Однажды, 20 лет тому…
Вот пока все тут спорят о судьбах Родины, рассказывают друг другу о том, кто пудак и почему ему нельзя становиться президентом, зовут друг друга на площадь, обсуждают нарисованный рейтинг и т.д. я, в силу исключительно субъективных лирических причин, вспоминаю события двадцатилетней давности. Потому что 20 лет назад я закончил службу в рядах наших доблестных Вооружённых Сил. Заранее прошу прощения за стиль, но так уж написалось.
Итак, конец 1991 года…
…Обычно осенний приказ на дембель в ВС СССР выходил в свет 27 сентября, но в 1991 году он, в связи с ГКЧП, задержался больше чем на месяц и вышел что-то около 30 октября. Этот период стал испытанием наших и без того пошаливающих от ожидания приказа и предвкушения возвращения домой нервов. 22 октября особо нервные не выдержали, и на заставе вспыхнул бунт. Дождавшись отбытия с заставы всех Офицеров, наиболее нетерпеливые из нас ворвались в ленинскую комнату и злостным образом сорвали со стенда, на котором висели портреты всех членов Политбюро, портреты президента Горбачёва, председателя КГБ (уж не помню, кто там тогда сидел, Бакатин кажется) и министра обороны. Всё это было отнесено на хоздвор и торжественным образом, под пляски обезумевших недодембелей, сожжено. Этот обряд имел весьма неожиданные для нас последствия, потому что ровно через сутки (у меня в тот день, по странному стечению обстоятельств был один из двух положенных в месяц выходных) к нам на заставу вдруг прилетел вертолёт с начальником политотдела отряда. По этому случаю всех загнали в ленкомнату на прослушивание трёхчасовой лекции о ведущей роли партии и правительства в жизни страны и о злобных ГКЧПистах, которым, впрочем, докладчик весьма сочувствовал. И вот под конец уже этой пламенной речи - часа через два с половиной - докладчик вдруг умолк и сдавленным голосом поинтересовался о судьбе портретов трёх выдающихся деятелей советского государства. Сказать, что наш замполит побелел - это покривить душой. Минуты полторы, пока все мы сидели, скромно потупившись, он хватал ртом воздух и пытался что-то сказать, а старший товарищ всё это время молча и с интересом на него смотрел. Лекцию он, конечно, продолжил и закончил, после чего увёл всех товарищей офицеров в канцелярию. Что он там с ними делал нам неведомо, но бегали они потом очень бодро. Правда, почему-то не стали устраивать нам вечернего допроса с пристрастием. Наверное, понимали бессмысленность этого мероприятия.
Приказ в итоге вышел лишь в конце октября. И сразу же стало известно кто и когда с заставы уезжает. Мне выпало покинуть заставу 7 декабря, часть - 9-го. Прикинув все за и против, я подкараулил замполита, который собрался в город, вручил ему 300 рублей и попросил купить билет на самолёт до Москвы. К вечеру я уже доложил начальнику по тылу про то, что у меня билет и я хочу лететь на самолёте, выслушал рекомендации по поводу того, куда могу этот билет деть, и с чистой совестью лёг спать.
Месяц прошёл в тревожных ожиданиях. Из отряда приходили странные вести. Рассказывали, что всех дембелей, во избежание беспорядков и дебошей, сажают в поезда и сопровождают чуть ли не до Урала. Нас это не очень устраивало, а потому во всё это не очень и верилось.
В день дембеля меня и моего напарника, с которым мы вместе уезжали с заставы, Серёгу Зотова, отправили на протоку, проверить целостность сигнализационной системы. Граница проходила в километре от неё, сама система стояла прямо под деревней. До автобуса было часа три, поэтому мы торопились. Быстро прошлись, посмотрели нитки - и бегом назад: нам же ещё переодеваться, завтракать и на машине выезжать. И тут, в самый разгар спешки, на нас обоих напал приступ сентиментальности. Сели мы на бережке лицом к границе, распустили нюни и давай мечтать о том, как хорошо было бы вернуться сюда лет эдак через двадцать, когда оба будем уже взрослыми мужиками, посмотреть как тут без нас застава живёт, что тут происходит, и вообще… В общем, расчувствовались оба, уронили скупую пограничную слезу и так далее… А дальше меня вдруг осенило.
- Серёга! - ору я, озарённый. - Есть такой обычай: если хочешь куда-то вернуться, брось в воду монетку. И вернёшься.
Порылись оба в карманах, нагребли на двоих копеек 20 мелочью, поделили по-братски и, коротко размахнувшись, бросили в декабрьский глубокий снег. Мол, весной снег растает и монетки в воду как раз и попадут. Нам торопиться некуда, 20 лет впереди.
Вернулись на заставу, позавтракали, переоделись, сели в машину и поехали на поворот дороги, по которой обычно автобусы ходили в райцентр. Выгрузились, с замполитом и водилой тепло так распрощались и остались на дороге автобуса ждать, тем более что и ждать-то всего ничего, минут 15. Через полчаса поняли, что что-то не так. Дорога малолюдна, машины ездят редко, автобуса нет, ноги потихоньку отваливаются. Хорошо в этот момент вдоль системы наш наряд шёл. Мы ребят окликнули, потужились, те связались с заставой, доложили. Дальше начальник заставы связался с той заставой, от которой выходил автобус, а потом, тихо хихикая, сообщил нам, что автобус сломался, и пойдёт только в два часа дня, поэтому он за нами сейчас машину пришлёт. Что тут с Серёгой случилось! Он до самой заставы орал о том, что если бы не монетки эти долбанные, ехали бы мы сейчас в райцентр и горя бы не знали! Но разорялся он, конечно зря, потому что какая связь между монетками и сломанным автобусом? А никакой. Зато на заставу вернулись, как и задумывали, после официального с неё увольнения. Именно в эти два часа, слушая безостановочное нытьё своего приятеля, я впервые подумал о том, что и Бога есть чувство юмора.
Через три часа мы снова стояли на том же повороте той же дороги и старательно смотрели вдаль, потому что ночевать на заставе для было бы уже слишком. Рядом так же напряжённо вдаль вглядывался начальник заставы, которому мы за два года надоели до смерти и поэтому он тоже от всей души желал, чтобы автобус наконец уже пришёл. Автобус не мог противиться столь горячим желаниям трёх человек, поэтому пришёл вовремя. Половину его пассажиров составляли дембеля с соседних застав, половину из которых мы знали, так что до станции, а потом и до отряда ехать было весело.
Утром меня вызвал к себе нач по тылу. Накануне я уже успел поговорить с ребятами и знал, что на железной дороге отказываются выдавать билеты по воинским требованиям, поэтому многие дембеля прочно застряли на вокзале Благовещенска. Встретив меня, как и положено, получасовой лекцией о вреде самодеятельности в армии и рассказом о том, что он может сделать с моим авиабилетом и куда я могу этот же билет положить, он выразил желание взглянуть на это чудо природы. Я его желание удовлетворил. С некоторой брезгливостью осмотрев билет со всех сторон, и убедившись, что он действительно на моё имя, майор что-то отметил в одном из журналов, лежащих вокруг него, и с тяжким вздохом сказал:
- Ладно, уж, лети на самолёте. Но до Благовещенска поедешь за свой счёт.
На том и разошлись.
После обеда всем раздали документы и выставили за ворота части с пожеланием никогда больше сюда не возвращаться.
А дальше всё было буднично. Часов девять я ехал до Благовещенска и больше суток сидел в аэропорту, практически не вылезая из видеосалона. Сунулся было на погулять в Благовещенск, но меня там быстренько отловил патруль, который, проверив мои документы, посадил меня на обратный автобус, ласково посоветовав не появляться больше в городе. Через сутки, ошалев от недосыпания и большого количества просмотренных фильмов, я загрузился в самолёт и проснулся уже только в Домодедово.