Махновцы.
"Особенности гражданской войны заставили меня пробыть у Махно довольно продолжительное время, что дало мне возможность наблюдать не только самого Махно и его приближенных, но и основательно окунуться в самую глубину того движения, которое возглавлялось Махно. С этими наблюдениями я и считаю своей задачей познакомить читателя.
В июне 1918 года мне нужно было срочно выехать по делам из Симферополя в Киев. После некоторых размышлений: ехать ли морем до Одессы, а затем через Раздельную на Киев, или через Александровск с риском попасть в объятия "батьки Махно", о котором рассказывали легенды, - я решил рискнуть ехать поездом.
Днем благополучно прошли Александровск, вечером далеко оставили Синельниково. Ничего страшного не случилось. Пассажиры успокоились, забывая рассказы о бандах Махно, шутили и уже стали сдвигать чемоданы, корзины, узлы, устраиваясь на ночлег. В это время вагон неожиданно качнуло, ход поезда замедлился, заскрипели колеса. Пассажиры испуганно переглянулись. Гремя буферами, поезд остановился.
Не успели мы сообразить, в чем дело, как сухо затрещали винтовочные выстрелы.
- Грабят... Махно...
Из вагона в вагон неслась грубая команда:
- Забирай вещи, выходи в поле, а кто не выйдет - расстреляем...
От кого исходил приказ, почему надо выходить из вагона, - никто не знал, но ослушаться приказа никто не посмел.
Вскоре появились и пешие махновцы. Мы стояли небольшими группами возле своих вагонов, свалив багаж на мокрую землю.
У товарных вагонов слышался шум, крики и брань, - это махновцы перегружали товары из вагонов на подводы. Когда перегрузка окончилась, нам приказали куда-то итти. Прошли около трех верст, показались подводы, нас остановили.
Солидного вида мужчина в высокой бараньей шапке, окруженный толпой вооруженных людей, объявил нам, что бояться нечего, что мы временно задержаны "Запорожским полком Петриченко из армии батьки Махно" и что расстреливать будут только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.
На наши уверения, что ни офицеров, ни полицейских, ни спекулянтов среди нас нет, "баранья шапка" равнодушно ответила, что "там видно будет, а пока предъявите документы".
Однако проверялись не документы, а бумажники и кошельки, которые тщательно складывались в мешки вместе с часами, портсигарами, кольцами и другими драгоценными вещами. Багаж нам приказали сложить на подводы, которые двинулись куда-то без нас.
После проверки "документов" нам приказали итти по дороге через лес в с. Клюевку и явиться в штаб Махно.
+++++++++++
Делать нечего - пришлось итти. По дороге мы заметили, что нас никто не конвоирует. На ходу мы стали обсуждать создавшееся положение. Одни говорили, что мы свободны и нам следует итти до станции, а другие считали за лучшее, во избежание недоразумений, итти в Клюевку, где можно будет поесть и отдохнуть.
Произошел раскол: большая группа пассажиров повернула назад, а меньшая взяла направление на лес, который темной полосой вырисовывался на туманном горизонте.
Итти приходилось по грязи. Вскоре мы заметили, что из леса выскочила группа всадников и быстро помчалась к нам навстречу, словно бросилась в атаку. Мы испуганно свернули с дороги; всадники открыли по нам стрельбу; мы рассыпались в стороны и залегли в грязь, проклиная судьбу. Через несколько минут нас окружили махновцы.
- Кто вы? Откуда? - расспрашивали они, подозрительно рассматривая нас.
Кто-то нашелся объяснить, что мы артисты, идем в гости к батьке Махно.
- Так чого ж вы раньше цього не казалы, мы ж думали що вы буржуи або военные.
Махновцы добродушно посмеивались над нами и посоветовали нам итти скорее во избежание встречи со вторым конным отрядом...
Последствием этой "атаки" у нас оказалось человек двадцать раненых и помятых лошадьми.
+++++++++++
В полдень мы стали подходить к селу.
При нашем появлении махновцы пестрой толпой высыпали на улицы, гогоча и отпуская по нашему адресу грубые шутки и циничные остроты. Среди махновцев можно было видеть крестьян и крестьянок. Окруженные галдящей толпой, мы подошли к небольшому домику возле волостного правления, откуда через несколько минут вышел молодой, рослый матрос в кавалерийских сапогах со шпорами.
Говор несколько стих. Толпа расступилась, и матрос заорал, обращаясь к нам:
- Что это за сволочь приплелась?
Мы объяснили ему, что мы артисты. Матрос окинул нас быстрым взглядом и расхохотался. И действительно, мы представляли забавное зрелище. Разговорились, стали объяснять матросу наше скверное положение.
- Бывает и хуже, - загадочно бросил матрос.
Но толпа была настроена не так миролюбиво, как нам сначала показалось. Из толпы послышались крики, что в таком виде сам чорт не разберет, действительно ли мы актеры.
- Нехай краше нам прыставляють, а то може воны брешуть...
Матрос хотя и продолжал посмеиваться, но, видимо, присоединялся к мнению толпы. Напрасны были наши доводы, что нам нужно привести себя в порядок, поесть, отдохнуть. Пришлось "приставлять". Выручил один из спутников, который очень удачно рассказал несколько комических рассказов, подражая Ивану Руденкову. Это выступление вызвало взрывы хохота.
Кто-то спел романс: "Отойди, не гляди". Одна почтенная с виду дама пропела дрожащим голосом арию из "Онегина". Слушатели становились требовательнее, указывая на то, что нас много, а поет мало. Я уверенно затянул "Из-за острова", кто-то энергично махнул руками, и хор грянул. Пели мы до хрипоты, - махновцы остались довольны, уверовав в наши таланты.
+++++++++++++
Нам отвели три клуни. Мы кое-как почистились, помылись, под вечер поели и начали подшучивать над превратностями судьбы.
Когда стемнело, стали укладываться на ночлег. Слышались крикливые звуки кларнетов и гармоний, взрывы смеха, крик, женский визг, топот пляшущих ног. Ко мне подошел и сел на землю пожилой крестьянин - хозяин двора, где мы расположились.
- Ох, чоловиче, - вздохнул в раздумьи крестьянин, - не доведе гульня до добра. Чуете, що воны выробляють, и оттак що дня. И куды воны стилько пьють о цей самогон? Да що там пьют, а з жинками що роблють, так и не прыведы бог...
- Отчего же молодым не погулять...
- Добра гульня, прости господи, и в день и в ночи покою нема, прямо хоть от риднои хаты отцураися.
- Что же, они из вашего села?
- Да, ни (нет), що вы, бог з вами. Кажуть, що воны запорожци, а там бис их знае, хто воны.
- Так зачем же вы их пустили в село?
- Э, знаете, все ж таки воны за нас стоять, да и нас не обижають, даром ничего не беруть. Да що й казать, тут що робылось, пока воны не пришлы. И пану дай, и нимцу дай, мылыции теж, а там пристава, старосты, и де их тилько набралось?
А сколько перевишалы, да перепороли - выходыло так, що перед каждым знымай штаны. Писля ни систы, ни лягты. Теперь мы хоть трохи отдохнулы, да кое що и повернулы назад, а то думалы, що страшный суд, и бильш нычого.
А цей, знаете, Махно, спасыби ему, що помыщыкив выразив, да панив, да мылыции и австрийцив набыв стилько, що за четыре дни насылу закопалы. Ни, вин дуже нас защыща, тилько у його хлопцив богацько таких, що не доберешь, вид кого воны уродылысь.
- Значит у вас с ним союз, что ли?
- Да ни, мы промеж себя так поришылы, що нехай робыть що хоче, тилько з дому мы ныкуды ни пидем; звисно, молодежь теперь не удержишь дома, ну, кое хто и пристав до його, тилько не богацько, а так щоб хозяин який, так того ни.
Крестьянин вздохнул, перекрестился, пожелал мне доброй ночи и направился к себе.
+++++++++++++++
На улице как-то сразу смолкла музыка и крики; во дворах заметна была суматоха. По улице проскакали всадники. Крестьянин выбежал из хаты узнать, что случилось. Скоро вдали послышалась глухая артиллерийская стрельба.
Махновцы тревожно бегали из двора во двор, крича, запрягали лошадей. На всякий случай, мы поодиночке стали пробираться в поле. Вскоре в селе стало необычайно тихо. Артиллерийская стрельба слышалась все яснее. Во двор вернулся наш хозяин. Я спросил, что случилось.
- Да кажуть, с нимцами бьются.
Утром в селе появились разъезды немецкой кавалерии, а в полдень мы были во власти германского отряда. Нас отправили на железнодорожную станцию.
С большим трудом добрался я до Киева без вещей и без денег. Повидать Махно в этот раз мне не удалось. Как потом я узнал, Махно в то время был занят игрой в карты с австрийскими офицерами, взятыми в плен, которых, после прерванной игры, Махно приказал расстрелять.
+++++++++++++++
Кто хоть раз видел батько Махно, тот запомнит его на всю жизнь.
Небольшого роста, с землисто-желтым, начисто выбритым лицом, с впалыми щеками, с черными волосами, падающими длинными прядями на плечи, в суконной черной пиджачной паре, барашковой шапке и высоких сапогах - Махно напоминает, переодетого монастырского служку, добровольно заморившего себя постом.
По первому впечатлению, это - больной туберкулезом человек, но никак не грозный и жестокий атаман, вокруг имени которого сплелись кровавые легенды.
Махно властен и непоколебим. Десятилетняя каторга ожесточила его, лишила способности разбираться в добре и зле. Махно испытывает бешеную, безграничную радость при виде гибели в огне цветущих городов; его глаза горят восторгом от взрыва тяжелых снарядов на улицах города. В Махно - жестокая потребность наблюдать мучительную смерть часто совершенно невинных людей.
Я вспоминаю виданную мной трудно передаваемую, кошмарную картину. Но в ней - весь Махно...
Перед Махно стоит оборванная группа стражников, с текущей по лицам кровью. Запуганные и избитые стражники дрожат мелкой дрожью и пугливо озираются, боясь встретиться с острым взглядом Махно, который, хищно изогнувшись, смотрит на них в упор горящим, безумным взглядом.
Махно быстро выдергивает руку из кармана брюк и почти кричит:
- Порубить их - и только...
Не успел еще смолкнуть резкий голос батько, как палач Кийко взмахнул острой шашкой и стал неумело рубить несчастных, нанося им удары по несколько раз, словно срубая кочаны капусты.
Забрызганный кровью Кийко устал, вспотел, едва переводит дух. Его сменяет более ловкий смеющийся Лященко, которому помогают любители из махновского конвоя.
Махно с блуждающей рассеянной улыбкой спокойно наблюдает, как "работают" его молодцы, и больше ничего нельзя прочесть в его остром взгляде.
Но вот вместо испуганных, но живых людей, куча кровавых изуродованных тел. То там, то здесь валяются отрубленные головы и руки с судорожно скрюченными пальцами.
Махно порывисто срывается с места, собачьей рысью подбегает к этой куче тел, носком сапога сбрасывает попавшуюся на дороге голову, вскакивает на грудь, на живот убитых, топчется, пачкая сапоги в крови, и затем почти спокойно говорит:
- И только...
Еще раз, торжествующий, гневно и злобно, точно спрашивая кого-то, кричит он свое "и только", подбегает к другой группе изрубленных тел, топчет их, повторяя все сначала.
Все человеческие чувства давно заглохли в Махно. Его не тронут ни слезы женщин, - а к ним он падок, - ни плач детей, ни клятвы мужчин.
Впрочем, бывают и исключения, но они допускаются чаще всего для актеров, реже - для приказчиков, и еще реже - для людей, умеющих каким-нибудь отчаянным поступком поразить Махно.
Однажды стражник, в тот момент, когда Кийко замахнулся на него шашкой, как-то ловко ударил палача ногой в живот, так что Кийко долгое время находился в глубоком обмороке. Махно был так поражен смелым поступком стражника, что милостиво даровал ему жизнь и даже отпустил его домой, после того как стражник отказался у него служить.
Но таких счастливцев бывало мало. Обыкновенно те из "классовых врагов", которые попадали в плен к Махно, живыми не возвращались.
Трудно найти даже в среде повстанческих атаманов равного Махно по жестокости. Ко всему этому следует добавить неизмеримое болезненное тщеславие, которым, несомненно, болел Махно. Он не выносил никакой конкуренции, ни даже намека на нее.
+++++++++++++
К концу 1919 года все, что группировалось вокруг Махно, носило одно общее название: "Армия имени батько Махно".
Основное боевое ядро армии, наиболее активное, служащее как бы кадром, из которого потом развертывались отряды, пополненные крестьянами, состояло из:
1) личного штаба и конвоя Махно, численностью до 300 человек. Во главе конвоя, в роли коменданта штаба, находился бывший слесарь Кийко, а начальником конвоя состоял матрос Лященко, щеголявший добытой в Екатеринославе ильковой богатой шубой даже в летнюю жару;
2) кавалерия - 1 000 всадников, как это определил сам Махно, под командой бывшего вахмистра Долженко;
3) пулеметных полков, т. е. ездящей пехоты - 800 тачанок с 1-2 пулеметами на каждой и по 3-4-5 человек на тачанке, считая и кучера, в общем до 3 500 человек, под общей командой бывшего матроса Гуро;
4) артиллерия - шесть трехдюймовых полевых орудий с полной запряжкой и зарядными ящиками, в общем, до 200 человек, под командой бывшего фейерверкера Зозуля;
5) комендантских команд и других вспомогательных частей, передвигающихся также исключительно на тачанках и иногда принимавших участие и в боях, в общем до 500 чел.
Постоянных чисто-пехотных частей, санитарных учреждений и интендантских обозов в армии Махно не имелось.
Таким образом, численность постоянных сил Махно, составленных преимущественно из бывших матросов военного флота, уголовного элемента, дезертиров из красной и белой армии и лишь в небольшом количестве из крестьянской молодежи, нужно определить в 5000 человек, не считая реввоенсовета армии.
Кроме этих постоянных частей, имелись временные, в большинстве пехотные части, собираемые по мобилизации из крестьян. В зависимости от района, мобилизация давала в одну ночь 10-15 тысяч бойцов и больше, часто с артиллерией и кавалерией. Эти части состояли исключительно из крестьян и распределялись по полкам, носящим название сел, давших контингент (Петровский, Новоспасский и т. д.).
Численный состав таких полков и их вооружение были самыми разнообразными. В большинстве случаев, это были самостоятельные отряды из всех трех родов оружия.
Порыв к наступлению мобилизованных частей в первые дни бывал очень велик, но, по мере удаления от родных сел или затяжки военных действий, крестьяне "выдыхались".
При захвате крупных пунктов грабежу подвергалось все, что только возможно вывезти на крестьянских подводах. Часть награбленного, преимущественно легковесные ценности, оставались в распоряжении Махно, а большая часть - товары, снаряжение противника и проч.- увозилась мобилизованными крестьянами по своим селам. После этого грабежа задача мобилизованных крестьян, если противник не успел организовать сопротивления, считалась законченной, и крестьяне возвращались к своей повседневной жизни.
Деление армии на постоянный и временный состав отражалось на внешнем и бытовом укладе армии.
Неизменными и постоянными спутниками основного ядра армии были грабеж, пьянство, буйство... Рядом с пулеметами, на тачанках, прикрытых дорогими коврами, помещались бочки с вином и самогоном.
Видеть махновцев в трезвом состоянии было трудно. Махновцы самовольно, партиями снимались с позиций, являлись в ближайший город, заезжали в любой двор и открывали невероятный, дикий кутеж, привлекая участвовать в нем всех, кто подворачивался под руку, открывая тут же во дворе или на улице, ради своего развлечения, пулеметную стрельбу.
Ни один двор или дом не был гарантирован от подобного налета, а это вызвало озлобление. Махновцы не признавали над собой никакой власти и ни с чем не считались. Вечно пьяные, покрытые паразитами, страдая накожными и другими болезнями, разнося всюду заразу, они беспомощно гибли, но на их место спешили попасть те, для которых единственным идеалом была праздная и пьяная жизнь.
Основное ядро махновской армии крестьяне иначе и не называли, как ироническим "ракло", и только себя считали настоящими "кадровыми" махновцами. Кадровых махновцев можно было определить по их маскарадным костюмам, где цветные цветные гусарские ментики уживались рядом с богатыми шубами.
Крестьянские же полки по внешнему виду ничем не отличались от крестьян. Правда, крестьяне тоже выпивали, но это были не махновские кутежи, и, наконец, их, по-видимому, никогда не оставляли хозяйственные заботы, а также их интересовал исход борьбы, которая велась на их родных полях.
Симпатии этих крестьян были на стороне Махно, и если с коренным махновцем можно было вести любой разговор с самой злой критикой Махно, при крестьянине-махновце в таком случае можно было ждать смерти. Крестьяне не смешивали Махно с его вольницей и терпели последнюю лишь в силу необходимости, а часто самосудом расправлялись с наиболее надоевшими и буйными махновцами.
+++++++++++++++++
В Бердянске мне пришлось наблюдать картину махновского суда. На площадке, против комендатуры, собралось человек 80-100 махновцев и толпы любопытных. На скамейку поднялся комендант города, молодой матрос и объявил:
- Братва! Мой помощник Кушнир сегодня ночью произвел самочинный обыск и ограбил вот эту штуку, - он показал золотой портсигар. - Что ему за это полагается? Из толпы 2-3 голоса негромко крикнули:
- Расстрелять...
Это подхватили остальные махновцы, как, очевидно, привычное решение.
Комендант, удовлетворенный голосованием приговора, махнул рукой, спрыгнул со скамейки и тут же из револьвера застрелил Кушнира.
Народный суд кончился, а махновцы, только что оравшие: "расстрелять", довольно громко заявляли: "Ишь, сволочи, не поделили"; комендант же, опустив портсигар в карман брюк, не спеша отправился выполнять свои обязанности.
Так в жизни махновской армии уживались крестьяне-собственники, а рядом - уголовная безудержная вольница, которую почему-то все считали идейными анархистами." - из воспоминаний Н.В.Герасименко. 1928 г.
1.Приказ по городу Бердянску коменданта Левы Задова.
2.Лева Задов во время службы в ЧК-ОГПУ-НКВД.
В июне 1918 года мне нужно было срочно выехать по делам из Симферополя в Киев. После некоторых размышлений: ехать ли морем до Одессы, а затем через Раздельную на Киев, или через Александровск с риском попасть в объятия "батьки Махно", о котором рассказывали легенды, - я решил рискнуть ехать поездом.
Днем благополучно прошли Александровск, вечером далеко оставили Синельниково. Ничего страшного не случилось. Пассажиры успокоились, забывая рассказы о бандах Махно, шутили и уже стали сдвигать чемоданы, корзины, узлы, устраиваясь на ночлег. В это время вагон неожиданно качнуло, ход поезда замедлился, заскрипели колеса. Пассажиры испуганно переглянулись. Гремя буферами, поезд остановился.
Не успели мы сообразить, в чем дело, как сухо затрещали винтовочные выстрелы.
- Грабят... Махно...
Из вагона в вагон неслась грубая команда:
- Забирай вещи, выходи в поле, а кто не выйдет - расстреляем...
От кого исходил приказ, почему надо выходить из вагона, - никто не знал, но ослушаться приказа никто не посмел.
Вскоре появились и пешие махновцы. Мы стояли небольшими группами возле своих вагонов, свалив багаж на мокрую землю.
У товарных вагонов слышался шум, крики и брань, - это махновцы перегружали товары из вагонов на подводы. Когда перегрузка окончилась, нам приказали куда-то итти. Прошли около трех верст, показались подводы, нас остановили.
Солидного вида мужчина в высокой бараньей шапке, окруженный толпой вооруженных людей, объявил нам, что бояться нечего, что мы временно задержаны "Запорожским полком Петриченко из армии батьки Махно" и что расстреливать будут только офицеров, полицейских и, может быть, спекулянтов.
На наши уверения, что ни офицеров, ни полицейских, ни спекулянтов среди нас нет, "баранья шапка" равнодушно ответила, что "там видно будет, а пока предъявите документы".
Однако проверялись не документы, а бумажники и кошельки, которые тщательно складывались в мешки вместе с часами, портсигарами, кольцами и другими драгоценными вещами. Багаж нам приказали сложить на подводы, которые двинулись куда-то без нас.
После проверки "документов" нам приказали итти по дороге через лес в с. Клюевку и явиться в штаб Махно.
+++++++++++
Делать нечего - пришлось итти. По дороге мы заметили, что нас никто не конвоирует. На ходу мы стали обсуждать создавшееся положение. Одни говорили, что мы свободны и нам следует итти до станции, а другие считали за лучшее, во избежание недоразумений, итти в Клюевку, где можно будет поесть и отдохнуть.
Произошел раскол: большая группа пассажиров повернула назад, а меньшая взяла направление на лес, который темной полосой вырисовывался на туманном горизонте.
Итти приходилось по грязи. Вскоре мы заметили, что из леса выскочила группа всадников и быстро помчалась к нам навстречу, словно бросилась в атаку. Мы испуганно свернули с дороги; всадники открыли по нам стрельбу; мы рассыпались в стороны и залегли в грязь, проклиная судьбу. Через несколько минут нас окружили махновцы.
- Кто вы? Откуда? - расспрашивали они, подозрительно рассматривая нас.
Кто-то нашелся объяснить, что мы артисты, идем в гости к батьке Махно.
- Так чого ж вы раньше цього не казалы, мы ж думали що вы буржуи або военные.
Махновцы добродушно посмеивались над нами и посоветовали нам итти скорее во избежание встречи со вторым конным отрядом...
Последствием этой "атаки" у нас оказалось человек двадцать раненых и помятых лошадьми.
+++++++++++
В полдень мы стали подходить к селу.
При нашем появлении махновцы пестрой толпой высыпали на улицы, гогоча и отпуская по нашему адресу грубые шутки и циничные остроты. Среди махновцев можно было видеть крестьян и крестьянок. Окруженные галдящей толпой, мы подошли к небольшому домику возле волостного правления, откуда через несколько минут вышел молодой, рослый матрос в кавалерийских сапогах со шпорами.
Говор несколько стих. Толпа расступилась, и матрос заорал, обращаясь к нам:
- Что это за сволочь приплелась?
Мы объяснили ему, что мы артисты. Матрос окинул нас быстрым взглядом и расхохотался. И действительно, мы представляли забавное зрелище. Разговорились, стали объяснять матросу наше скверное положение.
- Бывает и хуже, - загадочно бросил матрос.
Но толпа была настроена не так миролюбиво, как нам сначала показалось. Из толпы послышались крики, что в таком виде сам чорт не разберет, действительно ли мы актеры.
- Нехай краше нам прыставляють, а то може воны брешуть...
Матрос хотя и продолжал посмеиваться, но, видимо, присоединялся к мнению толпы. Напрасны были наши доводы, что нам нужно привести себя в порядок, поесть, отдохнуть. Пришлось "приставлять". Выручил один из спутников, который очень удачно рассказал несколько комических рассказов, подражая Ивану Руденкову. Это выступление вызвало взрывы хохота.
Кто-то спел романс: "Отойди, не гляди". Одна почтенная с виду дама пропела дрожащим голосом арию из "Онегина". Слушатели становились требовательнее, указывая на то, что нас много, а поет мало. Я уверенно затянул "Из-за острова", кто-то энергично махнул руками, и хор грянул. Пели мы до хрипоты, - махновцы остались довольны, уверовав в наши таланты.
+++++++++++++
Нам отвели три клуни. Мы кое-как почистились, помылись, под вечер поели и начали подшучивать над превратностями судьбы.
Когда стемнело, стали укладываться на ночлег. Слышались крикливые звуки кларнетов и гармоний, взрывы смеха, крик, женский визг, топот пляшущих ног. Ко мне подошел и сел на землю пожилой крестьянин - хозяин двора, где мы расположились.
- Ох, чоловиче, - вздохнул в раздумьи крестьянин, - не доведе гульня до добра. Чуете, що воны выробляють, и оттак що дня. И куды воны стилько пьють о цей самогон? Да що там пьют, а з жинками що роблють, так и не прыведы бог...
- Отчего же молодым не погулять...
- Добра гульня, прости господи, и в день и в ночи покою нема, прямо хоть от риднои хаты отцураися.
- Что же, они из вашего села?
- Да, ни (нет), що вы, бог з вами. Кажуть, що воны запорожци, а там бис их знае, хто воны.
- Так зачем же вы их пустили в село?
- Э, знаете, все ж таки воны за нас стоять, да и нас не обижають, даром ничего не беруть. Да що й казать, тут що робылось, пока воны не пришлы. И пану дай, и нимцу дай, мылыции теж, а там пристава, старосты, и де их тилько набралось?
А сколько перевишалы, да перепороли - выходыло так, що перед каждым знымай штаны. Писля ни систы, ни лягты. Теперь мы хоть трохи отдохнулы, да кое що и повернулы назад, а то думалы, що страшный суд, и бильш нычого.
А цей, знаете, Махно, спасыби ему, що помыщыкив выразив, да панив, да мылыции и австрийцив набыв стилько, що за четыре дни насылу закопалы. Ни, вин дуже нас защыща, тилько у його хлопцив богацько таких, що не доберешь, вид кого воны уродылысь.
- Значит у вас с ним союз, что ли?
- Да ни, мы промеж себя так поришылы, що нехай робыть що хоче, тилько з дому мы ныкуды ни пидем; звисно, молодежь теперь не удержишь дома, ну, кое хто и пристав до його, тилько не богацько, а так щоб хозяин який, так того ни.
Крестьянин вздохнул, перекрестился, пожелал мне доброй ночи и направился к себе.
+++++++++++++++
На улице как-то сразу смолкла музыка и крики; во дворах заметна была суматоха. По улице проскакали всадники. Крестьянин выбежал из хаты узнать, что случилось. Скоро вдали послышалась глухая артиллерийская стрельба.
Махновцы тревожно бегали из двора во двор, крича, запрягали лошадей. На всякий случай, мы поодиночке стали пробираться в поле. Вскоре в селе стало необычайно тихо. Артиллерийская стрельба слышалась все яснее. Во двор вернулся наш хозяин. Я спросил, что случилось.
- Да кажуть, с нимцами бьются.
Утром в селе появились разъезды немецкой кавалерии, а в полдень мы были во власти германского отряда. Нас отправили на железнодорожную станцию.
С большим трудом добрался я до Киева без вещей и без денег. Повидать Махно в этот раз мне не удалось. Как потом я узнал, Махно в то время был занят игрой в карты с австрийскими офицерами, взятыми в плен, которых, после прерванной игры, Махно приказал расстрелять.
+++++++++++++++
Кто хоть раз видел батько Махно, тот запомнит его на всю жизнь.
Небольшого роста, с землисто-желтым, начисто выбритым лицом, с впалыми щеками, с черными волосами, падающими длинными прядями на плечи, в суконной черной пиджачной паре, барашковой шапке и высоких сапогах - Махно напоминает, переодетого монастырского служку, добровольно заморившего себя постом.
По первому впечатлению, это - больной туберкулезом человек, но никак не грозный и жестокий атаман, вокруг имени которого сплелись кровавые легенды.
Махно властен и непоколебим. Десятилетняя каторга ожесточила его, лишила способности разбираться в добре и зле. Махно испытывает бешеную, безграничную радость при виде гибели в огне цветущих городов; его глаза горят восторгом от взрыва тяжелых снарядов на улицах города. В Махно - жестокая потребность наблюдать мучительную смерть часто совершенно невинных людей.
Я вспоминаю виданную мной трудно передаваемую, кошмарную картину. Но в ней - весь Махно...
Перед Махно стоит оборванная группа стражников, с текущей по лицам кровью. Запуганные и избитые стражники дрожат мелкой дрожью и пугливо озираются, боясь встретиться с острым взглядом Махно, который, хищно изогнувшись, смотрит на них в упор горящим, безумным взглядом.
Махно быстро выдергивает руку из кармана брюк и почти кричит:
- Порубить их - и только...
Не успел еще смолкнуть резкий голос батько, как палач Кийко взмахнул острой шашкой и стал неумело рубить несчастных, нанося им удары по несколько раз, словно срубая кочаны капусты.
Забрызганный кровью Кийко устал, вспотел, едва переводит дух. Его сменяет более ловкий смеющийся Лященко, которому помогают любители из махновского конвоя.
Махно с блуждающей рассеянной улыбкой спокойно наблюдает, как "работают" его молодцы, и больше ничего нельзя прочесть в его остром взгляде.
Но вот вместо испуганных, но живых людей, куча кровавых изуродованных тел. То там, то здесь валяются отрубленные головы и руки с судорожно скрюченными пальцами.
Махно порывисто срывается с места, собачьей рысью подбегает к этой куче тел, носком сапога сбрасывает попавшуюся на дороге голову, вскакивает на грудь, на живот убитых, топчется, пачкая сапоги в крови, и затем почти спокойно говорит:
- И только...
Еще раз, торжествующий, гневно и злобно, точно спрашивая кого-то, кричит он свое "и только", подбегает к другой группе изрубленных тел, топчет их, повторяя все сначала.
Все человеческие чувства давно заглохли в Махно. Его не тронут ни слезы женщин, - а к ним он падок, - ни плач детей, ни клятвы мужчин.
Впрочем, бывают и исключения, но они допускаются чаще всего для актеров, реже - для приказчиков, и еще реже - для людей, умеющих каким-нибудь отчаянным поступком поразить Махно.
Однажды стражник, в тот момент, когда Кийко замахнулся на него шашкой, как-то ловко ударил палача ногой в живот, так что Кийко долгое время находился в глубоком обмороке. Махно был так поражен смелым поступком стражника, что милостиво даровал ему жизнь и даже отпустил его домой, после того как стражник отказался у него служить.
Но таких счастливцев бывало мало. Обыкновенно те из "классовых врагов", которые попадали в плен к Махно, живыми не возвращались.
Трудно найти даже в среде повстанческих атаманов равного Махно по жестокости. Ко всему этому следует добавить неизмеримое болезненное тщеславие, которым, несомненно, болел Махно. Он не выносил никакой конкуренции, ни даже намека на нее.
+++++++++++++
К концу 1919 года все, что группировалось вокруг Махно, носило одно общее название: "Армия имени батько Махно".
Основное боевое ядро армии, наиболее активное, служащее как бы кадром, из которого потом развертывались отряды, пополненные крестьянами, состояло из:
1) личного штаба и конвоя Махно, численностью до 300 человек. Во главе конвоя, в роли коменданта штаба, находился бывший слесарь Кийко, а начальником конвоя состоял матрос Лященко, щеголявший добытой в Екатеринославе ильковой богатой шубой даже в летнюю жару;
2) кавалерия - 1 000 всадников, как это определил сам Махно, под командой бывшего вахмистра Долженко;
3) пулеметных полков, т. е. ездящей пехоты - 800 тачанок с 1-2 пулеметами на каждой и по 3-4-5 человек на тачанке, считая и кучера, в общем до 3 500 человек, под общей командой бывшего матроса Гуро;
4) артиллерия - шесть трехдюймовых полевых орудий с полной запряжкой и зарядными ящиками, в общем, до 200 человек, под командой бывшего фейерверкера Зозуля;
5) комендантских команд и других вспомогательных частей, передвигающихся также исключительно на тачанках и иногда принимавших участие и в боях, в общем до 500 чел.
Постоянных чисто-пехотных частей, санитарных учреждений и интендантских обозов в армии Махно не имелось.
Таким образом, численность постоянных сил Махно, составленных преимущественно из бывших матросов военного флота, уголовного элемента, дезертиров из красной и белой армии и лишь в небольшом количестве из крестьянской молодежи, нужно определить в 5000 человек, не считая реввоенсовета армии.
Кроме этих постоянных частей, имелись временные, в большинстве пехотные части, собираемые по мобилизации из крестьян. В зависимости от района, мобилизация давала в одну ночь 10-15 тысяч бойцов и больше, часто с артиллерией и кавалерией. Эти части состояли исключительно из крестьян и распределялись по полкам, носящим название сел, давших контингент (Петровский, Новоспасский и т. д.).
Численный состав таких полков и их вооружение были самыми разнообразными. В большинстве случаев, это были самостоятельные отряды из всех трех родов оружия.
Порыв к наступлению мобилизованных частей в первые дни бывал очень велик, но, по мере удаления от родных сел или затяжки военных действий, крестьяне "выдыхались".
При захвате крупных пунктов грабежу подвергалось все, что только возможно вывезти на крестьянских подводах. Часть награбленного, преимущественно легковесные ценности, оставались в распоряжении Махно, а большая часть - товары, снаряжение противника и проч.- увозилась мобилизованными крестьянами по своим селам. После этого грабежа задача мобилизованных крестьян, если противник не успел организовать сопротивления, считалась законченной, и крестьяне возвращались к своей повседневной жизни.
Деление армии на постоянный и временный состав отражалось на внешнем и бытовом укладе армии.
Неизменными и постоянными спутниками основного ядра армии были грабеж, пьянство, буйство... Рядом с пулеметами, на тачанках, прикрытых дорогими коврами, помещались бочки с вином и самогоном.
Видеть махновцев в трезвом состоянии было трудно. Махновцы самовольно, партиями снимались с позиций, являлись в ближайший город, заезжали в любой двор и открывали невероятный, дикий кутеж, привлекая участвовать в нем всех, кто подворачивался под руку, открывая тут же во дворе или на улице, ради своего развлечения, пулеметную стрельбу.
Ни один двор или дом не был гарантирован от подобного налета, а это вызвало озлобление. Махновцы не признавали над собой никакой власти и ни с чем не считались. Вечно пьяные, покрытые паразитами, страдая накожными и другими болезнями, разнося всюду заразу, они беспомощно гибли, но на их место спешили попасть те, для которых единственным идеалом была праздная и пьяная жизнь.
Основное ядро махновской армии крестьяне иначе и не называли, как ироническим "ракло", и только себя считали настоящими "кадровыми" махновцами. Кадровых махновцев можно было определить по их маскарадным костюмам, где цветные цветные гусарские ментики уживались рядом с богатыми шубами.
Крестьянские же полки по внешнему виду ничем не отличались от крестьян. Правда, крестьяне тоже выпивали, но это были не махновские кутежи, и, наконец, их, по-видимому, никогда не оставляли хозяйственные заботы, а также их интересовал исход борьбы, которая велась на их родных полях.
Симпатии этих крестьян были на стороне Махно, и если с коренным махновцем можно было вести любой разговор с самой злой критикой Махно, при крестьянине-махновце в таком случае можно было ждать смерти. Крестьяне не смешивали Махно с его вольницей и терпели последнюю лишь в силу необходимости, а часто самосудом расправлялись с наиболее надоевшими и буйными махновцами.
+++++++++++++++++
В Бердянске мне пришлось наблюдать картину махновского суда. На площадке, против комендатуры, собралось человек 80-100 махновцев и толпы любопытных. На скамейку поднялся комендант города, молодой матрос и объявил:
- Братва! Мой помощник Кушнир сегодня ночью произвел самочинный обыск и ограбил вот эту штуку, - он показал золотой портсигар. - Что ему за это полагается? Из толпы 2-3 голоса негромко крикнули:
- Расстрелять...
Это подхватили остальные махновцы, как, очевидно, привычное решение.
Комендант, удовлетворенный голосованием приговора, махнул рукой, спрыгнул со скамейки и тут же из револьвера застрелил Кушнира.
Народный суд кончился, а махновцы, только что оравшие: "расстрелять", довольно громко заявляли: "Ишь, сволочи, не поделили"; комендант же, опустив портсигар в карман брюк, не спеша отправился выполнять свои обязанности.
Так в жизни махновской армии уживались крестьяне-собственники, а рядом - уголовная безудержная вольница, которую почему-то все считали идейными анархистами." - из воспоминаний Н.В.Герасименко. 1928 г.
1.Приказ по городу Бердянску коменданта Левы Задова.
2.Лева Задов во время службы в ЧК-ОГПУ-НКВД.