Чекист в Минске 1920 г. Проституция и евреи-трупоеды.
"На отдельные населенные пункты, а также на уездные центры Белоруссии систематически совершали налеты банды Булак-Балаховича и Савинковского союза "Защиты родины и свободы". Всю эту нечисть приходилось вылавливать круглые сутки, без отдыха и сна.
Бывали такие дни, когда отдельные работники от усталости, бессонницы и систематического недоедания валились с ног. В те дни я работал в Минской губчека в качестве оперативного комиссара по обыскам и арестам.
Председателем ЧК был т. Роттенберг (впоследствии председатель Крымской ЧК, а в 1933 г. работник ГУЛАГа), начальником оперативной активной части был т. Корф (позднее военный комендант г. Минска. Помню, что тогда Корф был женат на Марьясиной, которая, по рассказам товарищей, и сейчас жива и проживает в Москве).
(В 1965 г. бывший секретарь коллегии Московского губернского отдела ГПУ Роман Борисович Михелев, находясь в санатории для старых большевиков в Кратово, разговорился со старым большевиком Кольцовым, бывшим, как и я, оперативным комиссаром в Виленском особом отделе, а затем в Минской ЧК.
Узнав от Михелева, что я жив, Кольцов позвонил мне по телефону и назвал себя. Я сразу же вспомнил его, но когда он стал напоминать мне об одной из операций, во время которой я чуть ли не спас его от верной смерти, я при всем желании ничего не мог припомнить.
Ведь в то время операции с перестрелками и постоянным риском для жизни всех участников были обыденными. Каждый чекист, отправляясь на ту или иную операцию, никогда не мог быть уверенным, что благополучно вернется обратно.)
Запомнился случай, подобный произошедшему в Двинске, когда во время обыска у бывшего владельца ювелирного магазина, руководитель нашей группы (один из оперативных комиссаров, кажется, Гольдберг, по происхождению сын раввина) - незаметно для других спрятал в карман часть найденных при обыске золотых вещей.
По окончании операции я доложил о случившемся начальнику оперативной части т. Корфу, который вызвал Гольдберга, произвел у него личный обыск и нашел в кармане украденные золотые вещи. По приговору коллегии Губчека этот мародер был расстрелян.
Секретарем Секретно-политического отдела был старый большевик Аггей Колосов, казавшийся нам стариком, хотя ему было, наверное, лет 28. Он старался почаще назначать на ночные и вечерние дежурства нас, молодежь, а когда мы пытались возражать, говоря, что только что отдежурили, он строго усовещивал: - А у тебя что, дома дети плачут, что ли? Или лишняя пайка хлеба помешает? Оставайся и дежурь! Мы подчинялись, так как все немножко побаивались его сурового вида. (Ныне А. Колосов в Москве, на пенсии.)
В связи с тяжелым положением с продовольствием нам часто приходилось устраивать облавы на базаре в районе Немиги, где мы конфисковывали большие партии муки и других продуктов, привозимых из районов кулаками и торговцами. Также Минское ЧК периодически производило облавы на проституток, которые не только являлись источником заразы венерическими болезнями и паразитическим элементом, но и использовались агентами 2-го отдела польского генштаба в целях шпионажа.
(Между прочим, у известного минского врача-терапевта Шапиро, занимавшегося частной практикой, на дверях красовалась характерная для тех лет надпись, оповещавшая, что для пролетариев и членов профсоюза - одна цена, а для всех нэпманов - другая, более высокая.
Не знаю, читали ли эту надпись минские проститутки, или, наоборот, Шапиро позаимствовал текст надписи у них, но все они, прохаживаясь по вечерам по бывшей Губернаторской и Захарьевской улицам, цинично заявляли, приглашая клиентов: "Красноармейцам и членам профсоюза 50 % скидка".)
Однажды, встретив на улице группу проституток, я увидел среди них мою землячку, красивую молодую женщину Мириам, которая во время немецкой оккупации в Вильно помогала нам приобретать у немецких офицеров оружие, работая официанткой в одном из кафе.
- Что ты здесь делаешь, Мириам? - спросил я. - Разве не видишь сам, - кивнув в сторону удалявшейся группы проституток, ответила она.
Затем Мириам рассказала, что в Вильно сошлась с каким-то человеком, который привез ее в Минск и бросил, уехав куда-то в другой город. У нее родился ребенок. Оставшись без всяких средств к существованию и не имея возможности устроиться на работу, она, чтобы прокормить себя и ребенка, стала профессиональной проституткой.
Закончив свой печальный рассказ, Мириам показала мне окно комнаты в полуподвальном помещении, где жила. Когда я стал предлагать ей помочь устроиться на работу, она возразила, сказав, что такой возможности нигде нет.
На следующий день я с кем-то из товарищей зашел к ней днем домой. Она жила в маленькой комнате с нарами, на которых находился ребенок. Узнав, что она в этой комнате при ребенке, принимает "гостей", я ужаснулся и снова стал уговаривать ее изменить образ жизни. К сожалению, я не мог подыскать для нее какую-либо работу, да и, главное, ей не с кем было оставлять маленького (полуторогодовалого примерно) ребенка, т. к. в Минске у нее не было ни родственников, ни знакомых.
Через несколько дней, когда группа наших работников, и я в том числе, производили очередную облаву, в числе других проституток была задержана и моя виленская знакомая.
Она умоляла меня отпустить ее, но я не мог этого сделать. Но когда мы привели задержанных в комендатуру, я сказал дежурному помощнику коменданта Юре Томчину, что среди пойманных находится моя виленская землячка, которая помогала нам в Вильно в 1918 г. доставать оружие у немцев, и что она сейчас живет в Минске с маленьким ребенком в тяжелых условиях. Томчин разрешил мне отпустить ее домой.
Выводя Мириам из комендатуры, я просил, чтобы она хотя бы несколько дней не показывалась на улице. - А на что жить? - грустно улыбнувшись, спросила она. Тогда я отдал ей все деньги, которые в тот момент были у меня. Она стала благодарить меня и заплакала.
Вскоре мне пришлось уехать из Минска, и я больше никогда не встречал Мириам. Но на душе у меня остался горький осадок. Ведь я не смог ничем ей помочь, чтобы вырвать ее и ребенка из грязного омута, в который она попала.
Вспоминается еще одно отвратительное преступление, вскрытое органами ЧК в тот период в Минске. На минском базаре вдруг появилась в довольно большом количестве полукопченая колбаса с чесноком, называемая продавцами "минская-еврейская", которая продавалась "изпод полы".
При очередной облаве задержали несколько торговок с этой колбасой. Произведенным следствием было установлено, что староста еврейского кладбища, в компании с одним из раввинов и могильщиков, выкапывали трупы только что захороненных покойников и после соответствующей обработки изготовляли из них "минско-еврейскую" колбасу.
Работниками ЧК была организована засада и вся шайка бандитов была поймана с поличным в момент заготовки "сырья" для колбасы. Насколько помню, человек шесть этих мародеров были расстреляны.
Несмотря на то, что эта операция и суд над шайкой мародеров проводились в строжайшей тайне, о чем все сотрудники ЧК были строго предупреждены, слухи о вскрытии этого преступления просочились в город. И нам долго приходилось принимать все возможные меры для опровержения этого факта, так как люди, которые покупали и ели эту колбасу, а также родственники похороненных покойников, узнав правду, могли сойти с ума.
- Скажите, правда ли, что расстреляли нескольких евреев за то, что они делали колбасу из покойников, - допытывалась у меня моя квартирная хозяйка. - Да что вы, не верьте слухам. Это просто глупая сплетня, - уверял ее я.
- Я так и знала, - с торжеством говорила хозяйка. - Никогда не поверю, чтобы честный еврей мог резать трупы своих же евреев. Да и колбаса эта была хорошая, я сама ее ела.
"Скажи, дура, спасибо, что не знаешь правды", - глядя на нее, думал я, но вслух продолжал уверять ее, что были расстреляны преступники, совершившие совсем другое преступление." - из воспоминаний М. П. Шрейдера, сотрудника ЧК-ОГПУ-ГБ НКВД, затем РКМ НКВД. Исторический курьер. 2019. № 1 (3).
Бывали такие дни, когда отдельные работники от усталости, бессонницы и систематического недоедания валились с ног. В те дни я работал в Минской губчека в качестве оперативного комиссара по обыскам и арестам.
Председателем ЧК был т. Роттенберг (впоследствии председатель Крымской ЧК, а в 1933 г. работник ГУЛАГа), начальником оперативной активной части был т. Корф (позднее военный комендант г. Минска. Помню, что тогда Корф был женат на Марьясиной, которая, по рассказам товарищей, и сейчас жива и проживает в Москве).
(В 1965 г. бывший секретарь коллегии Московского губернского отдела ГПУ Роман Борисович Михелев, находясь в санатории для старых большевиков в Кратово, разговорился со старым большевиком Кольцовым, бывшим, как и я, оперативным комиссаром в Виленском особом отделе, а затем в Минской ЧК.
Узнав от Михелева, что я жив, Кольцов позвонил мне по телефону и назвал себя. Я сразу же вспомнил его, но когда он стал напоминать мне об одной из операций, во время которой я чуть ли не спас его от верной смерти, я при всем желании ничего не мог припомнить.
Ведь в то время операции с перестрелками и постоянным риском для жизни всех участников были обыденными. Каждый чекист, отправляясь на ту или иную операцию, никогда не мог быть уверенным, что благополучно вернется обратно.)
Запомнился случай, подобный произошедшему в Двинске, когда во время обыска у бывшего владельца ювелирного магазина, руководитель нашей группы (один из оперативных комиссаров, кажется, Гольдберг, по происхождению сын раввина) - незаметно для других спрятал в карман часть найденных при обыске золотых вещей.
По окончании операции я доложил о случившемся начальнику оперативной части т. Корфу, который вызвал Гольдберга, произвел у него личный обыск и нашел в кармане украденные золотые вещи. По приговору коллегии Губчека этот мародер был расстрелян.
Секретарем Секретно-политического отдела был старый большевик Аггей Колосов, казавшийся нам стариком, хотя ему было, наверное, лет 28. Он старался почаще назначать на ночные и вечерние дежурства нас, молодежь, а когда мы пытались возражать, говоря, что только что отдежурили, он строго усовещивал: - А у тебя что, дома дети плачут, что ли? Или лишняя пайка хлеба помешает? Оставайся и дежурь! Мы подчинялись, так как все немножко побаивались его сурового вида. (Ныне А. Колосов в Москве, на пенсии.)
В связи с тяжелым положением с продовольствием нам часто приходилось устраивать облавы на базаре в районе Немиги, где мы конфисковывали большие партии муки и других продуктов, привозимых из районов кулаками и торговцами. Также Минское ЧК периодически производило облавы на проституток, которые не только являлись источником заразы венерическими болезнями и паразитическим элементом, но и использовались агентами 2-го отдела польского генштаба в целях шпионажа.
(Между прочим, у известного минского врача-терапевта Шапиро, занимавшегося частной практикой, на дверях красовалась характерная для тех лет надпись, оповещавшая, что для пролетариев и членов профсоюза - одна цена, а для всех нэпманов - другая, более высокая.
Не знаю, читали ли эту надпись минские проститутки, или, наоборот, Шапиро позаимствовал текст надписи у них, но все они, прохаживаясь по вечерам по бывшей Губернаторской и Захарьевской улицам, цинично заявляли, приглашая клиентов: "Красноармейцам и членам профсоюза 50 % скидка".)
Однажды, встретив на улице группу проституток, я увидел среди них мою землячку, красивую молодую женщину Мириам, которая во время немецкой оккупации в Вильно помогала нам приобретать у немецких офицеров оружие, работая официанткой в одном из кафе.
- Что ты здесь делаешь, Мириам? - спросил я. - Разве не видишь сам, - кивнув в сторону удалявшейся группы проституток, ответила она.
Затем Мириам рассказала, что в Вильно сошлась с каким-то человеком, который привез ее в Минск и бросил, уехав куда-то в другой город. У нее родился ребенок. Оставшись без всяких средств к существованию и не имея возможности устроиться на работу, она, чтобы прокормить себя и ребенка, стала профессиональной проституткой.
Закончив свой печальный рассказ, Мириам показала мне окно комнаты в полуподвальном помещении, где жила. Когда я стал предлагать ей помочь устроиться на работу, она возразила, сказав, что такой возможности нигде нет.
На следующий день я с кем-то из товарищей зашел к ней днем домой. Она жила в маленькой комнате с нарами, на которых находился ребенок. Узнав, что она в этой комнате при ребенке, принимает "гостей", я ужаснулся и снова стал уговаривать ее изменить образ жизни. К сожалению, я не мог подыскать для нее какую-либо работу, да и, главное, ей не с кем было оставлять маленького (полуторогодовалого примерно) ребенка, т. к. в Минске у нее не было ни родственников, ни знакомых.
Через несколько дней, когда группа наших работников, и я в том числе, производили очередную облаву, в числе других проституток была задержана и моя виленская знакомая.
Она умоляла меня отпустить ее, но я не мог этого сделать. Но когда мы привели задержанных в комендатуру, я сказал дежурному помощнику коменданта Юре Томчину, что среди пойманных находится моя виленская землячка, которая помогала нам в Вильно в 1918 г. доставать оружие у немцев, и что она сейчас живет в Минске с маленьким ребенком в тяжелых условиях. Томчин разрешил мне отпустить ее домой.
Выводя Мириам из комендатуры, я просил, чтобы она хотя бы несколько дней не показывалась на улице. - А на что жить? - грустно улыбнувшись, спросила она. Тогда я отдал ей все деньги, которые в тот момент были у меня. Она стала благодарить меня и заплакала.
Вскоре мне пришлось уехать из Минска, и я больше никогда не встречал Мириам. Но на душе у меня остался горький осадок. Ведь я не смог ничем ей помочь, чтобы вырвать ее и ребенка из грязного омута, в который она попала.
Вспоминается еще одно отвратительное преступление, вскрытое органами ЧК в тот период в Минске. На минском базаре вдруг появилась в довольно большом количестве полукопченая колбаса с чесноком, называемая продавцами "минская-еврейская", которая продавалась "изпод полы".
При очередной облаве задержали несколько торговок с этой колбасой. Произведенным следствием было установлено, что староста еврейского кладбища, в компании с одним из раввинов и могильщиков, выкапывали трупы только что захороненных покойников и после соответствующей обработки изготовляли из них "минско-еврейскую" колбасу.
Работниками ЧК была организована засада и вся шайка бандитов была поймана с поличным в момент заготовки "сырья" для колбасы. Насколько помню, человек шесть этих мародеров были расстреляны.
Несмотря на то, что эта операция и суд над шайкой мародеров проводились в строжайшей тайне, о чем все сотрудники ЧК были строго предупреждены, слухи о вскрытии этого преступления просочились в город. И нам долго приходилось принимать все возможные меры для опровержения этого факта, так как люди, которые покупали и ели эту колбасу, а также родственники похороненных покойников, узнав правду, могли сойти с ума.
- Скажите, правда ли, что расстреляли нескольких евреев за то, что они делали колбасу из покойников, - допытывалась у меня моя квартирная хозяйка. - Да что вы, не верьте слухам. Это просто глупая сплетня, - уверял ее я.
- Я так и знала, - с торжеством говорила хозяйка. - Никогда не поверю, чтобы честный еврей мог резать трупы своих же евреев. Да и колбаса эта была хорошая, я сама ее ела.
"Скажи, дура, спасибо, что не знаешь правды", - глядя на нее, думал я, но вслух продолжал уверять ее, что были расстреляны преступники, совершившие совсем другое преступление." - из воспоминаний М. П. Шрейдера, сотрудника ЧК-ОГПУ-ГБ НКВД, затем РКМ НКВД. Исторический курьер. 2019. № 1 (3).