"Шеф, все пропало!". Итальянцы. Декабрь 1917 года.
Воспоминания капитана Л.Лаказа, который в годы Первой мировой войны в качестве секретного агента играл довольно активную роль в операциях французской военной разведки, проводимых вдоль восточной границы Франции, а позднее в нейтральной Швейцарии.
"Несколько дней спустя действительно произошла катастрофа. 14-ая немецкая армия, о концентрации которой сообщил доктор X., прорвала итальянскую оборону. Итальянцы тверды и сильны, когда им улыбается удача, но стоит случиться беде, как у них все тут же рухнет.
Я видел француза в самые черные часы, и я не могу себе представить, что даже после катастрофы у Шарлеруа и в течение этих ужасных первых дней сентября 1914 года, его уныние могло бы сравниться с унынием итальянцев, которым их Марна предстояла намного позже, когда их противник был еще более деморализован, чем они, и не мог уже рассчитывать на немецкую поддержку.
В это время я в первый раз с начала войны попросил краткосрочный отпуск, чтобы поехать именно в Италию. Служба железных дорог функционировала почти так же плохо, как во Франции и поезда еще хуже соблюдали расписание. Впрочем, в этот момент как раз проходили огромные перемещения войск, и мне пришлось провести несколько часов в Турине в огромном темном и закопченном зале вокзала Порта-Нуова.
Я представился коменданту, чтобы показать ему мое разрешение на отпуск и пропуск. Вскоре после этого я встретил его на перроне, и мы беседовали о тысяче разных вещей. Он был настроен скорее пораженчески и хотел только окончания войны, все равно, с каким результатом и какой ценой.
- Мы больше не можем держаться; войска деморализованы. А вы? Вам это не надоело?
- Мы будем держаться, - ответил я, - у нас уже был наш духовный кризис, мы выдержали тогда, и теперь самое трудное позади.
В этот момент раздался оглушительный, мощный грохот, отраженный многократным эхо от всех стекол просторного вокзала, шум, увеличивавшийся с каждым оборотом колеса, который производил длинный черный поезд, перевозивший войска в форме цвете хаки. Я посмотрел на коменданта, который пожал плечами.
- Французский поезд, - сказал он, - даже если бы я не знал, то догадался бы по этим крикам.
Затем, хватая пуговицу моего кителя:
- Да, вы, французы, странный народ; вот, эти едут на передовую и через несколько дней те, кто сильнее всех кричат, возможно, умолкнут навсегда. Они об этом даже не думают.
Он добавил потом более низким голосом:
- Вы ожидаете на этом вокзале с двух часов, не так ли? И вы ничего не слышали, верно? Итак, каждые пятнадцать минут отсюда отправлялся поезд с нашими солдатами. Восемь поездов выехали с вокзала в мертвой тишине. Вот разница! Мы не созданы для таких вещей.
Он говорил правду: ни один возглас не сообщил окружающим об отъезде итальянцев. Совсем не то, что эти зуавы! Действительно они "шли громко". Крики, свистки, громкие взрывы смеха, насмешки, распущенные речи, колкие словечки слышались со всех сторон; перроны и пути кишели суровыми весельчаками с загорелыми лицами, с искрящимися от радости глазами.
- Можно сказать, что они идут на праздник, - добавил итальянец почти оскорбленным тоном, - это невероятно!
Это действительно праздник для них, мог бы я ответить. Фронт на реке Пиаве после боев у Шмен-де-Дам! Австриец после немца; вы даже не поймете, что это означает для этих солдат. Но не всякую правду следует говорить вслух.
Между тем, на обратном пути, мне довелось побеседовать с несколькими французами, которые возвращались оттуда, они были вовсе не в таком восторге.
- Вот, - сказал мне один стрелок, - все это, видите ли, господин лейтенант, не идет ни в какое сравнение с нашим фронтом.
- Но почему? Разве вам тут не намного спокойней?
- Ой, это верно, если мы не собираемся дразнить австрийцев, можно быть уверенным, что и они не будут нас искать. Вино хорошее, нечего сказать; но расквартирования! Вы сдаетесь без счета; жить в деревнях, где так много таких красивых девушек и затягивать пояс, но там, в самом деле! Ничего нельзя делать, совсем ничего!
И он поднес к своим губам большой палец левой руки с дрожащим колючим ногтем. Что хотите, это страна, где священники все еще чересчур влиятельны...
Я уже в предыдущие дни видел, как проявлялось влияние духовенства; деревни, которые окружали нашу маленькую область, не были несчастны; много здоровых мужчин было еще дома, не было нехватки рабочих рук и сельскохозяйственные продукты хорошо продавались.
Между тем, там царило крайнее уныние и его причиной большей частью, я думаю, были "падре". Я свои ушами слышал, как один из них вещал с кафедры в своем приходе, что объявление войны Италией было преступлением против человечества, поражение итальянцев у Капоретто - справедливым наказанием неба и что немецкие и австрийские победители были инструментами божественной мести, и что все еще не кончилось, и беды только начинаются.
Из восьми или десяти священников соседних деревень только один казался мне человеком с живыми патриотическими чувствами, и я спрашиваю себя, был ли он искренним. - Действительно, это довольно любопытное явление, - говорил я себе, - что Германия всегда умела объединить любых интернационалистов. Как ей удается собрать их под свое крыло, великий Боже, и что это - просто результат уважения, которое внушают ее масса, ее могущество и ее очевидная сплоченность?
Я должен сказать, что я услышал и другие звуки колокола. На обратном пути, между Новарой и Турином, я путешествовал с двумя старшими итальянскими офицерами, которые, вначале, видя, что я не ни на что не реагировал, подумали, разумеется, что я их не понимаю, и больше не стеснялись. Может быть, вид моей формы им внушил следующие размышления?
- Мы, по правде говоря, ни для кого не союзники, мы не сражаемся ни за, ни против одних или других; наша война только за Италию и мы полагали, что наши шансы будут лучше, если мы разыграем англо - французскую карту.
Эти люди воображают, что мы боремся за них; если бы они были по-настоящему умными политиками, они знали бы, что у Италии есть лишь одно непреклонное желание: завершать объединение и что сам факт вступления в войну на стороне французов является верным признаком, что во второй войне, которую мы будем вести уже против них, мы вернем себе итальянские территории, которые французы несправедливо удерживают.
Нелегко слушать подобные речи и притворяться спящим."
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Катастрофа под Капоретто уничтожила репутацию итальянской армии, и ее не удалось восстановить на протяжении всей Второй Мировой войны. Насмешки над военными качествами итальянцев стали с тех пор обычным делом и дешево обходились.
Это несправедливо. В эпоху Возрождения итальянские солдаты были знамениты. Галеры и крепости блестящих венецианцев в течение 300 лет бросали вызов туркам-османам. Солдаты Савойского королевства отважно отстаивали национальную независимость и единство территории, сражаясь против войск Габсбургов, и как равные воевали рядом с французами и британцами в Крыму.
И только после объединения Италии начались военные проблемы. Тогда на благородное дерево неудержимой армии Савойи, набранной из горцев Итальянских Альп и трудолюбивых крестьян и горожан северных равнин, были привиты остатки армий юга, армий папы и Бурбонов, армии-игрушки, не испытывающие никакой лояльности в отношении династических правителей или военной цели любой значимости.
"Оденьте их в красное, синее или зеленое, - заметил однажды ленивый неаполитанский король по прозвишу Бомба, наблюдавший за дискуссией своих военных советников по поводу новой униформы, - они точно так же побегут при первой же возможности".
Бомба был реалистом. Он знал, что в государстве, где землевладельцы, которые должны поставлять офицеров, главным образом были озабочены тем, как выжать последние крохи арендной платы или труда у бедных или безземельных крестьян, из которых набирался рядовой состав, не могло быть никакого желания жертвовать своей жизнью.
В то время как лучше обученные и более квалифицированные рекруты из северных промышленных городов шли в артиллерию и инженерные войска, пехота в несоразмерных количествах набиралась с сельскохозяйственного юга.
"Разделение на север и юг в пределах Королевства, таким образом, было увековечено в этих разработках военного времени", где бедные южане платили несправедливо большую цену в человеческих жизнях за войну, начатую северной королевской династией и ведомую жестокими и лишенными гибкости северными генералами.
Итальянская дисциплина также отличалась большей жесткостью. Так было, поскольку итальянский главнокомандующий генерал Луиджи Кадорна считал, что социальная неустойчивость его армии требует наказаний за дисциплинарные нарушения со строгостью, какой не знала ни немецкая армия, ни BEF - например массовые казни и наказание по жребию.
Сначала позиции итальянской артиллерии были обстреляны газовыми снарядами. Хью Дальтон, в будущем министр финансов Великобритании, в то время молодой артиллерийский офицер, чья батарея временно находилась на Итальянском фронте, писал, что итальянские противогазы оказались совершенно бесполезны.
Затем начался обстрел обычными снарядами. К семи часам итальянские окопы были опустошены, и австро-германские войска начали наступление. Острие атаки составляли австрийская 22-я дивизия, набранная в Словении, и 8-я дивизия "Эдельвейс", в основном состоящая из элитных тирольских императорских егерей.
Они атаковали от Флича вниз по течению, по долине Изонцо к Капоретто чтобы встретиться с еще одной головной дивизией - "Альпийским корпусом", атаковавшей вверх по течению от Тольмино (Толмайна). В авангарде "Альпийского корпуса" шли Баварские "Leibregiment"("Телохранители") при поддержке Вюртембергского горного батальона. Роммель, будучи лишь лейтенантом, командовал штурмовым отрядом этого батальона.
Слух о прорыве неприятеля подрывал у простых солдат желание сопротивляться; то же самое произошло двадцать три года спустя, когда танки Роммеля беспрепятственно ползли сквозь деморализованную французскую армию за Мез.
Оберлейтенант Роммель.
Лейтенант Роммель начал захватывать пленных в возрастающих количествах - сначала несколько дюжин, затем сотни, а в конце концов целый полк численностью полторы тысячи человек.
После некоторых колебаний относительно капитуляции солдаты, увидев офицера, идущего к ним и размахивающего белым платком в знак своих намерений - Роммель, вечный индивидуалист, вышел вперед в одиночку, - неожиданно побросали оружие, выбежали к нему навстречу и, подняв его на плечи, разразились криками "Да здравствует Германия!".
Капитуляция этого полка - 1-го полка бригады Салерно - произошла на третий день сражения при Капоретто. К этому времени весь Итальянский фронт на Изонцо рухнул. Армия больше не подчинялась приказам или, по крайней мере, проводила демонстративные попытки неподчинения.
Сотни тысяч солдат бежали с гор на равнины. Хуже того - резервные части, переброшенные на передовую, чтобы выполнить свой долг, были встречены криками "черномазые". Войска австрийцев сталкивались с итальянскими формированиями, которые шли сдаваться в плен, скандируя "Да здравствует Австрия!".
"Несколько дней спустя действительно произошла катастрофа. 14-ая немецкая армия, о концентрации которой сообщил доктор X., прорвала итальянскую оборону. Итальянцы тверды и сильны, когда им улыбается удача, но стоит случиться беде, как у них все тут же рухнет.
Я видел француза в самые черные часы, и я не могу себе представить, что даже после катастрофы у Шарлеруа и в течение этих ужасных первых дней сентября 1914 года, его уныние могло бы сравниться с унынием итальянцев, которым их Марна предстояла намного позже, когда их противник был еще более деморализован, чем они, и не мог уже рассчитывать на немецкую поддержку.
В это время я в первый раз с начала войны попросил краткосрочный отпуск, чтобы поехать именно в Италию. Служба железных дорог функционировала почти так же плохо, как во Франции и поезда еще хуже соблюдали расписание. Впрочем, в этот момент как раз проходили огромные перемещения войск, и мне пришлось провести несколько часов в Турине в огромном темном и закопченном зале вокзала Порта-Нуова.
Я представился коменданту, чтобы показать ему мое разрешение на отпуск и пропуск. Вскоре после этого я встретил его на перроне, и мы беседовали о тысяче разных вещей. Он был настроен скорее пораженчески и хотел только окончания войны, все равно, с каким результатом и какой ценой.
- Мы больше не можем держаться; войска деморализованы. А вы? Вам это не надоело?
- Мы будем держаться, - ответил я, - у нас уже был наш духовный кризис, мы выдержали тогда, и теперь самое трудное позади.
В этот момент раздался оглушительный, мощный грохот, отраженный многократным эхо от всех стекол просторного вокзала, шум, увеличивавшийся с каждым оборотом колеса, который производил длинный черный поезд, перевозивший войска в форме цвете хаки. Я посмотрел на коменданта, который пожал плечами.
- Французский поезд, - сказал он, - даже если бы я не знал, то догадался бы по этим крикам.
Затем, хватая пуговицу моего кителя:
- Да, вы, французы, странный народ; вот, эти едут на передовую и через несколько дней те, кто сильнее всех кричат, возможно, умолкнут навсегда. Они об этом даже не думают.
Он добавил потом более низким голосом:
- Вы ожидаете на этом вокзале с двух часов, не так ли? И вы ничего не слышали, верно? Итак, каждые пятнадцать минут отсюда отправлялся поезд с нашими солдатами. Восемь поездов выехали с вокзала в мертвой тишине. Вот разница! Мы не созданы для таких вещей.
Он говорил правду: ни один возглас не сообщил окружающим об отъезде итальянцев. Совсем не то, что эти зуавы! Действительно они "шли громко". Крики, свистки, громкие взрывы смеха, насмешки, распущенные речи, колкие словечки слышались со всех сторон; перроны и пути кишели суровыми весельчаками с загорелыми лицами, с искрящимися от радости глазами.
- Можно сказать, что они идут на праздник, - добавил итальянец почти оскорбленным тоном, - это невероятно!
Это действительно праздник для них, мог бы я ответить. Фронт на реке Пиаве после боев у Шмен-де-Дам! Австриец после немца; вы даже не поймете, что это означает для этих солдат. Но не всякую правду следует говорить вслух.
Между тем, на обратном пути, мне довелось побеседовать с несколькими французами, которые возвращались оттуда, они были вовсе не в таком восторге.
- Вот, - сказал мне один стрелок, - все это, видите ли, господин лейтенант, не идет ни в какое сравнение с нашим фронтом.
- Но почему? Разве вам тут не намного спокойней?
- Ой, это верно, если мы не собираемся дразнить австрийцев, можно быть уверенным, что и они не будут нас искать. Вино хорошее, нечего сказать; но расквартирования! Вы сдаетесь без счета; жить в деревнях, где так много таких красивых девушек и затягивать пояс, но там, в самом деле! Ничего нельзя делать, совсем ничего!
И он поднес к своим губам большой палец левой руки с дрожащим колючим ногтем. Что хотите, это страна, где священники все еще чересчур влиятельны...
Я уже в предыдущие дни видел, как проявлялось влияние духовенства; деревни, которые окружали нашу маленькую область, не были несчастны; много здоровых мужчин было еще дома, не было нехватки рабочих рук и сельскохозяйственные продукты хорошо продавались.
Между тем, там царило крайнее уныние и его причиной большей частью, я думаю, были "падре". Я свои ушами слышал, как один из них вещал с кафедры в своем приходе, что объявление войны Италией было преступлением против человечества, поражение итальянцев у Капоретто - справедливым наказанием неба и что немецкие и австрийские победители были инструментами божественной мести, и что все еще не кончилось, и беды только начинаются.
Из восьми или десяти священников соседних деревень только один казался мне человеком с живыми патриотическими чувствами, и я спрашиваю себя, был ли он искренним. - Действительно, это довольно любопытное явление, - говорил я себе, - что Германия всегда умела объединить любых интернационалистов. Как ей удается собрать их под свое крыло, великий Боже, и что это - просто результат уважения, которое внушают ее масса, ее могущество и ее очевидная сплоченность?
Я должен сказать, что я услышал и другие звуки колокола. На обратном пути, между Новарой и Турином, я путешествовал с двумя старшими итальянскими офицерами, которые, вначале, видя, что я не ни на что не реагировал, подумали, разумеется, что я их не понимаю, и больше не стеснялись. Может быть, вид моей формы им внушил следующие размышления?
- Мы, по правде говоря, ни для кого не союзники, мы не сражаемся ни за, ни против одних или других; наша война только за Италию и мы полагали, что наши шансы будут лучше, если мы разыграем англо - французскую карту.
Эти люди воображают, что мы боремся за них; если бы они были по-настоящему умными политиками, они знали бы, что у Италии есть лишь одно непреклонное желание: завершать объединение и что сам факт вступления в войну на стороне французов является верным признаком, что во второй войне, которую мы будем вести уже против них, мы вернем себе итальянские территории, которые французы несправедливо удерживают.
Нелегко слушать подобные речи и притворяться спящим."
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Катастрофа под Капоретто уничтожила репутацию итальянской армии, и ее не удалось восстановить на протяжении всей Второй Мировой войны. Насмешки над военными качествами итальянцев стали с тех пор обычным делом и дешево обходились.
Это несправедливо. В эпоху Возрождения итальянские солдаты были знамениты. Галеры и крепости блестящих венецианцев в течение 300 лет бросали вызов туркам-османам. Солдаты Савойского королевства отважно отстаивали национальную независимость и единство территории, сражаясь против войск Габсбургов, и как равные воевали рядом с французами и британцами в Крыму.
И только после объединения Италии начались военные проблемы. Тогда на благородное дерево неудержимой армии Савойи, набранной из горцев Итальянских Альп и трудолюбивых крестьян и горожан северных равнин, были привиты остатки армий юга, армий папы и Бурбонов, армии-игрушки, не испытывающие никакой лояльности в отношении династических правителей или военной цели любой значимости.
"Оденьте их в красное, синее или зеленое, - заметил однажды ленивый неаполитанский король по прозвишу Бомба, наблюдавший за дискуссией своих военных советников по поводу новой униформы, - они точно так же побегут при первой же возможности".
Бомба был реалистом. Он знал, что в государстве, где землевладельцы, которые должны поставлять офицеров, главным образом были озабочены тем, как выжать последние крохи арендной платы или труда у бедных или безземельных крестьян, из которых набирался рядовой состав, не могло быть никакого желания жертвовать своей жизнью.
В то время как лучше обученные и более квалифицированные рекруты из северных промышленных городов шли в артиллерию и инженерные войска, пехота в несоразмерных количествах набиралась с сельскохозяйственного юга.
"Разделение на север и юг в пределах Королевства, таким образом, было увековечено в этих разработках военного времени", где бедные южане платили несправедливо большую цену в человеческих жизнях за войну, начатую северной королевской династией и ведомую жестокими и лишенными гибкости северными генералами.
Итальянская дисциплина также отличалась большей жесткостью. Так было, поскольку итальянский главнокомандующий генерал Луиджи Кадорна считал, что социальная неустойчивость его армии требует наказаний за дисциплинарные нарушения со строгостью, какой не знала ни немецкая армия, ни BEF - например массовые казни и наказание по жребию.
Сначала позиции итальянской артиллерии были обстреляны газовыми снарядами. Хью Дальтон, в будущем министр финансов Великобритании, в то время молодой артиллерийский офицер, чья батарея временно находилась на Итальянском фронте, писал, что итальянские противогазы оказались совершенно бесполезны.
Затем начался обстрел обычными снарядами. К семи часам итальянские окопы были опустошены, и австро-германские войска начали наступление. Острие атаки составляли австрийская 22-я дивизия, набранная в Словении, и 8-я дивизия "Эдельвейс", в основном состоящая из элитных тирольских императорских егерей.
Они атаковали от Флича вниз по течению, по долине Изонцо к Капоретто чтобы встретиться с еще одной головной дивизией - "Альпийским корпусом", атаковавшей вверх по течению от Тольмино (Толмайна). В авангарде "Альпийского корпуса" шли Баварские "Leibregiment"("Телохранители") при поддержке Вюртембергского горного батальона. Роммель, будучи лишь лейтенантом, командовал штурмовым отрядом этого батальона.
Слух о прорыве неприятеля подрывал у простых солдат желание сопротивляться; то же самое произошло двадцать три года спустя, когда танки Роммеля беспрепятственно ползли сквозь деморализованную французскую армию за Мез.
Оберлейтенант Роммель.
Лейтенант Роммель начал захватывать пленных в возрастающих количествах - сначала несколько дюжин, затем сотни, а в конце концов целый полк численностью полторы тысячи человек.
После некоторых колебаний относительно капитуляции солдаты, увидев офицера, идущего к ним и размахивающего белым платком в знак своих намерений - Роммель, вечный индивидуалист, вышел вперед в одиночку, - неожиданно побросали оружие, выбежали к нему навстречу и, подняв его на плечи, разразились криками "Да здравствует Германия!".
Капитуляция этого полка - 1-го полка бригады Салерно - произошла на третий день сражения при Капоретто. К этому времени весь Итальянский фронт на Изонцо рухнул. Армия больше не подчинялась приказам или, по крайней мере, проводила демонстративные попытки неподчинения.
Сотни тысяч солдат бежали с гор на равнины. Хуже того - резервные части, переброшенные на передовую, чтобы выполнить свой долг, были встречены криками "черномазые". Войска австрийцев сталкивались с итальянскими формированиями, которые шли сдаваться в плен, скандируя "Да здравствует Австрия!".