Giant Without a Body
«День, прожитый без танца и смеха, погублен».
Ф.Ницше
На днях издательства «Асебия» и Jaromír Hladík Press совместно выпустили новую книгу Александра Бренера «Пьер Клоссовски, мой сутенер».
" Пьер Клоссовски умер в своей скромной квартире в Париже 12 августа 2001 года в возрасте библейского патриарха: ему было 96 лет. И я не ошибусь, если скажу, что он, как и пристало патриарху, был мудрецом. Его мудрость заключалась в том, что он, подобно всем древним мудрецам, понял, что истинное место пребывания человека - это Град Божий, а не городище людей-граждан. К этому пониманию его привел не только святой Августин, которого он переводил, но и Гермес Трисмегист, Вергилий, Марк Теренций Варрон, де Сад, Фурье, Ницше, Гельдерлин, Лотреамон, Кафка, Батай, Фрейд, Хайдеггер, Клее, Беньямин...
Клоссовски был мыслителем и художником, а также самобытным теологом, черпавшим одновременно из языческих, иудейских и христианских источников. Может быть, самым большим совпадением Клоссовски с христианством было его почитание монастырской традиции, уходящей корнями к первым христианам и их тайным сообществам. Те исконные христиане были коммунистами. Для марксистов этот факт оказался слепым пятном, а вот для Клоссовски - нет. Коммунизм как форма жизни - это и есть порнология Клоссовски: форма жизни отколовшихся от общества людей в их соитии с незримыми богами и их блаженными знаками и подобиями. На сакраментальный вопрос «как жить?» Клоссовски отвечал: с божествами на вашем ложе, с вашими друзьями и подругами как с богами, с вашими богами за пазухой, с духами во плоти.
Новый человек может родиться только в результате свободного, не обусловленного цивилизацией, напора импульсов в их инстинктивном стремлении к богу в его вечном становлении и возвращении. Ничто не важно, кроме мощного неорганизованного присутствия Духа, которое надлежит чувствовать и велениям которого нужно следовать. Пребывая на земле со всеми своими карнальными нуждами, необходимо карабкаться вверх, в небеса, оставляя внизу все, что сковывает: деньги, власть, имущество, нацию, идентичность, территорию... Таково главное условие свободного (не)человеческого существования, имя которому: Поэзия."
Из интервью с писателем:
- С де Садом часто сравнивают Антонена Арто - самоубитого обществом создателя театра жестокости. В твоей книге он появляется уже в эпиграфе. Расскажи, чем важен для Клоссовски Арто, вместе с которым они вышли из шинели сюрреализма.
- Арто важен прежде всего для меня. Дело в том, что я вижу разительное сходство между фигурами Арто и Клоссовски - при всей колоссальной разнице между ними. Если представить Пьера Клоссовски в образе «живой монеты», то Антонен Арто - оборотная сторона этой монеты, ее решка. Начать с того, что Клоссовски был автором словесных произведений, многочисленных рисунков и сыграл несколько ролей в разных фильмах. То же самое можно сказать и об Арто. Но при этом ни тот, ни другой не были писателями, художниками или актерами в конвенциональном смысле. А кем они были? Мономаньяками и автобиографами, если воспользоваться двумя формулировками Клоссовски. Оба были сфокусированы на человеческом теле как средоточии импульсивных сил, но их истинное внимание было направлено на область духа, преодолевающего импульсивный хаос. Вместе с тем судьба этих двух людей крайне несхожа: у Арто она катастрофична, у Клоссовски - благоприятна. А в своем посмертном существовании Арто стал богоборцем и мучеником, святым безумцем и культовой фигурой, тогда как Клоссовски предстает трудным мыслителем, порнологом и автором для интеллектуалов. Но это более или менее словесная шелуха, важно совершенно другое.
Что связывает Клоссовски, Арто и де Сада? А вот: требование нового тела, которое станет неотличимым от духа. Этакий Giant Without a Body, как сказала одна современная художница, или тело-без-органов, о котором размышлял Делез, или Übermensch, по выражению Ницше. В своем эссе «Ван Гог. Самоубитый обществом» Арто рисует портрет Винсента - целомудренного ясновидца, освободившегося от поганой «общественной магии» и за это осужденного на гибель социумом. Но побеждает все-таки Ван Гог! Его импульсивное саморанение предстает у Арто в новом и пронзительном свете: он сжег свою руку, отрезал себе ухо и выстрелил в живот вовсе не для того, чтобы наказать себя, а чтобы вернуть свое тело, украденное и поруганное обществом.
Арто, считавший, что его собственное разрушенное тело раздирается на части враждебными демонами, восстал против Бога, допустившего это бесславие. Для Арто человек не может быть духовным коль скоро свои первые девять месяцев утробного существования он проводит среди экскрементов, остатков еды и нечистых жидкостей. Вернуть себе тело-без-органов можно лишь путем полного воздержания от секса, неустанной борьбы с аспидскими демонами и орфического ухода из общества. Для Арто, проведшего девять лет в психиатрических институциях, все зло общества сосредоточилось в фигуре врача-психиатра: он ненавидел и проклинал эту фигуру с небывалой поэтической одержимостью. Почему? А потому, что психиатр - это наследник и восприемник всей мировой цивилизации, обрекающей тело и дух на страдание и поношение.
В какой-то момент своего поэтического ясновидения Арто открыл, что так называемое «я» не связано с определенным сознанием или даже подсознанием и лишено какой-либо уникальности. Более того: «я» не нуждается в телесной целостности, а может бытийствовать в каком угодно фрагменте телесности: в колене, сердце, локте или стопе. Человеческое существо может быть даже мочой, спермой или едой. И мыслью в том числе. Если отбросить привычные религиозные догмы и нравоучения, то можно испытать прямое и материальное присутствие духа, который везде и во всем.
Подобное открытие сделал и Клоссовски в ходе написания своей трилогии о Роберте и романа «Бафомет». А потом он пришел к «гулливеровой оптике», создавая свои рисованные симулякры - свидетельства духовного ви́дения. Там тоже фрагменты тел наделены особой спиритуальностью, как у Арто. Но так же считал и маркиз де Сад, когда он творил свои гирлянды из человеческих тел и их кусков. Дух - везде, где комедия невинности превращается в театр жестокости.
Стало быть: именно поиск иного человеческого существования - сингулярного, но непреложного, в полном отрыве от норм и законов общества, но совершенно необходимого - и объединяет Клоссовски, де Сада и Арто. В этом поиске они шли каждый своей рискованной тропой, но эти тропы пересекались, три гения сталкивались и восклицали в один голос: «Эврика!»
- После де Сада и Арто напрашивается вопрос о Ницше, о котором Клоссовски написал книгу и которого ты уже упомянул в предыдущем ответе. Кем для Клоссовски является Ницше, этот певец дионисийства, провозгласивший смерть Бога?
- Одной из отправных точек творчества Клоссовски является теология. И если Джорджо Агамбен однажды назвал Достоевского величайшим теологом девятнадцатого века, то для Клоссовски таким теологом был Ницше.
Клоссовски, переживший во время Второй мировой войны религиозный кризис, едва не вступивший в орден доминиканцев и углубленно изучавший писания отцов церкви, оказался тем не менее очень далек от христианства. Но он, кроме всего прочего, был еще и знатоком античного паганизма, и превосходным латинистом, переводившим Вергилия, Светония и Тертуллиана. Так вот: можно с уверенностью сказать, что Клоссовски-художник и Клоссовски-мыслитель - законченный язычник. Как и Ницше. Но, разумеется, их язычество не копирует паганизм древних, а является сингулярным, единственным в своем роде взглядом на вещи.
Знаменитая формула Ницше «Бог умер» не сводится к пустой констатации «Бога не существует». Скорее она указывает на то, что боги рождаются и умирают - разными способами и по разным причинам. Согласно древнему анекдоту, который любил Ницше, языческие боги погибли потешно: когда один из них заявил, что он - единственный бог во вселенной, все другие захохотали и в конце концов померли от неодолимого смеха.
Смех богов недоступен монотеизму, и это провал монотеизма. Батай сказал, что если единый бог существует, то это свинья. Единобожие портит воздух.
По мысли Ницше, монотеизм есть не что иное, как торжество одного импульса, одной идеи, одного образа над всеми другими. В «Генеалогии морали» Ницше называет этот победивший импульс ресентиментом. Ресентимент - инстинкт холопского, стадного человека, направленный против всего бесшабашного и безбашенного, свободного и полного жизни: против исключения из правил. Ницше нарек это исключение сверхчеловеком. Сверхчеловек - не индивид, а состояние духа, преодолевшего фиксированную идентичность монотеизма и убогую мораль государства. Сверхчеловек переоценивает все ценности в пользу Вечного Возвращения - самой веселой науки на свете. Сверхчеловек, как дитя, творит новых богов и заново вспоминает старых - так, что они оживают и вступают в заговор против общества ресентимента.
Ницше создал своих богов: не только новый образ Диониса, но и Антихриста, и пророка Заратустру; вся его мысль развернулась как поле битвы двух божеств - Диониса и Распятого, а концепт Вечного Возвращения, по его словам, был внушен ему демоном - его личным, интимным богом.
Согласно Клоссовски, точкой совпадения Ницше и де Сада был увиденный обоими новый миропорядок, провозглашенный Антихристом: смерть единого Бога, разрушение существующего мира, ликвидация индивида, дезинтеграция тел и полная трансформация языка, выражающего с этой минуты только интенсивности, только неудержимость. Совсем как у Арто, можно добавить.
Таким образом, Клоссовски вступает в заговор с Ницше - в тот самый заговор, о котором грезил в последний период своего творчества автор «Ecce Homo»: в сверхчеловеческий трагический заговор против всемирного ресентимента. В этом заговоре участвует и интегральный атеист де Сад, и поэт Антонен Арто, в молодости переживший сильнейшее влияние Ницше. Короче говоря: это заговор против той посредственности и дурнины, которая хозяйничает сегодня на Земле под именами Джеффа Безоса, Илона Маска, Марка Цукерберга и прочих президентов, предпринимателей и программистов, а также против гигантской армии их последователей и прозелитов.
Пьер Клоссовски и котик
- Ты упомянул Батая, который говорил: «Смех занесет меня дальше, чем мысль». Он даже перестал общаться со своим первым философским наставником Львом Шестовым как раз из-за отсутствия чувства юмора у этого наследника Ницше и Достоевского. Давай поговорим о всесокрушающей силе смеха - по-моему, эта тема важна для твоей книги.
- Смехом пронизано все творчество Клоссовски. Но что это за смех, что это за юмор? Или, лучше сказать, что это за хохот?
В книге «Ницше и порочный круг» Клоссовски говорит о Ницше как о философе-гистрионе, мыслителе-скоморохе. Он считает, что все творения Ницше - вопиющая насмешка над историей мысли, постановка ее с ног на голову ради радикальной переоценки ценностей. Ницше сказал: «День, прожитый без танца и смеха, погублен». Танец Ницше - пляска паяца и акробата, жонглирующего истинами во время пробежки по канату над головами ошалелого люда. Пробежка без всякой страховки. Клоссовски усматривает в последних письмах Ницше не безумие, а скорее разыгрываемое безумие: актер Ницше, предчувствуя свою трагическую судьбу, предвосхищает ее в словах и действиях великого пародиста.
Пародия - вот слово, которое определяет и смех самого Клоссовски. Как заметил Джорджо Агамбен, пародия - это вовсе не поверхностное высмеивание оригинала, не милое зубоскальство, а радикальное следование оригиналу до конца, до запредельности, до абсурда. А оригиналом для Клоссовски является не только мистериальное искусство древних, но и сама мистерия человеческой жизни: присутствие в ней Бога.
Однажды Клоссовски прямо указал на своего предшественника по смеху - Джонатан Свифт с его «Гулливером». Клоссовски видит в этой великой книге не просто сатиру, а эксцессивную оптику, переворачивающую обыденное зрение и создающую новую либидинальную реальность художника-перверта. Близкими ему юмористами были также Гоголь и Кафка. Они оба смеялись загробным, потусторонним смехом. Или, как говорил Заратустра: «Я объявляю смех священным».
Комизм главной интриги «Законов гостеприимства» - передача влюбленным мужем своей возлюбленной жены в руки гостей, чтобы они с ней карнально наслаждались, - это комизм сакральный и карнавальный, комизм жертвоприношения и дара, комизм сублимации и растраты. Муж отдает жену, чтобы возжелать ее с новой силой, но при этом страшится, что навсегда ее утратит. Тут смех переплетается с отчаянием, как в «Синеве небес» Батая.
Одним из главных совпадений Батая и Клоссовски было их представление о смехе как трагическом аффекте. Смех - не только и не столько разрядка, сколько болезненные конвульсии, спазмы и корчи. Смех равняется оргазму, равняется смерти. Смех сродни солнечному или эпилептическому удару. Смех взрывает истину и открывает под ней бездну. Смех вовсе не отстраняет от мира, как в эссе Бергсона, а сталкивает смехача и мир лбами - так, что лоб разлетается на мелкие кусочки.
Если некоторые феминистки верят в превосходство клитора над членом, а некоторые экологисты - в душу насекомых, то Клоссовски верит в симулякры (клиторов и насекомых).
Концепт симулякра у автора «Бафомета» - смеховой и мистериальный одновременно. Симулякр - это профанная копия бога, но это и сам бог, явленный алчущему взору. Симулякр - фарс: маска или личина, за которой не лик, не лицо, а только другая маска. Но без этой маски остается один лишь фантазм, а его не ухватишь рукой и не увидишь глазом. Боги хохочут над человеком, показывая ему большой палец на ноге или волосок на вагине, но отнюдь не себя во всей своей смехотворной мощи.
Боги показывают человеку Нос, как утверждал Гоголь. Клоссовски с этим согласен с одной поправкой: этот Нос божественно великолепен.
https://gorky.media/reviews/klossovski-i-drugie-duhi/
Ф.Ницше
На днях издательства «Асебия» и Jaromír Hladík Press совместно выпустили новую книгу Александра Бренера «Пьер Клоссовски, мой сутенер».
" Пьер Клоссовски умер в своей скромной квартире в Париже 12 августа 2001 года в возрасте библейского патриарха: ему было 96 лет. И я не ошибусь, если скажу, что он, как и пристало патриарху, был мудрецом. Его мудрость заключалась в том, что он, подобно всем древним мудрецам, понял, что истинное место пребывания человека - это Град Божий, а не городище людей-граждан. К этому пониманию его привел не только святой Августин, которого он переводил, но и Гермес Трисмегист, Вергилий, Марк Теренций Варрон, де Сад, Фурье, Ницше, Гельдерлин, Лотреамон, Кафка, Батай, Фрейд, Хайдеггер, Клее, Беньямин...
Клоссовски был мыслителем и художником, а также самобытным теологом, черпавшим одновременно из языческих, иудейских и христианских источников. Может быть, самым большим совпадением Клоссовски с христианством было его почитание монастырской традиции, уходящей корнями к первым христианам и их тайным сообществам. Те исконные христиане были коммунистами. Для марксистов этот факт оказался слепым пятном, а вот для Клоссовски - нет. Коммунизм как форма жизни - это и есть порнология Клоссовски: форма жизни отколовшихся от общества людей в их соитии с незримыми богами и их блаженными знаками и подобиями. На сакраментальный вопрос «как жить?» Клоссовски отвечал: с божествами на вашем ложе, с вашими друзьями и подругами как с богами, с вашими богами за пазухой, с духами во плоти.
Новый человек может родиться только в результате свободного, не обусловленного цивилизацией, напора импульсов в их инстинктивном стремлении к богу в его вечном становлении и возвращении. Ничто не важно, кроме мощного неорганизованного присутствия Духа, которое надлежит чувствовать и велениям которого нужно следовать. Пребывая на земле со всеми своими карнальными нуждами, необходимо карабкаться вверх, в небеса, оставляя внизу все, что сковывает: деньги, власть, имущество, нацию, идентичность, территорию... Таково главное условие свободного (не)человеческого существования, имя которому: Поэзия."
Из интервью с писателем:
- С де Садом часто сравнивают Антонена Арто - самоубитого обществом создателя театра жестокости. В твоей книге он появляется уже в эпиграфе. Расскажи, чем важен для Клоссовски Арто, вместе с которым они вышли из шинели сюрреализма.
- Арто важен прежде всего для меня. Дело в том, что я вижу разительное сходство между фигурами Арто и Клоссовски - при всей колоссальной разнице между ними. Если представить Пьера Клоссовски в образе «живой монеты», то Антонен Арто - оборотная сторона этой монеты, ее решка. Начать с того, что Клоссовски был автором словесных произведений, многочисленных рисунков и сыграл несколько ролей в разных фильмах. То же самое можно сказать и об Арто. Но при этом ни тот, ни другой не были писателями, художниками или актерами в конвенциональном смысле. А кем они были? Мономаньяками и автобиографами, если воспользоваться двумя формулировками Клоссовски. Оба были сфокусированы на человеческом теле как средоточии импульсивных сил, но их истинное внимание было направлено на область духа, преодолевающего импульсивный хаос. Вместе с тем судьба этих двух людей крайне несхожа: у Арто она катастрофична, у Клоссовски - благоприятна. А в своем посмертном существовании Арто стал богоборцем и мучеником, святым безумцем и культовой фигурой, тогда как Клоссовски предстает трудным мыслителем, порнологом и автором для интеллектуалов. Но это более или менее словесная шелуха, важно совершенно другое.
Что связывает Клоссовски, Арто и де Сада? А вот: требование нового тела, которое станет неотличимым от духа. Этакий Giant Without a Body, как сказала одна современная художница, или тело-без-органов, о котором размышлял Делез, или Übermensch, по выражению Ницше. В своем эссе «Ван Гог. Самоубитый обществом» Арто рисует портрет Винсента - целомудренного ясновидца, освободившегося от поганой «общественной магии» и за это осужденного на гибель социумом. Но побеждает все-таки Ван Гог! Его импульсивное саморанение предстает у Арто в новом и пронзительном свете: он сжег свою руку, отрезал себе ухо и выстрелил в живот вовсе не для того, чтобы наказать себя, а чтобы вернуть свое тело, украденное и поруганное обществом.
Арто, считавший, что его собственное разрушенное тело раздирается на части враждебными демонами, восстал против Бога, допустившего это бесславие. Для Арто человек не может быть духовным коль скоро свои первые девять месяцев утробного существования он проводит среди экскрементов, остатков еды и нечистых жидкостей. Вернуть себе тело-без-органов можно лишь путем полного воздержания от секса, неустанной борьбы с аспидскими демонами и орфического ухода из общества. Для Арто, проведшего девять лет в психиатрических институциях, все зло общества сосредоточилось в фигуре врача-психиатра: он ненавидел и проклинал эту фигуру с небывалой поэтической одержимостью. Почему? А потому, что психиатр - это наследник и восприемник всей мировой цивилизации, обрекающей тело и дух на страдание и поношение.
В какой-то момент своего поэтического ясновидения Арто открыл, что так называемое «я» не связано с определенным сознанием или даже подсознанием и лишено какой-либо уникальности. Более того: «я» не нуждается в телесной целостности, а может бытийствовать в каком угодно фрагменте телесности: в колене, сердце, локте или стопе. Человеческое существо может быть даже мочой, спермой или едой. И мыслью в том числе. Если отбросить привычные религиозные догмы и нравоучения, то можно испытать прямое и материальное присутствие духа, который везде и во всем.
Подобное открытие сделал и Клоссовски в ходе написания своей трилогии о Роберте и романа «Бафомет». А потом он пришел к «гулливеровой оптике», создавая свои рисованные симулякры - свидетельства духовного ви́дения. Там тоже фрагменты тел наделены особой спиритуальностью, как у Арто. Но так же считал и маркиз де Сад, когда он творил свои гирлянды из человеческих тел и их кусков. Дух - везде, где комедия невинности превращается в театр жестокости.
Стало быть: именно поиск иного человеческого существования - сингулярного, но непреложного, в полном отрыве от норм и законов общества, но совершенно необходимого - и объединяет Клоссовски, де Сада и Арто. В этом поиске они шли каждый своей рискованной тропой, но эти тропы пересекались, три гения сталкивались и восклицали в один голос: «Эврика!»
- После де Сада и Арто напрашивается вопрос о Ницше, о котором Клоссовски написал книгу и которого ты уже упомянул в предыдущем ответе. Кем для Клоссовски является Ницше, этот певец дионисийства, провозгласивший смерть Бога?
- Одной из отправных точек творчества Клоссовски является теология. И если Джорджо Агамбен однажды назвал Достоевского величайшим теологом девятнадцатого века, то для Клоссовски таким теологом был Ницше.
Клоссовски, переживший во время Второй мировой войны религиозный кризис, едва не вступивший в орден доминиканцев и углубленно изучавший писания отцов церкви, оказался тем не менее очень далек от христианства. Но он, кроме всего прочего, был еще и знатоком античного паганизма, и превосходным латинистом, переводившим Вергилия, Светония и Тертуллиана. Так вот: можно с уверенностью сказать, что Клоссовски-художник и Клоссовски-мыслитель - законченный язычник. Как и Ницше. Но, разумеется, их язычество не копирует паганизм древних, а является сингулярным, единственным в своем роде взглядом на вещи.
Знаменитая формула Ницше «Бог умер» не сводится к пустой констатации «Бога не существует». Скорее она указывает на то, что боги рождаются и умирают - разными способами и по разным причинам. Согласно древнему анекдоту, который любил Ницше, языческие боги погибли потешно: когда один из них заявил, что он - единственный бог во вселенной, все другие захохотали и в конце концов померли от неодолимого смеха.
Смех богов недоступен монотеизму, и это провал монотеизма. Батай сказал, что если единый бог существует, то это свинья. Единобожие портит воздух.
По мысли Ницше, монотеизм есть не что иное, как торжество одного импульса, одной идеи, одного образа над всеми другими. В «Генеалогии морали» Ницше называет этот победивший импульс ресентиментом. Ресентимент - инстинкт холопского, стадного человека, направленный против всего бесшабашного и безбашенного, свободного и полного жизни: против исключения из правил. Ницше нарек это исключение сверхчеловеком. Сверхчеловек - не индивид, а состояние духа, преодолевшего фиксированную идентичность монотеизма и убогую мораль государства. Сверхчеловек переоценивает все ценности в пользу Вечного Возвращения - самой веселой науки на свете. Сверхчеловек, как дитя, творит новых богов и заново вспоминает старых - так, что они оживают и вступают в заговор против общества ресентимента.
Ницше создал своих богов: не только новый образ Диониса, но и Антихриста, и пророка Заратустру; вся его мысль развернулась как поле битвы двух божеств - Диониса и Распятого, а концепт Вечного Возвращения, по его словам, был внушен ему демоном - его личным, интимным богом.
Согласно Клоссовски, точкой совпадения Ницше и де Сада был увиденный обоими новый миропорядок, провозглашенный Антихристом: смерть единого Бога, разрушение существующего мира, ликвидация индивида, дезинтеграция тел и полная трансформация языка, выражающего с этой минуты только интенсивности, только неудержимость. Совсем как у Арто, можно добавить.
Таким образом, Клоссовски вступает в заговор с Ницше - в тот самый заговор, о котором грезил в последний период своего творчества автор «Ecce Homo»: в сверхчеловеческий трагический заговор против всемирного ресентимента. В этом заговоре участвует и интегральный атеист де Сад, и поэт Антонен Арто, в молодости переживший сильнейшее влияние Ницше. Короче говоря: это заговор против той посредственности и дурнины, которая хозяйничает сегодня на Земле под именами Джеффа Безоса, Илона Маска, Марка Цукерберга и прочих президентов, предпринимателей и программистов, а также против гигантской армии их последователей и прозелитов.
Пьер Клоссовски и котик
- Ты упомянул Батая, который говорил: «Смех занесет меня дальше, чем мысль». Он даже перестал общаться со своим первым философским наставником Львом Шестовым как раз из-за отсутствия чувства юмора у этого наследника Ницше и Достоевского. Давай поговорим о всесокрушающей силе смеха - по-моему, эта тема важна для твоей книги.
- Смехом пронизано все творчество Клоссовски. Но что это за смех, что это за юмор? Или, лучше сказать, что это за хохот?
В книге «Ницше и порочный круг» Клоссовски говорит о Ницше как о философе-гистрионе, мыслителе-скоморохе. Он считает, что все творения Ницше - вопиющая насмешка над историей мысли, постановка ее с ног на голову ради радикальной переоценки ценностей. Ницше сказал: «День, прожитый без танца и смеха, погублен». Танец Ницше - пляска паяца и акробата, жонглирующего истинами во время пробежки по канату над головами ошалелого люда. Пробежка без всякой страховки. Клоссовски усматривает в последних письмах Ницше не безумие, а скорее разыгрываемое безумие: актер Ницше, предчувствуя свою трагическую судьбу, предвосхищает ее в словах и действиях великого пародиста.
Пародия - вот слово, которое определяет и смех самого Клоссовски. Как заметил Джорджо Агамбен, пародия - это вовсе не поверхностное высмеивание оригинала, не милое зубоскальство, а радикальное следование оригиналу до конца, до запредельности, до абсурда. А оригиналом для Клоссовски является не только мистериальное искусство древних, но и сама мистерия человеческой жизни: присутствие в ней Бога.
Однажды Клоссовски прямо указал на своего предшественника по смеху - Джонатан Свифт с его «Гулливером». Клоссовски видит в этой великой книге не просто сатиру, а эксцессивную оптику, переворачивающую обыденное зрение и создающую новую либидинальную реальность художника-перверта. Близкими ему юмористами были также Гоголь и Кафка. Они оба смеялись загробным, потусторонним смехом. Или, как говорил Заратустра: «Я объявляю смех священным».
Комизм главной интриги «Законов гостеприимства» - передача влюбленным мужем своей возлюбленной жены в руки гостей, чтобы они с ней карнально наслаждались, - это комизм сакральный и карнавальный, комизм жертвоприношения и дара, комизм сублимации и растраты. Муж отдает жену, чтобы возжелать ее с новой силой, но при этом страшится, что навсегда ее утратит. Тут смех переплетается с отчаянием, как в «Синеве небес» Батая.
Одним из главных совпадений Батая и Клоссовски было их представление о смехе как трагическом аффекте. Смех - не только и не столько разрядка, сколько болезненные конвульсии, спазмы и корчи. Смех равняется оргазму, равняется смерти. Смех сродни солнечному или эпилептическому удару. Смех взрывает истину и открывает под ней бездну. Смех вовсе не отстраняет от мира, как в эссе Бергсона, а сталкивает смехача и мир лбами - так, что лоб разлетается на мелкие кусочки.
Если некоторые феминистки верят в превосходство клитора над членом, а некоторые экологисты - в душу насекомых, то Клоссовски верит в симулякры (клиторов и насекомых).
Концепт симулякра у автора «Бафомета» - смеховой и мистериальный одновременно. Симулякр - это профанная копия бога, но это и сам бог, явленный алчущему взору. Симулякр - фарс: маска или личина, за которой не лик, не лицо, а только другая маска. Но без этой маски остается один лишь фантазм, а его не ухватишь рукой и не увидишь глазом. Боги хохочут над человеком, показывая ему большой палец на ноге или волосок на вагине, но отнюдь не себя во всей своей смехотворной мощи.
Боги показывают человеку Нос, как утверждал Гоголь. Клоссовски с этим согласен с одной поправкой: этот Нос божественно великолепен.
https://gorky.media/reviews/klossovski-i-drugie-duhi/
Click to view