\ ты взвешен на весах и найден очень легким
- Тяжело и страшно, Дима,
В этом лагере мне жить.
Пошлость здесь непобедима.
Может, лучше убежим?
- Что с тобой случилось, Саша?
Помнишь, как ты был высок
- Ты, плеснувший простоквашей
Воспитателю в лицо,
Ты, сказавший на рассвете,
Что действительность сера,
Ты, чьей дружбы ищут дети
Из окрестного села?
- Да, ты прав, конечно, Дима,
Просто, знаешь, мне на миг
Стало непереносимо
Все, к чему уже привык.
Не ясно кто, но до 1997
Ясный день, лучи солнца пробиваются сквозь густую листву зеленых деревьев, образуя на горячем асфальте узор из хитросплетенных теней. Я сижу в песочнице прямо напротив моего дома. Мама или папа обязательно смотрят на меня из окна, ну или изредка поглядывают. Следят, чтобы со мной ничего не случилось.
А что со мной может случиться? Убегу? Или меня обидят соседские мальчишки с поломанными совками? Мой-то совок совсем новый, да еще и синий... В отличие от их желтых, потертых поделок... Они найдут меня окруженного тишиной, сидящего в центре этой квадратной песочницы. Лица исказятся гримасой глубокого непонимания.
- А что это ты тут делаешь? Не понявший значений осколка битого стекла... - тонким детским голоском вопрошает Андрей, малодушный паренек из соседнего подъезда.
- Я строю башню.
В очередной раз, наполнив ведро слегка влажным песком, я высыпаю содержимое на самую макушку песочной горы. Она уже вполне приличных размеров.
- Какую еще башню?
- Высокую... До самого неба... Мы такую еще никогда не строили...
- А зачем?
- Я думаю, чтобы понять это, надо ее построить... - загадочная улыбка мелькнула на моем испачканном песком лице.
Заинтересованные странной целью, под моим чутким руководством, дети начинают помогать. Час за часом проходят в кропотливой работе, наполненные изводящим неведением предстоящего представления. Словно завороженные, ребята смотрят на многоярусный зиккурат, неумолимо вздымающийся все выше и выше.
Наше творения начинают замечать прохожие - молодежь, пенсионеры, рабочие. Все указывают пальцами и хвалят будущих архитекторов действительности. А мы ведь всего лишь дети, вдохновленные внезапным порывом к действию, исходящим неизвестно откуда и куда.
Ловко орудуя совком и дном ведерка, я обозначаю уровни и многочисленные окна строения. Нужно постоянно подправлять форму башни, поддерживая ее в конусообразном состоянии.
Наконец готова верхушка башни, с ровной площадкой и двухэтажным подъемом в центре нее. Взгляды детей уперты в меня. Во взглядах вопрос, извечный вопрос.
Я молча поднимаюсь на детскую горку со скатом в песочницу. Стоя на ее самой высокой части, я равняюсь с последним этажом нашего творения. Выпрямившись во весь рост, окинув внимательным, глубоким взглядом окружающий мир, я тихо, но очень внятно произношу:
«Я покажу вам суд над великою блудницею... Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным!»
Затем, ни минуты не задумываясь, делаю шаг, наступая прямо на верхушку нашей башни. Я проваливаюсь в вязкую темноту. Окружающее пространство исчезает, теряя свою, как казалось когда-то, надежную материальность под гнетом тяжкого понимания природы вещей. Темнота рассеивается, обретая странные формы гексагонального строения. Словно лучик света, мое сознание летит, минуя все эти крутящиеся множества, раздвигая их, открывая возможность дальнейшего продвижения к более усложненной структуре. Слух начинает улавливать усиливающийся звук, своеобразное нарастающее гудение непостижимой природы. Если бы у меня были руки, я зажал бы себе уши, но их нет, как собственно и ушей. Момент, и звук становиться невыносимым, темнота превращается в яркий свет - я открываю глаза.
Я птица. По всей видимости, что-то вроде калибри, только немного большего размера. У меня пестрое оперение, длинный, тоненький клюв и короткие крылья. Мой пояс обвязан бичовкой, конец которой прикреплен к стальному кольцу, торчащему из пола. Я привязан. Все что я могу делать, это летать по кругу, насколько хватит длины шелкового шнура. Стены, потолок и пол комнаты сбиты из деревянных досок. В комнату входит здоровенный детина одетый в поношенную тогу. Его лицо искаженно ужасной приторной улыбкой. Он поджигает тонкий, длинный прут, использую керосиновую лампу, потрескивающую в самом углу комнаты. Я отчаянно кричу, машу крыльями, пытаюсь вырваться из пут. Меня поджигают, прямо на лету. Разрывая голосовые связки, я мотаюсь по окружности, чувствуя как мое жалкое тельце догорает в пламени огня.
«Пал, пал Вавилон, и все идолы богов его лежат на земле разбитые!»
Я материализуюсь. В этот раз уже человеком. На мне такая же тога, как и на странном изверге, поджегшем меня, будучи птицей, и оливковые сандалии. Я стою на коленях в огромной белом холе. Кажется это какой-то храм. Невдалеке я вижу мраморное ложе. В нем, несомненно, кто-то покоится...
«Ну, конечно же... Это она... Моя Иштар... Ты здесь, ты меня ждала.»
Ее тело из чистого золота. Глазные прорези искрятся ярким светом.
Я приближаюсь к брачному ложу. Мое тело начинает слегка подрагивать в предвкушении соития с моей богиней.
«Я знаю. Дороги назад уже нет. Я здесь, я твой муж. Узнаешь ты меня?»
Иштар медленно приподнимает свою тонкую шею, устремляя взгляд на меня, словно ножом врезаясь мне в душу.
«Мардук...» - произносит она, ласково касаясь моих губ кончиками пальцев.
Наши тела покоятся на божественном ложе. Я чувствую ее дыхание. Момент истины близок.
«Мене, мене, текел, упарсин» - произношу я, дрожа всем телом.
И на миг, передо мной предстали все язвы и пороки в своей неизмеримо отвратной наготе. Я поник...и улыбнулся. Я везде.
Op, October 2008
В этом лагере мне жить.
Пошлость здесь непобедима.
Может, лучше убежим?
- Что с тобой случилось, Саша?
Помнишь, как ты был высок
- Ты, плеснувший простоквашей
Воспитателю в лицо,
Ты, сказавший на рассвете,
Что действительность сера,
Ты, чьей дружбы ищут дети
Из окрестного села?
- Да, ты прав, конечно, Дима,
Просто, знаешь, мне на миг
Стало непереносимо
Все, к чему уже привык.
Не ясно кто, но до 1997
Ясный день, лучи солнца пробиваются сквозь густую листву зеленых деревьев, образуя на горячем асфальте узор из хитросплетенных теней. Я сижу в песочнице прямо напротив моего дома. Мама или папа обязательно смотрят на меня из окна, ну или изредка поглядывают. Следят, чтобы со мной ничего не случилось.
А что со мной может случиться? Убегу? Или меня обидят соседские мальчишки с поломанными совками? Мой-то совок совсем новый, да еще и синий... В отличие от их желтых, потертых поделок... Они найдут меня окруженного тишиной, сидящего в центре этой квадратной песочницы. Лица исказятся гримасой глубокого непонимания.
- А что это ты тут делаешь? Не понявший значений осколка битого стекла... - тонким детским голоском вопрошает Андрей, малодушный паренек из соседнего подъезда.
- Я строю башню.
В очередной раз, наполнив ведро слегка влажным песком, я высыпаю содержимое на самую макушку песочной горы. Она уже вполне приличных размеров.
- Какую еще башню?
- Высокую... До самого неба... Мы такую еще никогда не строили...
- А зачем?
- Я думаю, чтобы понять это, надо ее построить... - загадочная улыбка мелькнула на моем испачканном песком лице.
Заинтересованные странной целью, под моим чутким руководством, дети начинают помогать. Час за часом проходят в кропотливой работе, наполненные изводящим неведением предстоящего представления. Словно завороженные, ребята смотрят на многоярусный зиккурат, неумолимо вздымающийся все выше и выше.
Наше творения начинают замечать прохожие - молодежь, пенсионеры, рабочие. Все указывают пальцами и хвалят будущих архитекторов действительности. А мы ведь всего лишь дети, вдохновленные внезапным порывом к действию, исходящим неизвестно откуда и куда.
Ловко орудуя совком и дном ведерка, я обозначаю уровни и многочисленные окна строения. Нужно постоянно подправлять форму башни, поддерживая ее в конусообразном состоянии.
Наконец готова верхушка башни, с ровной площадкой и двухэтажным подъемом в центре нее. Взгляды детей уперты в меня. Во взглядах вопрос, извечный вопрос.
Я молча поднимаюсь на детскую горку со скатом в песочницу. Стоя на ее самой высокой части, я равняюсь с последним этажом нашего творения. Выпрямившись во весь рост, окинув внимательным, глубоким взглядом окружающий мир, я тихо, но очень внятно произношу:
«Я покажу вам суд над великою блудницею... Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным!»
Затем, ни минуты не задумываясь, делаю шаг, наступая прямо на верхушку нашей башни. Я проваливаюсь в вязкую темноту. Окружающее пространство исчезает, теряя свою, как казалось когда-то, надежную материальность под гнетом тяжкого понимания природы вещей. Темнота рассеивается, обретая странные формы гексагонального строения. Словно лучик света, мое сознание летит, минуя все эти крутящиеся множества, раздвигая их, открывая возможность дальнейшего продвижения к более усложненной структуре. Слух начинает улавливать усиливающийся звук, своеобразное нарастающее гудение непостижимой природы. Если бы у меня были руки, я зажал бы себе уши, но их нет, как собственно и ушей. Момент, и звук становиться невыносимым, темнота превращается в яркий свет - я открываю глаза.
Я птица. По всей видимости, что-то вроде калибри, только немного большего размера. У меня пестрое оперение, длинный, тоненький клюв и короткие крылья. Мой пояс обвязан бичовкой, конец которой прикреплен к стальному кольцу, торчащему из пола. Я привязан. Все что я могу делать, это летать по кругу, насколько хватит длины шелкового шнура. Стены, потолок и пол комнаты сбиты из деревянных досок. В комнату входит здоровенный детина одетый в поношенную тогу. Его лицо искаженно ужасной приторной улыбкой. Он поджигает тонкий, длинный прут, использую керосиновую лампу, потрескивающую в самом углу комнаты. Я отчаянно кричу, машу крыльями, пытаюсь вырваться из пут. Меня поджигают, прямо на лету. Разрывая голосовые связки, я мотаюсь по окружности, чувствуя как мое жалкое тельце догорает в пламени огня.
«Пал, пал Вавилон, и все идолы богов его лежат на земле разбитые!»
Я материализуюсь. В этот раз уже человеком. На мне такая же тога, как и на странном изверге, поджегшем меня, будучи птицей, и оливковые сандалии. Я стою на коленях в огромной белом холе. Кажется это какой-то храм. Невдалеке я вижу мраморное ложе. В нем, несомненно, кто-то покоится...
«Ну, конечно же... Это она... Моя Иштар... Ты здесь, ты меня ждала.»
Ее тело из чистого золота. Глазные прорези искрятся ярким светом.
Я приближаюсь к брачному ложу. Мое тело начинает слегка подрагивать в предвкушении соития с моей богиней.
«Я знаю. Дороги назад уже нет. Я здесь, я твой муж. Узнаешь ты меня?»
Иштар медленно приподнимает свою тонкую шею, устремляя взгляд на меня, словно ножом врезаясь мне в душу.
«Мардук...» - произносит она, ласково касаясь моих губ кончиками пальцев.
Наши тела покоятся на божественном ложе. Я чувствую ее дыхание. Момент истины близок.
«Мене, мене, текел, упарсин» - произношу я, дрожа всем телом.
И на миг, передо мной предстали все язвы и пороки в своей неизмеримо отвратной наготе. Я поник...и улыбнулся. Я везде.
Op, October 2008