Из австрийской пехоты в революционные гусары. 1916-1919 г.
"В мае 1915 года из-за тяжелых потерь на фронте в Венгрии была объявлена внеочередная мобилизация. В армию призывались юноши моложе двадцати лет. Мы попали под этот призыв.
Командиром первой роты был мой старый знакомый - школьный товарищ Ференц Томка. В то время когда я работал учеником в типографии, он учился в военной академии Лудовика, после окончания которой сразу получил звание лейтенанта.
Линия фронта в то время проходила недалеко от Ровно. Несколько позже мы узнали о том, что войска генерала Брусилова предприняли мощное наступление против австро-венгерской армии. Так что на фронт мы прибыли в самое время.
Когда мы прибыли на фронт, нас встретила тишина. Это было так непонятно и так неожиданно - мы ждали, что нас оглушит артиллерийская канонада и треск пулеметов, что мы повсюду увидим искаженные страхом и ненавистью лица, дымящие развалины, бегущих людей, плачущих женщин и детей, тела умирающих и трупы. Но ничего этого мы не увидели и не услышали. Нас встретила ужасающая тишина, мертвая, загадочная тишина.
Всю ночь напролет мы молча рыли окопы и укрытия. Каждый думал о своем. Жизнь, казалось, уже кончилась. Потом пришел рассвет. Наступило первое утро моего пребывания на фронте.
Измученный тяжелой физической работой, я сидел в окопе. Вдруг послышался топот. Меня словно кто подтолкнул. Я выглянул из окопа и остолбенел. На бруствере окопа стоял русский солдат огромного роста, с большой бородой и делал знаки, чтобы я вылезал из окопа.
Такого же здоровенного солдата господин офицер показывал нам в вагоне на пропагандистском плакате. На нем была точно такая же папаха, только лицо другое.
Я страшно перепугался. Сердце бешено колотилось, а всего меня словно парализовало: я никак не мог заставить себя встать. Русский наклонившись, взял меня за ворот шинели и вытащил из окопа.
От страха и растерянности я даже потерял способность соображать. На левой руке у меня болтался карабин, а правой я вцепился в вещмешок. В таком виде русский и вытащил меня из окопа. Пока мы шли, меня ранило в шею. Но тогда рана показалась мне пустячной.
На первом привале я немного пришел в себя и, осмелев, разглядел солдата. Разумеется, никакого огромного ножа у него во рту не было (таким был нарисован русский солдат на плакате, который мы видели еще дома). Я увидел у русского лишь маленький перочинный ножик, которым он резал кусок сала, чтобы поделиться со мной.
Русские меня успокоили: мол, ничего они со мной делать не собираются. Перевязали мне рану на шее. Врач, осматривавший меня, искал, искал пулю, но так и не нашел и махнул рукой. Потом выяснилось, что меня ранило пулей, которая была уже на излете и потому застряла в шее. Извлекли ее оттуда лишь позже.
В Ровно нас временно разместили в школе. Здесь оказался весь наш батальон. Еще раз я увидел и лейтенанта Томку. Недолгой оказалась наша фронтовая жизнь. Длилась она всего-навсего одну-единственную ночь. Утром мы попали в плен, так и не успев сделать ни одного выстрела. Все произошло как во сне.
1917 год. Остановились мы перед зданием военной комендатуры. Пятеро вооруженных красногвардейцев, среди них был и я, подошли к подъезду. Остальные во главе с Михайловым окружили здание, Раевский толкнул входную дверь.
Это был кабинет военного коменданта. За письменным столом сидел мой старый знакомый - полковник, который в свое время забрал меня на работу в типографию. Иван Митрофанович тяжело поднялся из-за стола.
- Полковник! - обратился к нему Раевский. - Именем революции и по поручению рабоче-крестьянского правительства военно-революционный комитет берет власть в свои руки. Распорядитесь, чтобы нам немедленно было передано все оружие, склады и само помещение.
Полковник дернул за какой-то шнурок, и тотчас же на пороге появились два офицера. Полковник приказал им немедленно прислать к нему заведующего складом с ключами - для передачи всего имущества, как он выразился. На складе мы нашли довольно много оружия. Теперь его хватит и для роты охраны, и для красногвардейцев.
Оставив в штабе дежурного и охрану, мы во главе с товарищем Михайловым направились к зданию полиции и полицейским казармам. С одной стороны здания располагался взвод жандармов, с другой находилось полицейское отделение. Здесь же были караульное помещение и комнаты для отдыха.
Сопротивления нам никто не оказал. По первому же нашему требованию солдаты сложили оружие и, построившись во дворе, спокойно ждали своей участи. Товарищ Михайлов произнес короткую речь. Солдатам разрешили забрать свои личные вещи и разойтись по домам. На этом закончился здесь переход власти в наши руки.
В конце 1918 года из-под Саратова в Москву прибыла рота интернационалистов во главе со своим командиром Йожефом Нетичем. Рота должна была получить направление на фронт. По прибытии в Москву роту Нетича расположили на Каланчевской улице в общежитии железнодорожников.
Там уже разместилась рота китайских добровольцев, которой командовал Лин Фан. Заместитель Лин Фана, или, как говорили сами китайцы, отец роты дядя Ли, был поваром в известном тогда московском ресторане "Яр". Московский реввоенсовет решил из рот венгерских и китайских добровольцев сформировать интернациональный батальон, а командиром назначить Нетича.
В результате наших усилий в конце апреля 1919 года московский интернациональный батальон был переформирован в пехотный полк имени Третьего Интернационала, куда вошли батальон Нетича, китайский батальон, бывший ярославский батальон ЧК и рота интернационалистов, прибывшая из Тамбова.
Командиром стрелкового полка имени Третьего Интернационала был назначен чех Йожеф Каплан, который раньше служил помощником механика на одном из кораблей в Триесте. Позже он был списан в пехоту, а в 1915 году попал в русский плен. Жил в лагере для военнопленных в Перми, потом работал на судоремонтном заводе на Каме.
После Февральской революции Каплан добровольно вступил в Красную камскую флотилию и в 1919 году попал к нам. Нетич был назначен заместителем командира полка. У нас в полку собралось много кавалеристов. Среди пехотинцев тоже оказалось довольно много солдат, которые некогда служили в гусарских или драгунских полках.
Короче говоря, была основа для создания собственного кавалерийского подразделения. Иштвану Хорвату, токарю из Дьёра, служившему фельдфебелем в 1-м гусарском полку, мы и поручили формирование кавалерийского подразделения.
В сопровождении одного русского товарища мы вчетвером выехали в Киев, чтобы подготовить расквартирование наших подразделений. К нашему огромному удивлению, в Наркомате обороны Украинской Советской Республики уже с мая действовал оргкомитет украинских интернационалистов во главе с товарищем Башковичем.
Здесь мы познакомились со многими венграми, в том числе и с командиром 1-го интернационального стрелкового полка Тардином. Полк этот в основном состоял из венгров, которые стали добровольцами на Украине и уже принимали участие в боях весной 1919 года.
Мы с радостью узнали, что командир интернационального полка, расположенного в Полтаве, тоже венгр - Рудольф Фекете. Этот полк сражался на Украине против контрреволюционных частей и банд. Позже этот полк стал называться 2-м интернациональным стрелковым полком. В нем сражались тысяча двести венгерских бойцов.
Когда полным ходом шло расквартирование войск, киевская военная комендатура сообщила нам, что в арсенале, вернее на его складах, имеется большое количество снаряжения бывшей австро-венгерской армии. Нам было предложено посмотреть это снаряжение и отобрать все, что могло пригодиться. Это известие очень обрадовало нас.
В арсенале мы нашли большое число винтовок "манлихер", патроны, имущество связи и обмундирование, главным образом сапоги и белье. По нашим подсчетам оказалось, что отечественным оружием можно вооружить целый полк и создать три артиллерийские батареи. Нашли мы там и более сотни комплектов конской сбруи.
Наши инженерные подразделения и связисты тоже могли полностью экипироваться из арсенальских запасов. На складе мы обнаружили тысячи красных гусарских пилоток с инициалами Франца-Иосифа и эмблемами 1-го гусарского полка. Эти пилотки получили кавалеристы нашего кавалерийского полка. В них они провоевали всю гражданскую войну.
Командиром формируемого кавалерийского дивизиона интернационалистов был назначен Иштван Хорват, комиссаром - Драгомир Деспотович, хорват по национальности. Он прибыл из Астрахани с небольшим отрядом конников. Инструктором дивизиона стал Бруно Вайнер, бывший прапорщик австрийского драгунского полка, замечательный кавалерист. Он был одним из моих заместителей. Меня же совершенно неожиданно назначили начальником штаба дивизиона.
Получив новое назначение, я недоумевал: ведь я ничего не смыслил в кавалерии, да и вообще в военном деле. В армии я был всего-навсего ефрейтором, а на лошади никогда не сидел. Откровенно говоря, я трудно вживался в новую должность и только гораздо позже узнал, чему был обязан своим назначением в кавалерию.
Из всех командиров я оказался единственным, кто более или менее сносно говорил по-русски. Так вот это обстоятельство и сыграло решающую роль в моем назначении.
В наш дивизион входили взвод станковых пулеметов (восемь "максимов"), две легкие артиллерийские батареи, отряд связи и саперный отряд. Пулеметный взвод имел свои тачанки, в них запрягали пару лошадей. Командовал пулеметчиками Шандор Надь, большой мастер своего дела. На родине он служил в снайперской части.
Форма наша состояла из красной гусарской пилотки, гимнастерки, брюк и шинели. Причем в трех эскадронах конники ходили в красных гусарских брюках. Кавалеристы и артиллеристы носили гусарские сапоги, остальные - ботинки. Даже наши украинские конники щеголяли в красных гусарских пилотках и только уходя в разведку, надевали пехотные фуражки.
Гусары, обвешанные карабинами, саблями и седлами, шли в пешем строю. Глядя на них, прохожие сразу же догадывались, что это конники без лошадей, и нет-нет да и отпускали в их адрес язвительные шутки. Интернационалисты, будто ничего не замечая, шли строем с песнями.
Вот и центральная улица Киева. По обеим сторонам магазины, рестораны, трактиры, банки. На той и другой стороне Крещатика ждут седоков пролетки извозчиков. Извозчики у трактиров и магазинов говорят о своих делах.
Увидев пеших гусар, несколько молодых извозчиков стали громко смеяться. Особенно усердствовал здоровенный бородач. Он хлопал себя по животу и громко хохотал, а потом зашагал, высоко задирая ноги, передразнивая гусар.
Этого уже гусары не могли стерпеть. Песня вдруг оборвалась, строй моментально нарушился, и гусары, бросившись к пролеткам, начали быстро выпрягать лошадей.
Теперь извозчикам было не до веселья. Они закричали, стали грозить кулаками. На Крещатике поднялась паника. Прохожие бросились кто куда. Торговцы спешно запирали свои лавки и магазины. Но наши ребята вовсе и не собирались кого-нибудь обижать. Просто-напросто они вдруг стихийно решили обзавестись лошадьми.
Эскадрон Каспара и пластуны предприняли ночное наступление на Казатин. И хотя город был сильно разбросан, пластуны с трех сторон окружили его, а эскадрон Каспара в полночь с криками "ура" ворвался в Казатин.
Бруно, допрашивая пленных, узнал от одного немца, что на станции вот уже четвертые сутки находится эшелон со стрелковым батальоном. Попавшие в плен немцы, заслышав венгерскую речь, недоумевали, почему мы здесь оказались. Бруно все объяснил им.
Кое-кому из белых удалось бежать на станцию и сообщить там, что город захватили красные. Узнав об этом, командир немецкого батальона майор Видермайер приказал начальнику станции немедленно отправить эшелон на запад. Но железнодорожники не сделали этого, и эшелон остался на путях. Заслышав где-то выстрелы, перепуганные немцы открыли беспорядочную стрельбу из вагонов.
Пока немцы палили без разбору в темноту, пластуны и спешившиеся гусары под покровом ночи приблизились к эшелону и атаковали его, забросав гранатами. От взрыва одной из гранат загорелся офицерский вагон.
Через несколько минут весь стрелковый батальон был разоружен. В плен попало двести семьдесят четыре солдата и тринадцать офицеров, было захвачено много оружия и боеприпасов.
Первым Бруно стал допрашивать командира батальона, но тот упрямо молчал. Разозлившись, Бруно сказал: - Именем революции приказываю: говорите, и только правду! Вам не удастся нас провести. Говорите, иначе получите пулю в лоб!
Такое предупреждение подействовало на майора. Он проговорил: - Я только выполнял приказ. - И молитвенно сложил руки. - Тем хуже для тебя, трусливый пес! Тебе не только пули, но и виселицы мало!" - из воспоминаний "красного гусара" Рудольфа Гарашина.
Командиром первой роты был мой старый знакомый - школьный товарищ Ференц Томка. В то время когда я работал учеником в типографии, он учился в военной академии Лудовика, после окончания которой сразу получил звание лейтенанта.
Линия фронта в то время проходила недалеко от Ровно. Несколько позже мы узнали о том, что войска генерала Брусилова предприняли мощное наступление против австро-венгерской армии. Так что на фронт мы прибыли в самое время.
Когда мы прибыли на фронт, нас встретила тишина. Это было так непонятно и так неожиданно - мы ждали, что нас оглушит артиллерийская канонада и треск пулеметов, что мы повсюду увидим искаженные страхом и ненавистью лица, дымящие развалины, бегущих людей, плачущих женщин и детей, тела умирающих и трупы. Но ничего этого мы не увидели и не услышали. Нас встретила ужасающая тишина, мертвая, загадочная тишина.
Всю ночь напролет мы молча рыли окопы и укрытия. Каждый думал о своем. Жизнь, казалось, уже кончилась. Потом пришел рассвет. Наступило первое утро моего пребывания на фронте.
Измученный тяжелой физической работой, я сидел в окопе. Вдруг послышался топот. Меня словно кто подтолкнул. Я выглянул из окопа и остолбенел. На бруствере окопа стоял русский солдат огромного роста, с большой бородой и делал знаки, чтобы я вылезал из окопа.
Такого же здоровенного солдата господин офицер показывал нам в вагоне на пропагандистском плакате. На нем была точно такая же папаха, только лицо другое.
Я страшно перепугался. Сердце бешено колотилось, а всего меня словно парализовало: я никак не мог заставить себя встать. Русский наклонившись, взял меня за ворот шинели и вытащил из окопа.
От страха и растерянности я даже потерял способность соображать. На левой руке у меня болтался карабин, а правой я вцепился в вещмешок. В таком виде русский и вытащил меня из окопа. Пока мы шли, меня ранило в шею. Но тогда рана показалась мне пустячной.
На первом привале я немного пришел в себя и, осмелев, разглядел солдата. Разумеется, никакого огромного ножа у него во рту не было (таким был нарисован русский солдат на плакате, который мы видели еще дома). Я увидел у русского лишь маленький перочинный ножик, которым он резал кусок сала, чтобы поделиться со мной.
Русские меня успокоили: мол, ничего они со мной делать не собираются. Перевязали мне рану на шее. Врач, осматривавший меня, искал, искал пулю, но так и не нашел и махнул рукой. Потом выяснилось, что меня ранило пулей, которая была уже на излете и потому застряла в шее. Извлекли ее оттуда лишь позже.
В Ровно нас временно разместили в школе. Здесь оказался весь наш батальон. Еще раз я увидел и лейтенанта Томку. Недолгой оказалась наша фронтовая жизнь. Длилась она всего-навсего одну-единственную ночь. Утром мы попали в плен, так и не успев сделать ни одного выстрела. Все произошло как во сне.
1917 год. Остановились мы перед зданием военной комендатуры. Пятеро вооруженных красногвардейцев, среди них был и я, подошли к подъезду. Остальные во главе с Михайловым окружили здание, Раевский толкнул входную дверь.
Это был кабинет военного коменданта. За письменным столом сидел мой старый знакомый - полковник, который в свое время забрал меня на работу в типографию. Иван Митрофанович тяжело поднялся из-за стола.
- Полковник! - обратился к нему Раевский. - Именем революции и по поручению рабоче-крестьянского правительства военно-революционный комитет берет власть в свои руки. Распорядитесь, чтобы нам немедленно было передано все оружие, склады и само помещение.
Полковник дернул за какой-то шнурок, и тотчас же на пороге появились два офицера. Полковник приказал им немедленно прислать к нему заведующего складом с ключами - для передачи всего имущества, как он выразился. На складе мы нашли довольно много оружия. Теперь его хватит и для роты охраны, и для красногвардейцев.
Оставив в штабе дежурного и охрану, мы во главе с товарищем Михайловым направились к зданию полиции и полицейским казармам. С одной стороны здания располагался взвод жандармов, с другой находилось полицейское отделение. Здесь же были караульное помещение и комнаты для отдыха.
Сопротивления нам никто не оказал. По первому же нашему требованию солдаты сложили оружие и, построившись во дворе, спокойно ждали своей участи. Товарищ Михайлов произнес короткую речь. Солдатам разрешили забрать свои личные вещи и разойтись по домам. На этом закончился здесь переход власти в наши руки.
В конце 1918 года из-под Саратова в Москву прибыла рота интернационалистов во главе со своим командиром Йожефом Нетичем. Рота должна была получить направление на фронт. По прибытии в Москву роту Нетича расположили на Каланчевской улице в общежитии железнодорожников.
Там уже разместилась рота китайских добровольцев, которой командовал Лин Фан. Заместитель Лин Фана, или, как говорили сами китайцы, отец роты дядя Ли, был поваром в известном тогда московском ресторане "Яр". Московский реввоенсовет решил из рот венгерских и китайских добровольцев сформировать интернациональный батальон, а командиром назначить Нетича.
В результате наших усилий в конце апреля 1919 года московский интернациональный батальон был переформирован в пехотный полк имени Третьего Интернационала, куда вошли батальон Нетича, китайский батальон, бывший ярославский батальон ЧК и рота интернационалистов, прибывшая из Тамбова.
Командиром стрелкового полка имени Третьего Интернационала был назначен чех Йожеф Каплан, который раньше служил помощником механика на одном из кораблей в Триесте. Позже он был списан в пехоту, а в 1915 году попал в русский плен. Жил в лагере для военнопленных в Перми, потом работал на судоремонтном заводе на Каме.
После Февральской революции Каплан добровольно вступил в Красную камскую флотилию и в 1919 году попал к нам. Нетич был назначен заместителем командира полка. У нас в полку собралось много кавалеристов. Среди пехотинцев тоже оказалось довольно много солдат, которые некогда служили в гусарских или драгунских полках.
Короче говоря, была основа для создания собственного кавалерийского подразделения. Иштвану Хорвату, токарю из Дьёра, служившему фельдфебелем в 1-м гусарском полку, мы и поручили формирование кавалерийского подразделения.
В сопровождении одного русского товарища мы вчетвером выехали в Киев, чтобы подготовить расквартирование наших подразделений. К нашему огромному удивлению, в Наркомате обороны Украинской Советской Республики уже с мая действовал оргкомитет украинских интернационалистов во главе с товарищем Башковичем.
Здесь мы познакомились со многими венграми, в том числе и с командиром 1-го интернационального стрелкового полка Тардином. Полк этот в основном состоял из венгров, которые стали добровольцами на Украине и уже принимали участие в боях весной 1919 года.
Мы с радостью узнали, что командир интернационального полка, расположенного в Полтаве, тоже венгр - Рудольф Фекете. Этот полк сражался на Украине против контрреволюционных частей и банд. Позже этот полк стал называться 2-м интернациональным стрелковым полком. В нем сражались тысяча двести венгерских бойцов.
Когда полным ходом шло расквартирование войск, киевская военная комендатура сообщила нам, что в арсенале, вернее на его складах, имеется большое количество снаряжения бывшей австро-венгерской армии. Нам было предложено посмотреть это снаряжение и отобрать все, что могло пригодиться. Это известие очень обрадовало нас.
В арсенале мы нашли большое число винтовок "манлихер", патроны, имущество связи и обмундирование, главным образом сапоги и белье. По нашим подсчетам оказалось, что отечественным оружием можно вооружить целый полк и создать три артиллерийские батареи. Нашли мы там и более сотни комплектов конской сбруи.
Наши инженерные подразделения и связисты тоже могли полностью экипироваться из арсенальских запасов. На складе мы обнаружили тысячи красных гусарских пилоток с инициалами Франца-Иосифа и эмблемами 1-го гусарского полка. Эти пилотки получили кавалеристы нашего кавалерийского полка. В них они провоевали всю гражданскую войну.
Командиром формируемого кавалерийского дивизиона интернационалистов был назначен Иштван Хорват, комиссаром - Драгомир Деспотович, хорват по национальности. Он прибыл из Астрахани с небольшим отрядом конников. Инструктором дивизиона стал Бруно Вайнер, бывший прапорщик австрийского драгунского полка, замечательный кавалерист. Он был одним из моих заместителей. Меня же совершенно неожиданно назначили начальником штаба дивизиона.
Получив новое назначение, я недоумевал: ведь я ничего не смыслил в кавалерии, да и вообще в военном деле. В армии я был всего-навсего ефрейтором, а на лошади никогда не сидел. Откровенно говоря, я трудно вживался в новую должность и только гораздо позже узнал, чему был обязан своим назначением в кавалерию.
Из всех командиров я оказался единственным, кто более или менее сносно говорил по-русски. Так вот это обстоятельство и сыграло решающую роль в моем назначении.
В наш дивизион входили взвод станковых пулеметов (восемь "максимов"), две легкие артиллерийские батареи, отряд связи и саперный отряд. Пулеметный взвод имел свои тачанки, в них запрягали пару лошадей. Командовал пулеметчиками Шандор Надь, большой мастер своего дела. На родине он служил в снайперской части.
Форма наша состояла из красной гусарской пилотки, гимнастерки, брюк и шинели. Причем в трех эскадронах конники ходили в красных гусарских брюках. Кавалеристы и артиллеристы носили гусарские сапоги, остальные - ботинки. Даже наши украинские конники щеголяли в красных гусарских пилотках и только уходя в разведку, надевали пехотные фуражки.
Гусары, обвешанные карабинами, саблями и седлами, шли в пешем строю. Глядя на них, прохожие сразу же догадывались, что это конники без лошадей, и нет-нет да и отпускали в их адрес язвительные шутки. Интернационалисты, будто ничего не замечая, шли строем с песнями.
Вот и центральная улица Киева. По обеим сторонам магазины, рестораны, трактиры, банки. На той и другой стороне Крещатика ждут седоков пролетки извозчиков. Извозчики у трактиров и магазинов говорят о своих делах.
Увидев пеших гусар, несколько молодых извозчиков стали громко смеяться. Особенно усердствовал здоровенный бородач. Он хлопал себя по животу и громко хохотал, а потом зашагал, высоко задирая ноги, передразнивая гусар.
Этого уже гусары не могли стерпеть. Песня вдруг оборвалась, строй моментально нарушился, и гусары, бросившись к пролеткам, начали быстро выпрягать лошадей.
Теперь извозчикам было не до веселья. Они закричали, стали грозить кулаками. На Крещатике поднялась паника. Прохожие бросились кто куда. Торговцы спешно запирали свои лавки и магазины. Но наши ребята вовсе и не собирались кого-нибудь обижать. Просто-напросто они вдруг стихийно решили обзавестись лошадьми.
Эскадрон Каспара и пластуны предприняли ночное наступление на Казатин. И хотя город был сильно разбросан, пластуны с трех сторон окружили его, а эскадрон Каспара в полночь с криками "ура" ворвался в Казатин.
Бруно, допрашивая пленных, узнал от одного немца, что на станции вот уже четвертые сутки находится эшелон со стрелковым батальоном. Попавшие в плен немцы, заслышав венгерскую речь, недоумевали, почему мы здесь оказались. Бруно все объяснил им.
Кое-кому из белых удалось бежать на станцию и сообщить там, что город захватили красные. Узнав об этом, командир немецкого батальона майор Видермайер приказал начальнику станции немедленно отправить эшелон на запад. Но железнодорожники не сделали этого, и эшелон остался на путях. Заслышав где-то выстрелы, перепуганные немцы открыли беспорядочную стрельбу из вагонов.
Пока немцы палили без разбору в темноту, пластуны и спешившиеся гусары под покровом ночи приблизились к эшелону и атаковали его, забросав гранатами. От взрыва одной из гранат загорелся офицерский вагон.
Через несколько минут весь стрелковый батальон был разоружен. В плен попало двести семьдесят четыре солдата и тринадцать офицеров, было захвачено много оружия и боеприпасов.
Первым Бруно стал допрашивать командира батальона, но тот упрямо молчал. Разозлившись, Бруно сказал: - Именем революции приказываю: говорите, и только правду! Вам не удастся нас провести. Говорите, иначе получите пулю в лоб!
Такое предупреждение подействовало на майора. Он проговорил: - Я только выполнял приказ. - И молитвенно сложил руки. - Тем хуже для тебя, трусливый пес! Тебе не только пули, но и виселицы мало!" - из воспоминаний "красного гусара" Рудольфа Гарашина.