Невозможная Симона Вейль
Симона - из тех, кого трудно вместить. Защитные механизмы не позволяют.
Мысль и поступок, мысль и образ жизни, метафизика и этика были для нее не то что неразделимыми, а попросту одним и тем же: мыслить возможно было только всей жизнью в целом, в противном случае мысль чувствовалась ею не просто неполной, но неистинной. Во всем, чем она жила, Симона была предельно, самоотверженно, невыносимо для окружающих последовательной - и одновременно невместимо парадоксальной. Принципиально беспартийная большевичка. Отправившаяся на войну (в Испании, на стороне республиканцев в отряде анархистов) пацифистка. Принципиально устранявшаяся от крещения христианка. (Она приняла католическое крещение лишь за пару месяцев до смерти, тайно, в больнице, от руки подруги, еврейки-католички Симоны Дейц. Эту тайну Дейц, по просьбе матери Симоны, хранила до 1970-х годов.) При видимой парадоксальности путь Симоны на самом деле исключительно логичен: она всегда жила только тем, что отвечало предельности ее требований соответствия существу и назначению человека.
В русской культуре у Симоны есть как бы далекий брат - конгениально близкий ум, близкая душа. И даже близкая судьба, при всем внешнем несходстве обстоятельств жизни и смерти. И, мне кажется, имей они случай видеть или читать друг друга, они признали бы друг в друге «своего» в самом глубоком смысле. Это Осип Мандельштам. Возьму ли я «чердынские» и «воронежские» стихи, «Стихи о неизвестном солдате» - я чувствую, как в них буквально бьется сердце Симоны. Это мысль о безличном растворении в тайне времени, истории, среди бессчетных ее жертв. И еще - в какой-то возрождающей силе земли. И не только мысль, а экстатическое переживание этого - общее у обоих. Многие мысли и интуиции «Разговора о Данте» тоже буквально звучат мне голосом Симоны. И его четырехлетнее, начиная с первого ареста, медленное схождение в ад, и конец в лагерной яме среди сотен безвестных мертвых тел - это мысленно пережито, осмыслено и принято Симоной, в том числе для себя. Это понимаешь, стоит вчитаться в ее работу «Любовь к Богу и несчастье» и во многие места «Тетрадей». Симона не могла хотеть для себя такого конца (она сама говорила, что вне самообмана желать Креста невозможно), но она приняла бы его как высший из возможных даров. Страшно сказать, смерть Мандельштама для нее - эталонная смерть. В ее идее не единократного (как в каноническом христианстве), но постоянного, извечного распятия, умерщвления воплощенного Слова Бога такая смерть - воплощение божественной Жертвы, стоящей в центре бытия мира.
П. Е.
Цитаты
Всякий раз, когда я думаю о распятии Христа, я впадаю в грех зависти.
Дистанция - душа красоты.
Из двух людей, которые не убеждались лично в существовании Бога, ближе к нему тот, кто его отрицает.
Искусство является символом из двух благородных человеческих усилий: построить и воздержаться от разрушения..
Красота - это сиюминутная вечность.
Любовь - это не утешение, а свет.
Надо полагать, что никакая доброта не может идти дальше, чем справедливость, - иначе мы рискуем ввести ложное понимание доброты. Но мы должны быть благодарны справедливому человеку за то, что он справедлив, поскольку справедливость есть вещь до такой степени прекрасная….
Нечистой является любая дружба, в которой есть хотя бы намек на желание угодить или желание, чтобы тебе угодили. В подлинной дружбе оба эти желания полностью исключены. Двое друзей всей душой согласны оставаться двумя, но никак не единым. Они уважают дистанцию между собой, которую устанавливает сам тот факт, что они созданы разными. Человек имеет право желать достигнуть непосредственного единства только с Богом..
Под «жизненно важными экономическими интересами» государство имеет в виду не то, что необходимо для жизни граждан, а то, что необходимо для ведения войны.
После гибели идеи остаются трупы.
Разум, ограниченный языком находится в тюрьме.
Уничтожение прошлого, возможно, худшее из всех преступлений.
Мысль и поступок, мысль и образ жизни, метафизика и этика были для нее не то что неразделимыми, а попросту одним и тем же: мыслить возможно было только всей жизнью в целом, в противном случае мысль чувствовалась ею не просто неполной, но неистинной. Во всем, чем она жила, Симона была предельно, самоотверженно, невыносимо для окружающих последовательной - и одновременно невместимо парадоксальной. Принципиально беспартийная большевичка. Отправившаяся на войну (в Испании, на стороне республиканцев в отряде анархистов) пацифистка. Принципиально устранявшаяся от крещения христианка. (Она приняла католическое крещение лишь за пару месяцев до смерти, тайно, в больнице, от руки подруги, еврейки-католички Симоны Дейц. Эту тайну Дейц, по просьбе матери Симоны, хранила до 1970-х годов.) При видимой парадоксальности путь Симоны на самом деле исключительно логичен: она всегда жила только тем, что отвечало предельности ее требований соответствия существу и назначению человека.
В русской культуре у Симоны есть как бы далекий брат - конгениально близкий ум, близкая душа. И даже близкая судьба, при всем внешнем несходстве обстоятельств жизни и смерти. И, мне кажется, имей они случай видеть или читать друг друга, они признали бы друг в друге «своего» в самом глубоком смысле. Это Осип Мандельштам. Возьму ли я «чердынские» и «воронежские» стихи, «Стихи о неизвестном солдате» - я чувствую, как в них буквально бьется сердце Симоны. Это мысль о безличном растворении в тайне времени, истории, среди бессчетных ее жертв. И еще - в какой-то возрождающей силе земли. И не только мысль, а экстатическое переживание этого - общее у обоих. Многие мысли и интуиции «Разговора о Данте» тоже буквально звучат мне голосом Симоны. И его четырехлетнее, начиная с первого ареста, медленное схождение в ад, и конец в лагерной яме среди сотен безвестных мертвых тел - это мысленно пережито, осмыслено и принято Симоной, в том числе для себя. Это понимаешь, стоит вчитаться в ее работу «Любовь к Богу и несчастье» и во многие места «Тетрадей». Симона не могла хотеть для себя такого конца (она сама говорила, что вне самообмана желать Креста невозможно), но она приняла бы его как высший из возможных даров. Страшно сказать, смерть Мандельштама для нее - эталонная смерть. В ее идее не единократного (как в каноническом христианстве), но постоянного, извечного распятия, умерщвления воплощенного Слова Бога такая смерть - воплощение божественной Жертвы, стоящей в центре бытия мира.
П. Е.
Цитаты
Всякий раз, когда я думаю о распятии Христа, я впадаю в грех зависти.
Дистанция - душа красоты.
Из двух людей, которые не убеждались лично в существовании Бога, ближе к нему тот, кто его отрицает.
Искусство является символом из двух благородных человеческих усилий: построить и воздержаться от разрушения..
Красота - это сиюминутная вечность.
Любовь - это не утешение, а свет.
Надо полагать, что никакая доброта не может идти дальше, чем справедливость, - иначе мы рискуем ввести ложное понимание доброты. Но мы должны быть благодарны справедливому человеку за то, что он справедлив, поскольку справедливость есть вещь до такой степени прекрасная….
Нечистой является любая дружба, в которой есть хотя бы намек на желание угодить или желание, чтобы тебе угодили. В подлинной дружбе оба эти желания полностью исключены. Двое друзей всей душой согласны оставаться двумя, но никак не единым. Они уважают дистанцию между собой, которую устанавливает сам тот факт, что они созданы разными. Человек имеет право желать достигнуть непосредственного единства только с Богом..
Под «жизненно важными экономическими интересами» государство имеет в виду не то, что необходимо для жизни граждан, а то, что необходимо для ведения войны.
После гибели идеи остаются трупы.
Разум, ограниченный языком находится в тюрьме.
Уничтожение прошлого, возможно, худшее из всех преступлений.