия, был непритязателен и угрюм, в Ионии - изнежен, сластолюбив, беспечен, во Фракии беспробудно пьянствовал, в Фессалии не слезал с коня, при дворе сатрапа Тиссаферна в роскоши, спеси и пышности не уступал даже персам, и не то, чтобы он без малейших усилий изменял подлинную свою природу и преобразовывался на любой лад в душе, отнюдь нет, но когда он замечал, что, следуя своим наклонностям, он рискует вызвать неудовольствие тех, кто его окружает, он всякий раз укрывался за любою личиною, какая только могла прийтись им по вкусу.
Как бы то ни было, но увидев его в Лакедемоне и судя лишь по внешности, каждый сказал бы:
Он - не Ахилла сын, нет - это сам Ахилл,
но воспитанный самим Ликургом; однако приглядевшись к его истинным страстям и поступкам, вскричал бы:
Все та же это женщина!
Он совратил Тимею, жену царя Агида, который был с войском за пределами Лакедемона, и та забеременела от него, и даже не скрывала этого; она родила мальчика и дала ему имя Леотихида, но у себя, в кругу подруг и служанок, шепотом звала младенца Алкивиадом - так велика была ее любовь!
А сам Алкивиад, посмеиваясь, говорил, что сделал это не из дерзкого озорства и не по вожделению, но только ради того, чтобы Спартою правили его потомки.
Многие рассказывали Агиду об этом бесчинстве, но надежнейшим свидетелем оказалось для него само время: однажды ночью, испуганный землетрясением, Агид выбежал из опочивальни супруги и с тех пор не спал с нею целых десять месяцев, а Леотихид появился на свет как раз после этого срока, и Агид отказался признать его своим сыном. По этой причине Леотихид впоследствии лишился права на престол.
После поражения афинян в Сицилии хиосцы, лесбосцы и граждане Кизика одновременно отрядили к лакедемонянам посольства для переговоров о переходе на их сторону. За лесбосцев ходатайствовали беотийцы, просьбы из Кизика поддерживал Фарнабаз, но лакедемоняне, послушав Алкивиада, решили прежде всего оказать помощь хиосцам. Алкивиад и сам отправился в плавание, склонил к мятежу почти всю Ионию и вместе со спартанскими военачальниками причинил афинянам огромный урон. Между тем Агид, который затаил к нему ненависть, не простив бесчестия жены, теперь начал еще завидовать его славе, ибо всякое начинание, всякий успех молва приписывала Алкивиаду. Да и среди прочих спартанцев самые могущественные и честолюбивые уже тяготились Алкивиадом, тоже завидуя ему. По их настоянию власти дали приказ умертвить Алкивиада.
Алкивиад тайно проведал об этом и, боясь за свою жизнь, по-прежнему действовал заодно с лакедемонянами, но одновременно прилагал все усилия к тому, чтобы не попасться им в руки. В конце концов, он бежал под защиту персидского сатрапа Тиссаферна.
Он быстро занял самое высокое положение при его дворе: ум и поразительная изворотливость Алкивиада восхищали варвара, который и сам не был прост, но отличался низким нравом и склонностью к пороку.
Да и вообще чары ежедневного общения с ним были так сильны, что никакая натура не могла остаться незатронутой ими, никакая воля не могла им противиться и даже те, кто боялся Алкивиада и ему завидовал, испытывали при встрече с ним какое-то непонятное удовольствие, радостный подъем.
Вот так и Тиссаферн: от природы свирепый и в ненависти к грекам не знавший себе равных среди персов, он до такой степени поддался на обходительность Алкивиада, что даже превзошел его в ответных любезностях.
Самый прекрасный из своих садов, изобиловавший полезными для здоровья водами и лужайками, с приютами для отдыха и местами для увеселений, убранными истинно по-царски, он велел впредь именовать «Алкивиадовым». И все называли его так в течение многих и многих лет.
Тут, опять, же Плутарх скорее описывает Алкивиада как пассионарную личность, с мощнейшим магнетизмом и харизмой, удивительно гибко подстраивающуся под собеседника.
Из литературных героев близок к нему максфрайский Лойсо Пондохва - тоже пассионарий, агрессор, способный ради шутки на уничтожение, не особо преданный родине(прямо говорил об отвращении вообще к своему миру), тоже с мощным магнетизмом, тоже способный "зеркалить" тех, с кем общался
Сократ был предан родине до смерти, Алкивиад же ценил свою жизнь выше таких абстракций:
Готовясь к отплытию, Алкивиад успел вырвать из рук афинян Мессену. Среди мессенцев были люди, готовые сдать город; зная всех наперечет, Алкивиад выдал их сторонникам сиракузян и расстроил все дело. В Фуриях, сойдя с триеры, он скрылся, и все поиски ни к чему не привели. Кто-то узнал его и спросил: «Неужели ты не веришь родине, Алкивиад?»
«Отчего же, - возразил он, - верю во всем, кроме лишь тех случаев, когда дело касается моей жизни: тут я даже родной матери не поверю - ведь и она по ошибке может положить черный камешек вместо белого».
Впоследствии, услышав, что афиняне приговорили его к смерти, Алкивиад воскликнул: «А я докажу им, что я еще жив!».
Обращает на себя внимание, что Плутарх часто приписывает Алкивиаду способность испытывать страх за свою жизнь - что не слишком указывает на психопатию, но этот момент Клекли существенным не считает.
Впрочем, если брать лживость и психопатический тип обаяния, то тут Плутарх описыает типичную ситуацию, сравнивая римлянина Марция и Алкивиада:
"Сообщают, что Алкивиад без стыда и совести брал взятки, а за счет полученного позорно ублажал свою разнузданность и страсть к роскоши. Напротив, Марция начальники не уговорили взять даже почетную награду. Вот почему он был так ненавистен народу во время разногласий из-за долгов: все утверждали, что он притесняет и поносит неимущих не по соображениям корысти, но глумясь над ними и презирая их. Антипатр, рассказывающий в каком-то письме о кончине философа Аристотеля, замечает: «Кроме всего прочего этот человек обладал обаянием». Марцию это качество было совершенно чуждо, и потому даже его достоинства и добрые поступки вызывали ненависть у людей, ими облагодетельствованных: никто не в силах был мириться с его гордостью и самомнением - спутником одиночества, как выразился Платон.
Алкивиад, наоборот, умел быть любезным и обходительным с каждым встречным. Можно ли удивляться, что всякий его успех восхваляли до небес, встречали благожелательно и с почетом, если даже многие из его промахов и оплошностей имели в себе нечто привлекательное и милое?
Вот отчего, несмотря на весь вред, который он нанес государству, его часто выбирали в стратеги и ставили во главе войска, а Марций, домогавшийся должности, на которую ему давали право многочисленные подвиги, тем не менее потерпел поражение.
Первого сограждане не в силах были ненавидеть, даже страдая по его вине, второго - уважали, но не любили."
Харви Клекли в монографии винит Алкивиада в том, что тот беспечно завалил Афины и не смог качественно забодать Сиракузы.
Если бы тогда Афины остались на плаву, всяистория Греции и Европы, а может, и всего нашего мира была бы совершенно иной - считает Клекли.
Так ли это? Сложно сказать. Я не считаю демократию в её ограниченном греческом варианте до такой степени Мировым Бобром; может быть, у меня тут слишком "христианский" взгляд на происходящее: выбирая видимое, очевидное перед невидимым и тонким, звенящую медь славы перед ценностью любви и согласия, греки уже готовили свою культурную и моральную гибель(и приход христианства - как компенсации нарастащей дезинтеграции общества, которое ,само того не осознаая, катилось в жопу. Еси выразаться гегелистски-марксистски, то это был очень конкретный "антитезис"), и личность Алкивиада, в котором сочетались все ценимые греками достоинства - кроме того невидимого и неуловимого цвета нежности и сочувствия, который теряется за внешней яркостью.
Христианство, когда пришло на землю, с вызовом отвергло почти все то, что было качествами Алкивиада. Здоровью, находчивости, уму, красоте, гордыне, хитроумию, лживости, непостоянству, неуважению к законам, похоти, невоздержанности в еде и развлечениях - противопоставили простоту, болезнь, юродство и уродство, пренебрежение вообще физическими совершенствами, немудрость, аскетизм, целостность, смирение, кротость и подлинность натуры, честность, чистоту, послушание законам и начальникам, верность в браке, любовь к ближнему, к дальнему, даже к врагу - но при этом при верности родине.
Разве что благотворительность и щедрость не отвергло в пользу жесткой экономии и прижимистости:)Но при этом отвергло расточительность в пользу простоты жизни.
И отвергло очень надолго.
Невозможно, по-моему, правильно понять Средние Века, если не понять всей этой борьбы почти-неощутимого с торжествующим превосходством симинутного и очевидного.
Но у Клекли нет такого вывода, он просто описывает, как все его юношеские представления о границах доброго, злого, благоразумного и безумного "сломались" на Алкивиаде, который, обладая множеством талантов, обладал при этом редким умением из-за ничтожной прихоти просирать ценнейшие полимеры.
У меня драма другого порядка:)Мои представления о беспределах человека расширились ещё на тантриках и на Кастанеде в 10-16 лет, а затем "залакировались" де Садом.
Но меня смущает дружба добродетельного и граждански ответственного Сократа и "слишком по-человечески широкого"(по Достоевскому) Алкивиада - и её политико-философско-этический аспект.
Я сомневаюсь, что именно это заставило Невзорова с неприязнью отзываться о фигуре Сократа как об "омерзительном человеке": ведь Невзорыч открыто восхищается фигурой Джека Воробья из "Пиратов Карибского моря" - и чувствуется, что для него этот фильм не только интересный опыт,но и что-то лично значимое. Он даже Шнура подговорил сочинить "пиратскую" тему для программы, напоминающую "Пиратов" - едва ли это случайно.
Тогда он едва ли стал бы осуждать такого экстравагантного персонажа, каким был Алкивиад - и его наставника и друга Сократа, который, видимо, считал, что лучше уж пусть миром правят умные, сильные, гордые и хитрожопые люди с сомнительными нравственными качествами, чем рандомно выбранные путем гадания на бобах лидеры и демократическая воля тупого народа.
В этом отношении Сократ едва ли сильно раздражающая фигура - он похож из современных блогеров больше всего на Сержа 13, как по скепсису и консерватизму, так и по презрению к "левой" , оппозиционной стороне общества и по здравому смыслу. И по преклоненю перед необычными лидерами с сомнительными моральными качествами.
А также по любви к ебле мозга народу в около-софистическом - но не скатывающимся в пустую софистику ключе:))))