О границах дозволенного в культуре сентиментализма
Продолжая инерцию, заданную последней Лотмановкой...
В 1844 году Жуковский пишет А.П. Елагиной о своей дочери, которой только-только исполнилось два года, с умилением описывает ее послушание, ее трогательное и смиренное спокойствие во время вечернего чтения Евангелия - в общем, все, как и положено счастливому отцу позднего и долгожданного ребенка и профессиональному педагогу (как мы помним, воспитателю наследника). Как и свойственно Жуковскому, от рассказа о высоком он переходит к сниженным материям, излагая их в духе арзамасской шутливости: «Были уже больные и печальные минуты, уже она познакомилась и с розгою; и не я отправляю должность шарфрихтера [нем. палач], а сама ее мать. Первая шлепотня по ее нидерландам произошла накануне нынешнего нового года. С тех пор мы возвысились от голой ладони до розог, которые имеют магическое действие и висят перед ее колыбелькой, ибо ее колыбелька есть театр главных преступлений жидких и густоватых».
Письмо написано во Франкфурте 5/17 декабря 1844 года после огромного - чуть не годичного перерыва в письмах Жуковского к Елагиной, за который он специально извиняется. Ответное письмо Елагиной из Москвы датировано 22 декабря - то есть, письмо Жуковского было написано и отправлено именно в те даты, которые он и выставил в начале. Понять, о каком именно новом годе идет речь, затруднительно: 1845 год начнется еще через две недели, а уже пройдет путь от шлепков до розог и оценена эффективность последних, но я все-таки предпочту думать, что пороть ребенка начали в два года, а не в год.
Известие о порке розгами двухлетней девочки за то, что она во сне описалась или обкакалась, вызвало немедленную реакцию у жены И.В. Киреевского - Н.П. Арбеневой; характер у нее был, к слову сказать, очень непростой, но здесь она выступила замечательно разумно, поручив мужу написать Жуковскому, «что Ваша строгость с Вашей маленькою Сашенькой может быть очень легко заменена другим средством, которое ей известно по многим опытам. Вместо наказаний, которые в этом случае редко, или очень редко приносят пользу, нужен только бдительный надзор няньки или того, кто смотрит за ребенком».
Сходное изумление у меня в свое время вызвали письма Н.М. Карамзина, кажется, к И.И. Дмитриеву начала 1820-х годов, в которых автор бессмертной фразы «и крестьянки чувствовать умеют», жалуется на то, что крестьяне в его симбирских деревнях неисправно платят оброк и рассуждает, что хорошо бы попросить губернатора послать в эти деревни солдат.
Оба этих эпизода плохо укладываются в общепринятые представления о границах дозволенного в культуре сентиментализма. Что впрочем доказывает только одно - насколько эти представления еще нуждаются в уточнении.