ORDO PHOENICIS (XII)
Перестаю гадить в общественном месте.
Итак, последняя глава.
XII
«Весеннее солнце вот-вот начнёт садиться за горизонт, и со стороны моря наползёт тьма, а свежие морские брызги долетают до меня, сидящего на берегу и отложившего роман о Гильгамеше для того, чтобы записать что-то важное.
Весна вновь врывается в мою жизнь, холодными потоками воды смывая с души старые проблемы и покрывая её зеленью новых надежд. Этой весной Гарри Поттер мог получить диплом об окончании Хогвартса, но мне не суждено поздравить его с этим. Есть вещи, которые не смываются, и есть раны, которые не лечатся. Я не знаю, как исправить старые ошибки. Мне никогда не удавалось хоть что-то делать в полной мере. Даже моё исцеление получилось каким-то половинчатым. Я чувствую, что мне нужно что-то понять. А потому последую совету Аберфорса и запишу всё как есть.
Когда я выпил зелье из рук Гарри, меня скрутило, и я решил, что Гарри где-то напутал в рецептуре, и зелье, по-видимому, теперь убьёт меня. Мне было так плохо, что я не замечал ничего из того, что происходило вокруг, а происходило, судя по тому, что я обнаружил, когда очнулся, много чего. От живота боль распространилась по всему телу, и я ощутил, что внутри меня будто ползают черви, и это было столь отвратительно, что мне захотелось вспороть свою плоть для того, чтобы выпустить всё это наружу. Мои чувства затуманились, и я стал медленно погружаться в темноту. Я словно опускался на дно бездны, и когда я коснулся дна, меня стало заносить илом. Темнота обернулась пустотой. Я словно оказался в мире, ограниченном моими пределами. И тут я увидел себя, единого и неделимого, в неразрывной связи с тем, кого я всегда отталкивал от себя и кем в конце концов решил себя заменить. Боль прошла, я был в холодной пустоте, и ко мне пришло ощущение полной безнадёжности, сменившееся безмятежным спокойствием. Когда-то, когда я впервые увидел феникса, я уже испытывал нечто подобное, увидев, что моя связь со зверем нерасторжима. Но ведь после того случая во мне всё-таки родилась надежда на исцеление, а значит, я увидел это в тот раз недостаточно ясно. Теперь же, выпив зелье для того, чтобы зверь навсегда вытеснил мою человеческую сущность, я удивлялся тому, каким слепым я мог быть, ведь теперь же я чётко видел, что в моём мире человек и зверь навсегда слиты воедино, и какое бы то ни было вытеснение одного другим невозможно. Я словно осязал руками эти вечные, раз и навсегда установленные, разумные, логичные законы мироздания, нарушить которые нельзя, ибо неоткуда прийти чему-то, что могло бы сделать это. Я удивлялся тому, как кому-то вообще могла прийти в голову идея приготовления подобного зелья, ведь это ясно как день, что сама идея того, что какое-то зелье может принести тот результат, который предполагался, ошибочна. Никакое зелье не способно разбить ту связь, которая теперь была передо мной как на ладони. Я пытался понять, что именно это зелье делает со мной, и я видел, что оно раскладывает (не совсем точное слово, потому что то единство, которое я ощущал в себе, было невозможно разложить по-настоящему) меня на матрицу из тёмных и светлых частиц, но поскольку эти частицы на самом деле были не частицами, составляющими нечто составное, а принадлежали простой сущности, пусть и не примитивной, то каким бы то ни было образом разделить эти частицы, отделив их друг от друга, не было никакой надежды. Я видел глубинную дуальность мира, где светлое и тёмное переходят друг в друга, и одно не имеет никакой возможности одержать победу над другим. Эта ясность пронзала моё сознание, и от этой ясности некуда было бежать. Я всегда только и делал, что убегал от самого себя, но вот теперь нет никакой возможности убежать куда бы то ни было. И я проникался осознанием механистичности, бессмысленности, простого существования, которое существует не потому, что это для чего-то нужно, а просто потому, что оно существует. Шли столетия. Я сидел в холодной пустоте, обхватив голову руками и созерцая свою душу, раз и навсегда убеждаясь в том, что я навсегда останусь оборотнем. Зверь не зверь… Человек не человек…
И тут мир раскололся.
Это было гораздо больнее круциатуса. Это было настолько больно, что я и не мог вообразить себе такую боль, и эта боль усиливала саму себя, потому что она не только не затуманивала сознание, но и напротив, делала его гораздо яснее. Это было невозможно, немыслимо. Происходило что-то, что не могло произойти никогда. Такие ясные, разумные и логичные законы мироздания рассыпались как карточный домик. Что-то явилось извне моего мира, и это что-то безжалостно вспарывало мою неделимую сущность. Мои глаза раскрылись, мои уши отверзлись, и тогда я обнаружил, в чём дело. В старом деревенском доме, среди разбегающихся оборотней и схватившегося за голову Тёмного Лорда, прямо передо мной парил Фоукс. И он пел.
Это пение было невыразимо прекрасным. Это было прекраснее всего, что я только мог себе представить. Оно резало меня словно скальпель, рассекая всё то, что было едино, и я, раскалившись добела, сгорал в волшебном пламени. Эту боль я ощутил во всей её полноте, и мне начинала открываться обратная сторона этой боли, и я начинал ощущать немыслимое наслаждение. Только сейчас я обратил внимание на то, что я обращён в зверя, и я понял, что эта пытка будет продолжаться до тех пор, пока я не сгорю дотла вместе с этим зверем.
- Авада Кедавра!
Пение внезапно умолкло, боль сразу же прекратилась, и только тут я заметил, что кроме меня и Фоукса в комнате оставался ещё и Фенрир Сивый, чьё непростительное заклятье только что рассыпало феникса в пепел. Я не смогу в полной мере передать всю ярость и гнев, которые на меня хлынули в этот момент, но Фенрир, на которого я тут же бросился и в чью плоть я вонзил свои зубы, ощутил их в полной мере. Будучи вне себя от злости, я успел разорвать Сивого на кусочки, прежде чем ощутил вкус крови на языке и вспомнил о том, что я нахожусь в сознании. Теперь мне кажется, что в старой легенде, повествующей о волке, сотворённом Дьяволом и покусавшем своего создателя, есть своя мудрость. Так пришёл конец Тёмному Лорду. Я не знаю точно, но наверное, именно в этот момент чёрные метки стали растворяться.
Ощущал я себя весьма странно. Впервые в моей жизни я был в зверином обличье и при этом оставался в человеческом сознании. За исключением звериного возбуждения и сильного голода. Но не настолько сильного для того, чтобы я бросался на каждого, кто окажется на моём пути. Позже, когда я обнаружил, что теперь могу это контролировать, меня поначалу даже обрадовало, что я окончательно не стал человеком. По-прежнему, когда приближается полнолуние и полная луна будит во мне звериные силы, я ощущаю, как внутреннее волнение накатывает на меня, и мне хочется бегать по лесам в зверином обличье, выть на луну, трахать деревья и быть свободным. Но обернусь я в зверя или не обернусь, теперь зависит только от моего сознательно выбора. Поначалу мне казалось, что это даёт мне больше возможностей, но потом я осознал, что это требует от меня больших усилий. Теперь мне тяжелей, чем раньше, быть верным тому, во что я, как ни странно, до сих пор ещё верю. У меня нет иллюзий по поводу природы того, во что я могу обращаться. Это не анимагия. Видимо, это какая-то лёгкая форма ликантропии, то, что осталось от того оборотня, сжечь которого до конца Фоуксу помешал Сивый. В любом случае, оно имеет тёмную природу. И оно постоянно искушает меня, внушая мне мысли о том, что нет ничего опасного в том, что я просто побегаю на природе, подышу свежим воздухом, вспомню былое и наслажусь звериными ощущениями. Это моя болезнь, но только от меня зависит, поддамся я ей или нет. Я не собираюсь ей поддаваться.
В тот день, когда я, убежав в лес, принял, наконец, человеческий облик, я долго сидел на поваленном бревне, заросшем мхом, и думал о том, как мне теперь жить. На мне лежала, и до сих пор лежит, вина за очень многое, и наверное, я должен был сдаться правосудию. Но я этого не сделал. Какое-то время я буквально питался подножным кормом, скрываясь от всех, предпочитая быть среди магглов, и лишь изредка добывая газету другую, чтобы узнать новости моего мира. Там, среди прочих послевоенных известий, я наткнулся на заметку о предстоящей казни Северуса Снейпа, приговорённого Визенгамотом к высшей мере наказания. Мне удалось передать ему письмо и даже получить ответ. А потом приговор был приведён в исполнение. Северус Снейп выпил склянку Магической Смерти. Полное и окончательное лишение волшебника магических способностей. Волшебник Северус Снейп умер.
Мне удалось встретиться с магглом Северусом после этого. Это было на восточном побережье. Мы шли по берегу, волны накатывали на туфли, пахло солью, и в какой-то момент мне даже показалось, что это то самое место, где много лет назад восход солнца пронзил мою душу насквозь и заронил в неё мечту о фениксе. Я пытался понять, что изменилось в Снейпе, и каково для него это теперь - быть магглом. Но он старательно избегал всего, что касалось этой темы. Он даже не сказал мне, чем он теперь занимается. Мне удалось только понять, что его приютил у себя какой-то бывший его ученик. Я же ему честно признался, что хочу стать писателем, придумать себе звучный псевдоним, публиковаться в маггловских журналах и жить на эти гонорары. Увидев на лице Северуса презрительную скептическую улыбку, я даже показал ему листки с начатым мной романом. Я пишу о Гильгамеше, человеке, потерявшем своего самого близкого друга и отправившемся на поиски бессмертия. Снейп моего энтузиазма не разделил, сказав, что, судя по тому, что он видит на этих листках, я пытаюсь в этом романе объяснить что-то самому себе и тем самым публично занимаюсь тем, чем нормальные люди занимаются, запершись в туалете. Впрочем, я думаю, он просто завидует.
Я рассказал Снейпу о том, что произошло, когда я выпил зелье из рук Гарри, о том, как ко мне прилетел Фоукс, и о том, каковы были последствия этого. Северус оживился. «Признаюсь, что когда я читал рецептуру, для меня оставалось загадкой то, как это зелье действует. Дело в том, что состав явно дуален, а дуальные системы недейственны. Это известно ещё со времён манихеев. Этому зелью явно не хватало какого-то третьего начала, которого не было в его составе. Авторитет источника не давал повода усомниться в том, что зелье должно сработать, но я не понимал, как именно. То, что случилось, нельзя назвать случайностью, однако я поражаюсь тому, как случайные на первый взгляд элементы силой необходимости выстраиваются в нужном порядке. Можно применить это…» И тут Снейп замолчал и помрачнел. Видимо, он вспомнил о том, что теперь он маггл, и любимая им алхимия теперь ему недоступна. А потом он рассказал мне о том, для чего он тогда встречался со мной. Оказывается, для того, чтобы помочь мне в моём исцелении. Когда же я напомнил ему о его былой бесчувственности и спросил, а не сыграл ли я свою роль в том, чтобы её растопить, Снейп разозлился, назвал меня идиотом и сказал, что чувства ему вернул не я, а Фоукс, расклевавший ему какой-то «чёртов ошейник».
Я попытался узнать у Снейпа, что было бы со мной, если бы Фоуксу позволили допеть его песню до конца прежде, чем преждевременно обратить его в пепел, и мог ли бы я тогда сделать свой окончательный выбор в пользу Света раз и навсегда. Снейп на это ответил, что я не только идиот, но ещё и тупица, ничего не мыслящий не только в алхимии, но и в богословии, потому что если бы я мог сделать свой выбор раз и навсегда, то я перестал бы быть человеком и стал бы ангелом, которые являются единственными созданиями, делающими свой выбор раз и навсегда.
А потом мы молча шли по берегу, морская волна заливала туфли, солёный ветер обдувал лицо, и говорить уже было не о чем. Этот разговор словно окончательно исчерпал всё то, что могло оставаться между нами. Теперь мы принадлежали двум разным мирам. Побитый волк и облезлый ворон.
Снейп сказал, что ему пора, мы пожали друг другу руки на прощание, и я остался на берегу, провожая заходящее солнце, встречая наползающую из-за моря тьму и пытаясь продолжать роман о Гильгамеше. А теперь я записал эти строки в дневник, пытаясь что-то понять и в чём-то разобраться, и на память мне пришла старая песня. Я помню, она была очень популярна как раз в те годы, когда меня покусал Фенрир.
When I find myself in times of trouble
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom, let it be.
And in my hour of darkness
She is standing right in front of me
Speaking words of wisdom, let it be.
Let it be, let it be.
Let it be, let it be.
Whisper words of wisdom, let it be»
Итак, последняя глава.
XII
«Весеннее солнце вот-вот начнёт садиться за горизонт, и со стороны моря наползёт тьма, а свежие морские брызги долетают до меня, сидящего на берегу и отложившего роман о Гильгамеше для того, чтобы записать что-то важное.
Весна вновь врывается в мою жизнь, холодными потоками воды смывая с души старые проблемы и покрывая её зеленью новых надежд. Этой весной Гарри Поттер мог получить диплом об окончании Хогвартса, но мне не суждено поздравить его с этим. Есть вещи, которые не смываются, и есть раны, которые не лечатся. Я не знаю, как исправить старые ошибки. Мне никогда не удавалось хоть что-то делать в полной мере. Даже моё исцеление получилось каким-то половинчатым. Я чувствую, что мне нужно что-то понять. А потому последую совету Аберфорса и запишу всё как есть.
Когда я выпил зелье из рук Гарри, меня скрутило, и я решил, что Гарри где-то напутал в рецептуре, и зелье, по-видимому, теперь убьёт меня. Мне было так плохо, что я не замечал ничего из того, что происходило вокруг, а происходило, судя по тому, что я обнаружил, когда очнулся, много чего. От живота боль распространилась по всему телу, и я ощутил, что внутри меня будто ползают черви, и это было столь отвратительно, что мне захотелось вспороть свою плоть для того, чтобы выпустить всё это наружу. Мои чувства затуманились, и я стал медленно погружаться в темноту. Я словно опускался на дно бездны, и когда я коснулся дна, меня стало заносить илом. Темнота обернулась пустотой. Я словно оказался в мире, ограниченном моими пределами. И тут я увидел себя, единого и неделимого, в неразрывной связи с тем, кого я всегда отталкивал от себя и кем в конце концов решил себя заменить. Боль прошла, я был в холодной пустоте, и ко мне пришло ощущение полной безнадёжности, сменившееся безмятежным спокойствием. Когда-то, когда я впервые увидел феникса, я уже испытывал нечто подобное, увидев, что моя связь со зверем нерасторжима. Но ведь после того случая во мне всё-таки родилась надежда на исцеление, а значит, я увидел это в тот раз недостаточно ясно. Теперь же, выпив зелье для того, чтобы зверь навсегда вытеснил мою человеческую сущность, я удивлялся тому, каким слепым я мог быть, ведь теперь же я чётко видел, что в моём мире человек и зверь навсегда слиты воедино, и какое бы то ни было вытеснение одного другим невозможно. Я словно осязал руками эти вечные, раз и навсегда установленные, разумные, логичные законы мироздания, нарушить которые нельзя, ибо неоткуда прийти чему-то, что могло бы сделать это. Я удивлялся тому, как кому-то вообще могла прийти в голову идея приготовления подобного зелья, ведь это ясно как день, что сама идея того, что какое-то зелье может принести тот результат, который предполагался, ошибочна. Никакое зелье не способно разбить ту связь, которая теперь была передо мной как на ладони. Я пытался понять, что именно это зелье делает со мной, и я видел, что оно раскладывает (не совсем точное слово, потому что то единство, которое я ощущал в себе, было невозможно разложить по-настоящему) меня на матрицу из тёмных и светлых частиц, но поскольку эти частицы на самом деле были не частицами, составляющими нечто составное, а принадлежали простой сущности, пусть и не примитивной, то каким бы то ни было образом разделить эти частицы, отделив их друг от друга, не было никакой надежды. Я видел глубинную дуальность мира, где светлое и тёмное переходят друг в друга, и одно не имеет никакой возможности одержать победу над другим. Эта ясность пронзала моё сознание, и от этой ясности некуда было бежать. Я всегда только и делал, что убегал от самого себя, но вот теперь нет никакой возможности убежать куда бы то ни было. И я проникался осознанием механистичности, бессмысленности, простого существования, которое существует не потому, что это для чего-то нужно, а просто потому, что оно существует. Шли столетия. Я сидел в холодной пустоте, обхватив голову руками и созерцая свою душу, раз и навсегда убеждаясь в том, что я навсегда останусь оборотнем. Зверь не зверь… Человек не человек…
И тут мир раскололся.
Это было гораздо больнее круциатуса. Это было настолько больно, что я и не мог вообразить себе такую боль, и эта боль усиливала саму себя, потому что она не только не затуманивала сознание, но и напротив, делала его гораздо яснее. Это было невозможно, немыслимо. Происходило что-то, что не могло произойти никогда. Такие ясные, разумные и логичные законы мироздания рассыпались как карточный домик. Что-то явилось извне моего мира, и это что-то безжалостно вспарывало мою неделимую сущность. Мои глаза раскрылись, мои уши отверзлись, и тогда я обнаружил, в чём дело. В старом деревенском доме, среди разбегающихся оборотней и схватившегося за голову Тёмного Лорда, прямо передо мной парил Фоукс. И он пел.
Это пение было невыразимо прекрасным. Это было прекраснее всего, что я только мог себе представить. Оно резало меня словно скальпель, рассекая всё то, что было едино, и я, раскалившись добела, сгорал в волшебном пламени. Эту боль я ощутил во всей её полноте, и мне начинала открываться обратная сторона этой боли, и я начинал ощущать немыслимое наслаждение. Только сейчас я обратил внимание на то, что я обращён в зверя, и я понял, что эта пытка будет продолжаться до тех пор, пока я не сгорю дотла вместе с этим зверем.
- Авада Кедавра!
Пение внезапно умолкло, боль сразу же прекратилась, и только тут я заметил, что кроме меня и Фоукса в комнате оставался ещё и Фенрир Сивый, чьё непростительное заклятье только что рассыпало феникса в пепел. Я не смогу в полной мере передать всю ярость и гнев, которые на меня хлынули в этот момент, но Фенрир, на которого я тут же бросился и в чью плоть я вонзил свои зубы, ощутил их в полной мере. Будучи вне себя от злости, я успел разорвать Сивого на кусочки, прежде чем ощутил вкус крови на языке и вспомнил о том, что я нахожусь в сознании. Теперь мне кажется, что в старой легенде, повествующей о волке, сотворённом Дьяволом и покусавшем своего создателя, есть своя мудрость. Так пришёл конец Тёмному Лорду. Я не знаю точно, но наверное, именно в этот момент чёрные метки стали растворяться.
Ощущал я себя весьма странно. Впервые в моей жизни я был в зверином обличье и при этом оставался в человеческом сознании. За исключением звериного возбуждения и сильного голода. Но не настолько сильного для того, чтобы я бросался на каждого, кто окажется на моём пути. Позже, когда я обнаружил, что теперь могу это контролировать, меня поначалу даже обрадовало, что я окончательно не стал человеком. По-прежнему, когда приближается полнолуние и полная луна будит во мне звериные силы, я ощущаю, как внутреннее волнение накатывает на меня, и мне хочется бегать по лесам в зверином обличье, выть на луну, трахать деревья и быть свободным. Но обернусь я в зверя или не обернусь, теперь зависит только от моего сознательно выбора. Поначалу мне казалось, что это даёт мне больше возможностей, но потом я осознал, что это требует от меня больших усилий. Теперь мне тяжелей, чем раньше, быть верным тому, во что я, как ни странно, до сих пор ещё верю. У меня нет иллюзий по поводу природы того, во что я могу обращаться. Это не анимагия. Видимо, это какая-то лёгкая форма ликантропии, то, что осталось от того оборотня, сжечь которого до конца Фоуксу помешал Сивый. В любом случае, оно имеет тёмную природу. И оно постоянно искушает меня, внушая мне мысли о том, что нет ничего опасного в том, что я просто побегаю на природе, подышу свежим воздухом, вспомню былое и наслажусь звериными ощущениями. Это моя болезнь, но только от меня зависит, поддамся я ей или нет. Я не собираюсь ей поддаваться.
В тот день, когда я, убежав в лес, принял, наконец, человеческий облик, я долго сидел на поваленном бревне, заросшем мхом, и думал о том, как мне теперь жить. На мне лежала, и до сих пор лежит, вина за очень многое, и наверное, я должен был сдаться правосудию. Но я этого не сделал. Какое-то время я буквально питался подножным кормом, скрываясь от всех, предпочитая быть среди магглов, и лишь изредка добывая газету другую, чтобы узнать новости моего мира. Там, среди прочих послевоенных известий, я наткнулся на заметку о предстоящей казни Северуса Снейпа, приговорённого Визенгамотом к высшей мере наказания. Мне удалось передать ему письмо и даже получить ответ. А потом приговор был приведён в исполнение. Северус Снейп выпил склянку Магической Смерти. Полное и окончательное лишение волшебника магических способностей. Волшебник Северус Снейп умер.
Мне удалось встретиться с магглом Северусом после этого. Это было на восточном побережье. Мы шли по берегу, волны накатывали на туфли, пахло солью, и в какой-то момент мне даже показалось, что это то самое место, где много лет назад восход солнца пронзил мою душу насквозь и заронил в неё мечту о фениксе. Я пытался понять, что изменилось в Снейпе, и каково для него это теперь - быть магглом. Но он старательно избегал всего, что касалось этой темы. Он даже не сказал мне, чем он теперь занимается. Мне удалось только понять, что его приютил у себя какой-то бывший его ученик. Я же ему честно признался, что хочу стать писателем, придумать себе звучный псевдоним, публиковаться в маггловских журналах и жить на эти гонорары. Увидев на лице Северуса презрительную скептическую улыбку, я даже показал ему листки с начатым мной романом. Я пишу о Гильгамеше, человеке, потерявшем своего самого близкого друга и отправившемся на поиски бессмертия. Снейп моего энтузиазма не разделил, сказав, что, судя по тому, что он видит на этих листках, я пытаюсь в этом романе объяснить что-то самому себе и тем самым публично занимаюсь тем, чем нормальные люди занимаются, запершись в туалете. Впрочем, я думаю, он просто завидует.
Я рассказал Снейпу о том, что произошло, когда я выпил зелье из рук Гарри, о том, как ко мне прилетел Фоукс, и о том, каковы были последствия этого. Северус оживился. «Признаюсь, что когда я читал рецептуру, для меня оставалось загадкой то, как это зелье действует. Дело в том, что состав явно дуален, а дуальные системы недейственны. Это известно ещё со времён манихеев. Этому зелью явно не хватало какого-то третьего начала, которого не было в его составе. Авторитет источника не давал повода усомниться в том, что зелье должно сработать, но я не понимал, как именно. То, что случилось, нельзя назвать случайностью, однако я поражаюсь тому, как случайные на первый взгляд элементы силой необходимости выстраиваются в нужном порядке. Можно применить это…» И тут Снейп замолчал и помрачнел. Видимо, он вспомнил о том, что теперь он маггл, и любимая им алхимия теперь ему недоступна. А потом он рассказал мне о том, для чего он тогда встречался со мной. Оказывается, для того, чтобы помочь мне в моём исцелении. Когда же я напомнил ему о его былой бесчувственности и спросил, а не сыграл ли я свою роль в том, чтобы её растопить, Снейп разозлился, назвал меня идиотом и сказал, что чувства ему вернул не я, а Фоукс, расклевавший ему какой-то «чёртов ошейник».
Я попытался узнать у Снейпа, что было бы со мной, если бы Фоуксу позволили допеть его песню до конца прежде, чем преждевременно обратить его в пепел, и мог ли бы я тогда сделать свой окончательный выбор в пользу Света раз и навсегда. Снейп на это ответил, что я не только идиот, но ещё и тупица, ничего не мыслящий не только в алхимии, но и в богословии, потому что если бы я мог сделать свой выбор раз и навсегда, то я перестал бы быть человеком и стал бы ангелом, которые являются единственными созданиями, делающими свой выбор раз и навсегда.
А потом мы молча шли по берегу, морская волна заливала туфли, солёный ветер обдувал лицо, и говорить уже было не о чем. Этот разговор словно окончательно исчерпал всё то, что могло оставаться между нами. Теперь мы принадлежали двум разным мирам. Побитый волк и облезлый ворон.
Снейп сказал, что ему пора, мы пожали друг другу руки на прощание, и я остался на берегу, провожая заходящее солнце, встречая наползающую из-за моря тьму и пытаясь продолжать роман о Гильгамеше. А теперь я записал эти строки в дневник, пытаясь что-то понять и в чём-то разобраться, и на память мне пришла старая песня. Я помню, она была очень популярна как раз в те годы, когда меня покусал Фенрир.
When I find myself in times of trouble
Mother Mary comes to me
Speaking words of wisdom, let it be.
And in my hour of darkness
She is standing right in front of me
Speaking words of wisdom, let it be.
Let it be, let it be.
Let it be, let it be.
Whisper words of wisdom, let it be»