Чеченцы и "русские гяуры". 1859 г.
Военный сборник, 1859, № 7.
"В 6-й книжке "Военного Сборника" помещена статья "О сближении горцев с Русскими на Кавказе". Г. Иванов полагает, что средствами к этому сближению будет: "устройство мечетей, училищ и установление базарных дней. Остальное придет само собою". Прежде, чем рассмотрим, в какой мере может быть полезно каждое из этих средств, обратим внимание на то, что замедляет наше сближение с горцами.
Одна из важнейших причин этому - религия, извращенная проповедниками казавата - священной войны. Алкоран, в руках Кази-Муллы, и Шамиля в особенности, стал главным двигателем дикой, суеверной толпы; полувековая борьба еще более ожесточила тех, оцивилизование которых становится задачей кавказской войны; в этой ненависти к нам прожило несколько поколений, и, к сожалению, она до сих пор еще настолько велика, что все благодетельные меры правительства, для достижения предположенной цели, приносят пользу, хотя и верно, но медленно.
Ненависть эта, которую питает всякий правоверный к христианину вообще, а кавказский горец к Русскому в особенности, простирается до того, что всякий полуграмотный мулла, с тряпкой на голове, вместо чалмы, едва разбирающий первую часть Алкорана (Джюз), с отвращением подает руку Русскому, потому что Книга-Книг, без всяких обиняков, к числу нечистых предметов причисляет: собаку, неверного, свинью и проч.
Если горец, приготовившись к молитве, то есть, совершив омовение, хотя нечаянно прикоснется к неверному, то омывается еще раз и уж осторожно обходит всех гяуров (Гяур - неверный, гаур - собака; Чеченцы, пользуясь созвучием слов, никогда не упускают случая сплесть каламбур).
Каждый предмет, к которому прикасаются Русские, почитается нечистым; жители Воздвиженского аула сожгли мечеть, выстроенную для них князем М. С. Воронцовым: кисти, которыми белили ее, оказались из свиной щетины. Аллах, Аллах!
Каждый горец, как бы он не был к нам приближен, питает вражду, всосанную с молоком матери, искусно скрытую, затаенную глубоко; нам нужно иметь это в виду и начало этой ненависти, вражды, искать в религиозном учении, которое, при толковании Шамиля и невежд мулл, выразилось у непокорных - фанатизмом, а у мирных - скрытой неприязнью.
Повредить Русским, хотя бы самым вероломным образом, считают они добрым делом; зарезать, хотя бы сонного, религиозным подвигом. К несчастью, мы имеем тысячу подобных примеров.
(В настоящее время, сколько известно, по крайней мере в обитателях Чечни, эта ненависть и неприязнь к Русским значительно ослабели, чему мы видим также множество примеров из последних событий на левом крыле. Ред.).
Сброд разноязычных, разноплеменных народов, известных в России под общим названием Черкес, не имеет понятия об основных, международных и общечеловеческих правах; враждуя с Русскими, горцы режутся между собою; кровомщение, "канлы", эта язва горского населения Кавказа, существует во всей своей силе и между мирными, несмотря на все принимаемые против него меры.
Если прибавить к этому баснословную алчность к деньгам, то можно иметь понятие о всей неурядице в покоряемой стране. (Горец продает все: отца, сестру, товарищей; ни одна армия не имеет столько лазутчиков, как кавказская; нередко покупается вся партия, в которой окажется и сам предатель, - за три целковых!).
Только деспотизм Шамиля мог составить, хотя и нестройное, целое из этого класса племен, наречий, верований и прочий Мюридизм, подавив анархию.
Ряд осторожных, обдуманных правительственных мер, подготовляет переход разбойнического быта к общечеловеческому; преждевременные меры, не принеся никакой пользы, могут быть даже вредны; к несчастью, и этому мы имеем примеры. Наше бдительное правительство понимает это.
После продолжительной, отчаянной борьбы, изнеможенные, обнищавшие горцы, уступая бесстрашию, терпению и неимоверным трудам победителей, проклиная имама, довершившего их разорение, робко всматриваются в наши нравы и обычаи; воображению народному, полному нелепых слухов о вере и жизни гяуров, напуганному предсказанием Шамиля, что мусульман будут насильно обращать в христианство, брать в солдаты, бесчестить жен и пр., кажется все сбыточным.
Сколько осторожности, великодушия и знания туземцев, нужно, чтобы не испортить или не замедлить великое дело; ошибка частного начальника, грубость пьяного солдата, могут иногда иметь пагубные последствия.
Принимая по человечески вновь покоряющихся, нам в тоже время нужно думать и о тех несчастных, которые до сих пор еще увлечены учением своего имама; лишенные имущества и пристанища, они видят в нас врагов религии и поработителей.
Одним лишь улучшением быта покорившихся, справедливостью в управлении, покровительством земледелию, садоводству, торговле и проч., можно положить конец злобе и фанатизму. Улучшив быт мирных, мы заставим завидовать им непокорных, и тем облегчим окончательное покорение края.
Ныне управление мирными, от управления непокорными отличается тем, что святейший имам любит подарки не менее, чем и Сквозник-Дмухановский, он не гнушается ни головой сахара, ни даже плиткой калмыцкого чая; его наибы во взяточничестве и злоупотреблениях превзошли героев г. Щедрина. Наибы же мирных поверяются русскою властью.
(Сколько мне известно, мирные вообще более желали бы иметь наибами русских офицеров: причина та, что наибы из туземцев покровительствуют своим родственникам, которые, по обычаю горцев считать всю свою фамилию роднею, весьма многочисленны.
Кроме того, редкий горец не имеет кровомщения, "канлы", с какой-нибудь фамилией, наиб имеет случай мстить безнаказанно. Русский офицер, хорошо знакомый с туземными нравами, обычаями и непременно обладающий адским терпением для разбора сотни ежедневных жалоб, всегда начинающихся от Адама, мог бы вернее приспособлять понятия горцев к правам их, как подданных России и, следовательно, был бы полезнее, чем горец-наиб, часто не более как лихой наездник.
Но Русский должен соединить все означенные качества, что очень нелегко, иначе поступки его поведут к обвинению горцами всех Русских; теперь же, если туземцы не всегда довольны наибом, то винят только его с фамилией. Впрочем, учреждение наибов-горцев мера переходная; у племен, давно покорившихся, непосредственные начальники - Русские).
Горцы, вновь покоряющиеся, не чувствуют резкого перехода от власти правоверных к власти гяуров; напротив, неверные с ними ласковы и новый наиб такой же мусульманин как и они; вынесенная ими из гор вражда не подстрекается ежедневным вмешательством нашим в тяжбы, споры, семейные несогласия и другие дела, составляющие занятие наибов, мулл и кадиев.
Оба суда, по адату и шариату, обычаю и книжному толкованию, вполне сохранились; фанатизм начинает усыпать, религиозное предубеждение, за неимением столкновений, понемногу успокаивается, большего и требовать нельзя, пока не смолкнет проповедник.
Правительству предстоит трудная задача - в диких разбойничьих племенах развить понятие о честном трудовом хлебе, вселить в них отвращение к грабежу и насилию, а для этого прежде всего нужно доверие народа.
Справедливо замечает г. Иванов на стр. 544: "украсть, хотя бы то было и с опасностью жизни, считается у горцев молодецким делом". Грабеж и воровство - ремесло горцев, они пренебрегают торговлей; слово купец позорно, поэтому вся торговля их в руках Евреев; торгуют и горцы, но мало, как будто исподтишка, и не пользуются уважением собраний.
(Мне случилось однажды, на чеченской свадьбе, видеть подгулявшего старика-Чеченца. Он стыдил молодежь, показывая им свои раны: "бабы вы: в ваши годы я был лихой наездник, никогда не ночевал дома; в продолжение моей жизни я украл более двадцати быков, столько же коров, много лошадей и прочего, я убил четырех Русских и трех своих; четыре раза мирился и три раза убегал в горы!" Молодежь, как школьники, смиренно потупили глаза перед столькими доблестями и ничего не отвечали.)
Благосостояние провинций, прежде признавших подданство России, служит доказательством верности административных взглядов правительства и дает право быть уверенным, что и вновь покоряемые племена станут также предметом человеколюбивой его заботливости.
Молодые горцы, при врожденной их общительности и веселости, от скуки и бездействия в аулах, бегут в укрепления, где праздность их имеет хоть какое-нибудь занятие; целый день они бродят по улицам, засматривая в окна, не позовет ли их кунак-апцер (приятель офицер).
Они вежливы настолько, что удивляют новичков знанием приличий; скоро выучиваются по-русски; делаются смелее в обращении; быстро перенимают наши манеры и даже привычки; но к сожалению мало усваивают хорошего. Кроме употребления водки и портера, до которых горцы большие охотники, они выучиваются прекрасно метать штосс, банк; нередко посвящаются и в другие таинства праздной жизни.
После таких последствий сближения с нами молодого пылкого поколения, нам остается пожалеть, что оно перенимает и дурное; смешно было бы обвинять наши войска в развращении горцев; но видеть в сношениях их с нами только хорошую сторону, так же несправедливо.
Жители вновь покоренных аулов обнищали от войны; то, что уцелело от русских набегов, взято Шамилем в залог верности. Теперь все их богатство - лес и земля, требующие рабочего скота; нарубит горец арбу дров, да и везет их на своих тощих малорослых бычках верст 40 и более, туда, где они дороже, чтоб заработать рубля два.
А у многих ли есть быки? Теперь вся надежда вновь покоряющихся на правительство. Пример Истисинцев, Кади-Юртовцев, Айсунгурцев, Амираджиюртовцев и других - перед ними; те так же вышли к нам нищими, разоренными дотла.
Правительство приняло всех их на провиант; они не привыкли к черному хлебу, просили заменить его деньгами - и все без различия полов и возрастов получали провиантские деньги и кроме того деньги на первое обзаведение. Когда Шамиль, в 1854году, разорил аул Истису, правительство уплатило жителям все убытки до последней пропавшей курицы, веря на слово разоренным.
Мирные занимались пахотными работами под прикрытием Русских, в аулах выстроены были редуты, где помещался наш гарнизон для защиты жителей от нападений Шамиля; по тревоге из укреплений летели защитники новых подданных России. Ни днем, ни ночью войска не знали покою, и часто, сражаясь в рядах с новыми друзьями, отстаивали их табуны, семьи и жилища.
(3-го октября 1854 года, мне случилось быть очевидцем геройской защиты Истисинцев против всех скопищ Шамиля, под личным его предводительством. Пользуясь малочисленностью наших войск, отвлеченных на турецкую границу, Шамиль, с партией в 12,000 человек, при двух орудиях (по словам лазутчиков 18,000) атаковал аул.
Тавлинцы ворвались и вступили с жителями в рукопашный бой на улицах; Истисинцы, передав жен и детей к Русским в редуты, защищались отчаянно: резня продолжалась около часу.
Верный аул был спасен мужеством гарнизона в редутах (храбрый штабс-капитан Кабардинского полка Петровский решился защищаться до последнего человека) и шестью ротами пехоты, подоспевшими на помощь с генерал-майором бароном Николаи. Горцы, несмотря на свою многочисленность, не устояли против картечи, бежали, оставив несколько значков, тел и пленных.
Истисинцы обнимались с "нечистыми" своими избавителями, женщины стлали свои головные платки под ноги победителям в знак триумфа. К сожалению, об молодецком истисинском деле знают немногие: гром Восточной войны заглушил залп и дружное "ура!" горсти храбрых).
Не всякий мулла в состоянии прочесть завтра то, что написал сегодня, с трудом выводя букву за буквой; но всякий очень ловко истолкует те места в Алкоране, где говорится о вражде с неверными.
Умеющий читать священные книги и переводить их с арабского считается достаточно ученым, чтоб быть выбранным в муллы; если у этого ученого седая борода - то нет препятствия быть ему кадием (вторая степень духовной иерархии); если же он дряхлый старик, много видевший, часто вздыхающий с нескончаемым повторением: ля-илляхи-иль-Аллах! он эфенди (буквально значит ученый, третья статья иерархии у горцев).
Всякий полуграмотный, желающий поступить в духовенство обвертывает папаху какой-нибудь тканью, постится, побольше молчит (Признак ума и солидности у горцев), весь день омывается, для молитв всходит на саклю и скоро попадает в муллы.
Невежественное в знании религиозных догматов, духовенство горцев большею частью состоит из людей лукавых, пронырливых, толкующих произвольно каждый по своему учение пророка; оно почерпает оттуда лишь ненависть к Русским и поддерживает ее в других.
Почти у всякого муллы есть несколько учеников - они будущие кадии, эфендии, в несколько лет делаются копиями своих учителей, толкователями учения, давным-давно искаженного.
Не такие ли школы должно завести наше правительство, чтобы сблизиться с горцами. Кажется от них можно ожидать обратного действия. Положим, что число грамотных увеличится; какая же польза от людей, выучившихся читать только Алкоран и толкующих его враждебно нам?
Разве только увеличится число потребителей холста на чалмы. Пока ученость мулл будет ограничиваться процессом чтения арабских книг и фанатическими произвольными их толкованиями, до тех пор учреждение школ при мечетях вновь покоряемого народа, а тем более в соседстве с непокорными - не принесет желаемых успехов.
Если бы ученый мулла крымский, оренбургский или казанский, увидел рукописный Алкоран горцев, услыхал толкования мулл - он ужаснулся бы. Если бы правительство, заводя школы у вновь покоряемых предложило бесплатно безошибочные печатные священные книги, то муллы восстали бы против этого; им нельзя было бы доказать их список ошибок, наделанных ими и отцами их, а главное, что введение печатных книг лишило бы мулл доходов, которые они имеют, продавая рукописи (Экземпляр рукописного Алкорана стоит от 20 до 30 руб. сер.).
Сколько ошибок должны были сделать безграмотные переписчики, копируя с арабского, сколько нововведений могли сделать Кази-Мулла и Шамиль, пользуясь недоступностью книжного языка для народа.
(Во время бывшего в 1851 году затмения солнца, мне случилось быть в ауле Ума-Хан-Юрт. Хотя жители были предупреждены нами об этом явлении, но только что оно началось, ими овладел панический страх, женщины и дети кричали, многие молились; только что беда миновалась, жители бросились к мулле с вопросами: что значит? что значит?
Мулла вышел к народу с Алкораном, долго переворачивал страницы, вздыхал с нескончаемыми "Аллах, ля илля!" наконец, кажется, нашел что-то: "Бисмилля!" (Господи, благослови!). Народ отвечал: "Бисмилля!" Мулла прочел что-то по-арабски, никто ничего не понял.
"Что значит? что значит?" кричали из толпы. Мулла объявил: в Алкоране сказано, что сейчас бывшее затмение - не значит ничего; но то, которое будет через несколько лет, будет что-то значить.
Народ разошелся совершенно успокоенный, недоумевая, как это Русские ухитрилась узнать о том, что будет с солнцем? Долго еще Умахан-юртовцы цокали и плевали от удивления.)
Вопрос о сближении горцев с Русскими, после вопроса о средствах к окончательному покорению края, есть важнейший из всех кавказских вопросов; не сотнями тысячь рублей он может решиться; ни что, даже и остальное, само собой не приходит, в особенности в таком сложном административном вопросе, как введение фанатических дикарей в цивилизованную семью.
Нам мало желать сделать добро, надо уметь сделать его так, чтобы враги наши не могли придать ему обычного своего толкования и не уничтожили бы зародыши того доверия, которое начинают оказывать нам горцы.
Кавказская армия показала, что ни природные препятствия, ни отчаянное сопротивление не могут противостоять ее терпению и бесстрашию; а наше правительство, с истинно-христианскою заботливостью принимая покоряющихся, много и много уже сделало жертв для постепенного сближения с ними."
Н. Августинович.
С. Петербург.
5-го июля 1859 года.
"В 6-й книжке "Военного Сборника" помещена статья "О сближении горцев с Русскими на Кавказе". Г. Иванов полагает, что средствами к этому сближению будет: "устройство мечетей, училищ и установление базарных дней. Остальное придет само собою". Прежде, чем рассмотрим, в какой мере может быть полезно каждое из этих средств, обратим внимание на то, что замедляет наше сближение с горцами.
Одна из важнейших причин этому - религия, извращенная проповедниками казавата - священной войны. Алкоран, в руках Кази-Муллы, и Шамиля в особенности, стал главным двигателем дикой, суеверной толпы; полувековая борьба еще более ожесточила тех, оцивилизование которых становится задачей кавказской войны; в этой ненависти к нам прожило несколько поколений, и, к сожалению, она до сих пор еще настолько велика, что все благодетельные меры правительства, для достижения предположенной цели, приносят пользу, хотя и верно, но медленно.
Ненависть эта, которую питает всякий правоверный к христианину вообще, а кавказский горец к Русскому в особенности, простирается до того, что всякий полуграмотный мулла, с тряпкой на голове, вместо чалмы, едва разбирающий первую часть Алкорана (Джюз), с отвращением подает руку Русскому, потому что Книга-Книг, без всяких обиняков, к числу нечистых предметов причисляет: собаку, неверного, свинью и проч.
Если горец, приготовившись к молитве, то есть, совершив омовение, хотя нечаянно прикоснется к неверному, то омывается еще раз и уж осторожно обходит всех гяуров (Гяур - неверный, гаур - собака; Чеченцы, пользуясь созвучием слов, никогда не упускают случая сплесть каламбур).
Каждый предмет, к которому прикасаются Русские, почитается нечистым; жители Воздвиженского аула сожгли мечеть, выстроенную для них князем М. С. Воронцовым: кисти, которыми белили ее, оказались из свиной щетины. Аллах, Аллах!
Каждый горец, как бы он не был к нам приближен, питает вражду, всосанную с молоком матери, искусно скрытую, затаенную глубоко; нам нужно иметь это в виду и начало этой ненависти, вражды, искать в религиозном учении, которое, при толковании Шамиля и невежд мулл, выразилось у непокорных - фанатизмом, а у мирных - скрытой неприязнью.
Повредить Русским, хотя бы самым вероломным образом, считают они добрым делом; зарезать, хотя бы сонного, религиозным подвигом. К несчастью, мы имеем тысячу подобных примеров.
(В настоящее время, сколько известно, по крайней мере в обитателях Чечни, эта ненависть и неприязнь к Русским значительно ослабели, чему мы видим также множество примеров из последних событий на левом крыле. Ред.).
Сброд разноязычных, разноплеменных народов, известных в России под общим названием Черкес, не имеет понятия об основных, международных и общечеловеческих правах; враждуя с Русскими, горцы режутся между собою; кровомщение, "канлы", эта язва горского населения Кавказа, существует во всей своей силе и между мирными, несмотря на все принимаемые против него меры.
Если прибавить к этому баснословную алчность к деньгам, то можно иметь понятие о всей неурядице в покоряемой стране. (Горец продает все: отца, сестру, товарищей; ни одна армия не имеет столько лазутчиков, как кавказская; нередко покупается вся партия, в которой окажется и сам предатель, - за три целковых!).
Только деспотизм Шамиля мог составить, хотя и нестройное, целое из этого класса племен, наречий, верований и прочий Мюридизм, подавив анархию.
Ряд осторожных, обдуманных правительственных мер, подготовляет переход разбойнического быта к общечеловеческому; преждевременные меры, не принеся никакой пользы, могут быть даже вредны; к несчастью, и этому мы имеем примеры. Наше бдительное правительство понимает это.
После продолжительной, отчаянной борьбы, изнеможенные, обнищавшие горцы, уступая бесстрашию, терпению и неимоверным трудам победителей, проклиная имама, довершившего их разорение, робко всматриваются в наши нравы и обычаи; воображению народному, полному нелепых слухов о вере и жизни гяуров, напуганному предсказанием Шамиля, что мусульман будут насильно обращать в христианство, брать в солдаты, бесчестить жен и пр., кажется все сбыточным.
Сколько осторожности, великодушия и знания туземцев, нужно, чтобы не испортить или не замедлить великое дело; ошибка частного начальника, грубость пьяного солдата, могут иногда иметь пагубные последствия.
Принимая по человечески вновь покоряющихся, нам в тоже время нужно думать и о тех несчастных, которые до сих пор еще увлечены учением своего имама; лишенные имущества и пристанища, они видят в нас врагов религии и поработителей.
Одним лишь улучшением быта покорившихся, справедливостью в управлении, покровительством земледелию, садоводству, торговле и проч., можно положить конец злобе и фанатизму. Улучшив быт мирных, мы заставим завидовать им непокорных, и тем облегчим окончательное покорение края.
Ныне управление мирными, от управления непокорными отличается тем, что святейший имам любит подарки не менее, чем и Сквозник-Дмухановский, он не гнушается ни головой сахара, ни даже плиткой калмыцкого чая; его наибы во взяточничестве и злоупотреблениях превзошли героев г. Щедрина. Наибы же мирных поверяются русскою властью.
(Сколько мне известно, мирные вообще более желали бы иметь наибами русских офицеров: причина та, что наибы из туземцев покровительствуют своим родственникам, которые, по обычаю горцев считать всю свою фамилию роднею, весьма многочисленны.
Кроме того, редкий горец не имеет кровомщения, "канлы", с какой-нибудь фамилией, наиб имеет случай мстить безнаказанно. Русский офицер, хорошо знакомый с туземными нравами, обычаями и непременно обладающий адским терпением для разбора сотни ежедневных жалоб, всегда начинающихся от Адама, мог бы вернее приспособлять понятия горцев к правам их, как подданных России и, следовательно, был бы полезнее, чем горец-наиб, часто не более как лихой наездник.
Но Русский должен соединить все означенные качества, что очень нелегко, иначе поступки его поведут к обвинению горцами всех Русских; теперь же, если туземцы не всегда довольны наибом, то винят только его с фамилией. Впрочем, учреждение наибов-горцев мера переходная; у племен, давно покорившихся, непосредственные начальники - Русские).
Горцы, вновь покоряющиеся, не чувствуют резкого перехода от власти правоверных к власти гяуров; напротив, неверные с ними ласковы и новый наиб такой же мусульманин как и они; вынесенная ими из гор вражда не подстрекается ежедневным вмешательством нашим в тяжбы, споры, семейные несогласия и другие дела, составляющие занятие наибов, мулл и кадиев.
Оба суда, по адату и шариату, обычаю и книжному толкованию, вполне сохранились; фанатизм начинает усыпать, религиозное предубеждение, за неимением столкновений, понемногу успокаивается, большего и требовать нельзя, пока не смолкнет проповедник.
Правительству предстоит трудная задача - в диких разбойничьих племенах развить понятие о честном трудовом хлебе, вселить в них отвращение к грабежу и насилию, а для этого прежде всего нужно доверие народа.
Справедливо замечает г. Иванов на стр. 544: "украсть, хотя бы то было и с опасностью жизни, считается у горцев молодецким делом". Грабеж и воровство - ремесло горцев, они пренебрегают торговлей; слово купец позорно, поэтому вся торговля их в руках Евреев; торгуют и горцы, но мало, как будто исподтишка, и не пользуются уважением собраний.
(Мне случилось однажды, на чеченской свадьбе, видеть подгулявшего старика-Чеченца. Он стыдил молодежь, показывая им свои раны: "бабы вы: в ваши годы я был лихой наездник, никогда не ночевал дома; в продолжение моей жизни я украл более двадцати быков, столько же коров, много лошадей и прочего, я убил четырех Русских и трех своих; четыре раза мирился и три раза убегал в горы!" Молодежь, как школьники, смиренно потупили глаза перед столькими доблестями и ничего не отвечали.)
Благосостояние провинций, прежде признавших подданство России, служит доказательством верности административных взглядов правительства и дает право быть уверенным, что и вновь покоряемые племена станут также предметом человеколюбивой его заботливости.
Молодые горцы, при врожденной их общительности и веселости, от скуки и бездействия в аулах, бегут в укрепления, где праздность их имеет хоть какое-нибудь занятие; целый день они бродят по улицам, засматривая в окна, не позовет ли их кунак-апцер (приятель офицер).
Они вежливы настолько, что удивляют новичков знанием приличий; скоро выучиваются по-русски; делаются смелее в обращении; быстро перенимают наши манеры и даже привычки; но к сожалению мало усваивают хорошего. Кроме употребления водки и портера, до которых горцы большие охотники, они выучиваются прекрасно метать штосс, банк; нередко посвящаются и в другие таинства праздной жизни.
После таких последствий сближения с нами молодого пылкого поколения, нам остается пожалеть, что оно перенимает и дурное; смешно было бы обвинять наши войска в развращении горцев; но видеть в сношениях их с нами только хорошую сторону, так же несправедливо.
Жители вновь покоренных аулов обнищали от войны; то, что уцелело от русских набегов, взято Шамилем в залог верности. Теперь все их богатство - лес и земля, требующие рабочего скота; нарубит горец арбу дров, да и везет их на своих тощих малорослых бычках верст 40 и более, туда, где они дороже, чтоб заработать рубля два.
А у многих ли есть быки? Теперь вся надежда вновь покоряющихся на правительство. Пример Истисинцев, Кади-Юртовцев, Айсунгурцев, Амираджиюртовцев и других - перед ними; те так же вышли к нам нищими, разоренными дотла.
Правительство приняло всех их на провиант; они не привыкли к черному хлебу, просили заменить его деньгами - и все без различия полов и возрастов получали провиантские деньги и кроме того деньги на первое обзаведение. Когда Шамиль, в 1854году, разорил аул Истису, правительство уплатило жителям все убытки до последней пропавшей курицы, веря на слово разоренным.
Мирные занимались пахотными работами под прикрытием Русских, в аулах выстроены были редуты, где помещался наш гарнизон для защиты жителей от нападений Шамиля; по тревоге из укреплений летели защитники новых подданных России. Ни днем, ни ночью войска не знали покою, и часто, сражаясь в рядах с новыми друзьями, отстаивали их табуны, семьи и жилища.
(3-го октября 1854 года, мне случилось быть очевидцем геройской защиты Истисинцев против всех скопищ Шамиля, под личным его предводительством. Пользуясь малочисленностью наших войск, отвлеченных на турецкую границу, Шамиль, с партией в 12,000 человек, при двух орудиях (по словам лазутчиков 18,000) атаковал аул.
Тавлинцы ворвались и вступили с жителями в рукопашный бой на улицах; Истисинцы, передав жен и детей к Русским в редуты, защищались отчаянно: резня продолжалась около часу.
Верный аул был спасен мужеством гарнизона в редутах (храбрый штабс-капитан Кабардинского полка Петровский решился защищаться до последнего человека) и шестью ротами пехоты, подоспевшими на помощь с генерал-майором бароном Николаи. Горцы, несмотря на свою многочисленность, не устояли против картечи, бежали, оставив несколько значков, тел и пленных.
Истисинцы обнимались с "нечистыми" своими избавителями, женщины стлали свои головные платки под ноги победителям в знак триумфа. К сожалению, об молодецком истисинском деле знают немногие: гром Восточной войны заглушил залп и дружное "ура!" горсти храбрых).
Не всякий мулла в состоянии прочесть завтра то, что написал сегодня, с трудом выводя букву за буквой; но всякий очень ловко истолкует те места в Алкоране, где говорится о вражде с неверными.
Умеющий читать священные книги и переводить их с арабского считается достаточно ученым, чтоб быть выбранным в муллы; если у этого ученого седая борода - то нет препятствия быть ему кадием (вторая степень духовной иерархии); если же он дряхлый старик, много видевший, часто вздыхающий с нескончаемым повторением: ля-илляхи-иль-Аллах! он эфенди (буквально значит ученый, третья статья иерархии у горцев).
Всякий полуграмотный, желающий поступить в духовенство обвертывает папаху какой-нибудь тканью, постится, побольше молчит (Признак ума и солидности у горцев), весь день омывается, для молитв всходит на саклю и скоро попадает в муллы.
Невежественное в знании религиозных догматов, духовенство горцев большею частью состоит из людей лукавых, пронырливых, толкующих произвольно каждый по своему учение пророка; оно почерпает оттуда лишь ненависть к Русским и поддерживает ее в других.
Почти у всякого муллы есть несколько учеников - они будущие кадии, эфендии, в несколько лет делаются копиями своих учителей, толкователями учения, давным-давно искаженного.
Не такие ли школы должно завести наше правительство, чтобы сблизиться с горцами. Кажется от них можно ожидать обратного действия. Положим, что число грамотных увеличится; какая же польза от людей, выучившихся читать только Алкоран и толкующих его враждебно нам?
Разве только увеличится число потребителей холста на чалмы. Пока ученость мулл будет ограничиваться процессом чтения арабских книг и фанатическими произвольными их толкованиями, до тех пор учреждение школ при мечетях вновь покоряемого народа, а тем более в соседстве с непокорными - не принесет желаемых успехов.
Если бы ученый мулла крымский, оренбургский или казанский, увидел рукописный Алкоран горцев, услыхал толкования мулл - он ужаснулся бы. Если бы правительство, заводя школы у вновь покоряемых предложило бесплатно безошибочные печатные священные книги, то муллы восстали бы против этого; им нельзя было бы доказать их список ошибок, наделанных ими и отцами их, а главное, что введение печатных книг лишило бы мулл доходов, которые они имеют, продавая рукописи (Экземпляр рукописного Алкорана стоит от 20 до 30 руб. сер.).
Сколько ошибок должны были сделать безграмотные переписчики, копируя с арабского, сколько нововведений могли сделать Кази-Мулла и Шамиль, пользуясь недоступностью книжного языка для народа.
(Во время бывшего в 1851 году затмения солнца, мне случилось быть в ауле Ума-Хан-Юрт. Хотя жители были предупреждены нами об этом явлении, но только что оно началось, ими овладел панический страх, женщины и дети кричали, многие молились; только что беда миновалась, жители бросились к мулле с вопросами: что значит? что значит?
Мулла вышел к народу с Алкораном, долго переворачивал страницы, вздыхал с нескончаемыми "Аллах, ля илля!" наконец, кажется, нашел что-то: "Бисмилля!" (Господи, благослови!). Народ отвечал: "Бисмилля!" Мулла прочел что-то по-арабски, никто ничего не понял.
"Что значит? что значит?" кричали из толпы. Мулла объявил: в Алкоране сказано, что сейчас бывшее затмение - не значит ничего; но то, которое будет через несколько лет, будет что-то значить.
Народ разошелся совершенно успокоенный, недоумевая, как это Русские ухитрилась узнать о том, что будет с солнцем? Долго еще Умахан-юртовцы цокали и плевали от удивления.)
Вопрос о сближении горцев с Русскими, после вопроса о средствах к окончательному покорению края, есть важнейший из всех кавказских вопросов; не сотнями тысячь рублей он может решиться; ни что, даже и остальное, само собой не приходит, в особенности в таком сложном административном вопросе, как введение фанатических дикарей в цивилизованную семью.
Нам мало желать сделать добро, надо уметь сделать его так, чтобы враги наши не могли придать ему обычного своего толкования и не уничтожили бы зародыши того доверия, которое начинают оказывать нам горцы.
Кавказская армия показала, что ни природные препятствия, ни отчаянное сопротивление не могут противостоять ее терпению и бесстрашию; а наше правительство, с истинно-христианскою заботливостью принимая покоряющихся, много и много уже сделало жертв для постепенного сближения с ними."
Н. Августинович.
С. Петербург.
5-го июля 1859 года.