А. Лебедев. Смерть Сталина. Пять сюжетов
Не мог предполагать, что персона Сталина меня заинтересует в 2020 году. Эти пять сюжетов документальное свидетельство личной памяти. Если государство насаждало культ Сталина, это не значит, что он реально присутствовал в жизни. Символизация стирает предметность объекта, жертвуя его реальностью в пользу смыслов. Как писал мой друг-шахтер из Лилля, «Сталин сидел за кремлевской стеной». Поэтому его транзит в мавзолей, а затем в пристенную землю был стремительным. Он и начался-то досрочно, с повсеместного появления памятников при жизни. Сталин 2020 года концепт с другими чрезвычайно неопределенными смыслами.
Выборы, закат на восходе
Мое детство было озарено прогрессом всего человечества. Пролетарии всех стран соединялись сначала в «Мурзилке», потом в «Пионерской правде», потом во всей кипе газет, сброшенной почтальонкой мимо почтового ящика, куда они не вмещались. Газета была всем - пропагандистом, просветителем, оберточной и туалетной бумагой… Ею соединялись пролетарии, а до того из искры возгорелось пламя. Моя короткая в семь лет историческая память позволяла верить, что заря коммунизма приближается. И вот она сделала стремительный рывок - Сталин, Ворошилов, Молотов и Маленков согласились, чтобы жители Сталинского поселка богоспасаемого города Омска выбрали их в Верховный Совет. Мог ли я не сделать шаг заре навстречу? Когда матери принесли приглашение на выборы, я ходил с ней отмечаться в агитпункт, где представитель героического рабочего класса сверил данные по ее паспорту и дернул меня за
ухо: Хорошо учись! В нашем районе живешь!
Если сегодня рассматривают мои детские фотографии той поры, говорят: Ого, какой мальчик! Ну да, с меня тогдашнего хоть плакаты рисуй. Не удивительно, что меня в группе таких же фотогеничных назначили около урны стоять. Полчаса. О тренировках я рассказывать не буду - рутина. Сидели мы на сцене, за кулисами. Командовала пионервожатая. Я был в четвертой паре, а мой друг аж в двенадцатой. Ему приспичило уже после второй, но пионервожатая не отпустила, принесла ведро и Пашка не опозорился. Переживал я за него , просил отпустить и брался две смены отстоять. Девчонка мне досталась хорошая, и по росту и так - спокойная, неразговорчивая.
И вот мы с ней вышли бесшумно в зал, сменили пост у левой урны и замерли. Что я вижу… Зал весь в темно-красном бархате, без окон, поперек зала от одной двери до другой персидские ковры, напротив нас стена кабинок с зелеными занавесками до взрослого пояса, от кабинок к нам ковровые дорожки. Портреты вождей были у нас за спиной. Люди входили, разворачивались к кабинке, где не было ног, ничего они там не делали, потому что сразу выходили и шли к нам. Я удивился, что никто не поднимал глаз ни на нас, ни на вождей. Бумажка легко скользила в щель урны, и люди выходили в противоположную дверь. Ничего интересного за полчаса не произошло. И пионервожатая выпроводила нас с девчонкой. Дома мамы и тети не было - сидели в комиссиях на выборах. Я что-то подумал и наткнулся на вопрос.
-Бабушка, а что значит блок коммунистов и беспартийных?
-Мать твоя партийная, а тетка учительница - обе в комиссиях сидят. Вот и блок, обе не отвертелись, а теперь еще и тебя захомутали.
- А ты что, не голосовала?
-Приносили урну. Я над ними посмеялась. Впишите,-говорю,-Лазаря Моисеевича, на его улице живем. Без него не подпишусь.
-Ну и что, вписали?
-Кулек конфет вот дали. Специально для психов носят.
- И ты за кулек Кагановича предала?
- Хотела еще Калинина и Горкина затребовать, да им только по одному кульку в руки выдают.
Предательскими карамельками я не побрезговал. А вскоре Сталин умер и пошло-поехало. Почему-то мне казалось, что он был мертвый уже там, на выборах, где-то прямо в зале, под персидским ковром.
Маршал Чоно
Первый в моей дошкольной жизни фривольный анекдот я слышал от матери. Эротическая тема была в нем ничтожна - нужны были особые обстоятельства, чтобы эта история оставила впечатление.
И такие обстоятельства были. По довоенному образованию мать стала колбасницей, то есть после моего рождения пошла работать технологом в колбасный цех мясокомбината. Послевоенные годы не были сытнее военных. В анекдоте фигурировала колбаса, которую мужик засунул в брюки. В трамвае ширинка не выдержала, колбаса высунулась. Пассажиры оторопели, когда он отчекрыжил ее ножом и положил в сумку. На борьбу с хищениями расхитители находили ответ. В доме было три женщины - ни одной ширинки. У меня все штаны на резинках. Какое-то время я с ожиданием трюка интересовался мужскими ширинками. Вот вам и психоанализ.
С первого по третий класс я учился в мужской школе. Послевоенные детишки были слабенькими, болезненными потребителями рыбьего жира и энуретиками. Это не мешало им быть дерзкими и хулиганистыми. Репутацию, впрочем, создавали намаявшиеся во время войны и уставшие от жизни учительницы. Так или иначе, но на весь класс для представительских ролей годились только Пашка и я. В моей частной жизни эта роль создала события, для подавляющего числа сверстников несуществующие.
Осенью 1952 года в Москве умер маршал Чойбалсан. Чтобы не перечислять всех его должностей, скажу так - тогдашний правитель Монголии. Страна еще не знала своей приближающейся новейшей истории, поэтому официальная скорбь зашкаливала. Вероятно, в Москве было сделано все, чтобы в монгольской столице готовую мумию разместить в готовом мавзолее Сухэ-Батора. Труп везли спецсоставом. Наша мужская школа, стоящая окнами на привокзальную площадь, должна была выделить пионеров и комсомольцев для встречи поезда. Конечно, среди выделенных оказались мы с Пашкой.
Ничего особенного от нас не требовалось. Будет снимать кинохроника, стоять не строем, а среди людей, речам не хлопать.
Поезд прибывал рано утром, когда уже рассвело. Потому и выбран был Омск для прощания с маршалом.
Мать привела меня в школу затемно. Нам с Пашкой назначили одного общего отца. Нам он понравился. Вообще всем назначали отцов - матерей не было. Я терпеть не мог, когда меня по головке гладят, а этот ничего, даже приятно.
Пашка поинтересовался:
- Что это одни дядьки?
- Так школа мужская, сказали, чтобы строго, шпаны много.
Я возразил: Так от теток как раз вся строгость, а шпана еще спит.
- Думаю, провожать в последний путь маршала должны мужчины.
Наверное, только нам достался отец на двоих. У старшеклассников было на каждого.
Разговаривать много не пришлось. Наш отец предъявил пропуск, и мы оказались в толпе, вдоль которой уже за рельсами стоял духовой оркестр и строй солдат. Сбоку виднелась трибуна. Ждали недолго. Вдруг прожекторы осветили паровоз с тремя вагонами. Показалось, что он давно здесь стоит. Оркестр заиграл марш, солдаты выстрелили в воздух. Поезд медленно двинулся и уехал.
Оказывается, все это снималось. В кинохронике показали даже, как мы с отцом входим в вокзал.
Отца этого, как и своих настоящих, мы больше никогда не видели. Но он мне понравился, иногда я его вспоминал. А немного позднее прочитал, что маршала Чойбалсана в Монголии называли Чоно, что означает волк. Монголы любили волков.
Впрочем, вскоре умер Сталин.
Соевые конфеты
Советский Союз был великой железнодорожной державой. Я и родился в петле железной дороги. Со всех сторон Сталинского поселка петля грозила смертью: «По путям не ходить!» Пятого марта 1953 года мы с матерью как раз шли по путям, когда диспетчер врубил радио. Бестолковая перекличка путейских смолкла - и Левитан сообщил, что Сталин умер.
Мы круто развернулись и пошли по путям в сторону вокзала. Мать объяснила:
- Сейчас все расхватают.
Вы, конечно, подумали о соли и спичках? Нет, мы купили по метру красной и черной материи. Так что красно-черный траурный флаг скорбно повис над нашим подъездом едва ли не раньше, чем над всеми госучреждениями.
А вечером мы пошли в гости к Валентине Васильевне долг отдавать. Она была мастером выразительного жеста, работала в театре и дарила матери контрамарки, а меня угощала соевыми конфетами с хлебом. Эти конфеты были гораздо вкуснее жмыха. Нравились мне и жесты хозяйки. Ее руки, плечи, голова говорили вместе со словами и без слов.
- Обо всяком умершем надо сожалеть, но этот и не человек, а идол какой-то. Представляете, сдаю статью о сценическом движении в журнал - нет претензий. Читаю авторский экземпляр - редактор самолично дополнил: как указал товарищ Сталин. Ничего Сталин мне не указывал! Даже Вахтангов не указывал.
И тут меня угораздило вякнуть. Я на манер Валентины Васильевны развел руками и ехидным голосом продекламировал:
-Начинается земля, как известно, от кремля!
Мать оторопела:
- Да у тебя с Валентиной Васильевной буржуйский заговор.
- Чего это буржуйский? Я бывший сын полковника советской армии рабоче-крестьянского происхождения.
-Это я бывшая жена, а отец твой никуда не девался, вот алименты платит. Без них мы когда бы долг отдали?
Я попытался испытать благодарность к человеку, без которого родился бы не я. Это меня очень занимало. А главное, без которого продолжал бы спать на раскладушке, а не на новом диване. В долг-то влезли из-за дивана.
Домой идти было в темноте неприятно, потому что через длинный тоннель под железной дорогой. От соевых конфет во рту остался противный вкус. Над подъездом темнел неуместный флаг. И только диван ласкал мягкостью и запахом свежей древесной стружки.
Пачка Казбека
С незапамятных времен в углу кухни висел репродуктор. Вещь для 21-го века антикварная, а в далекие времена моего детства многофункциональная. Это был будильник. В 6 утра в сознание первыми вкрадчивыми тактами вползал гимн, как бы щадя последние мгновения сонной неги, затем крещендо и пробуждение в реальное место и время. Бабушка вставала раньше, успевала натопить печь, приготовить завтрак для старших, а мне, пока те не умотают на работу, можно было немного поваляться, чтобы не создавать толкотни. Иногда я все-таки вскакивал доделывать домашние задания. Я их всегда выполнял - в те времена это не считалось неприличным.
Были и другие будильники - заводские гудки, но они начинались раньше гимна, издалека и к нашей интеллигентной семье отношения не имели. Теперь опаздывать было уже можно, за это в тюрьму не сажали. Но привычка у людей сохранилась.
Хотя Сталин умер, вождей оставалось достаточно, чтобы жизнь процветала и борьба за мир продолжалась. У нас в поселке открылся молочный магазин. Было снижение цен, по радио пели Мордасова, Лемишев и Бунчиков. Я как-то незаметно стал самым высоким в классе, под трусы на уроки физкультуры надевал плавки. Меня стал раздражать болтливый Конопелько и я поменялся местами. Теперь сидел с прохладным и толковым мальчиком Плетневым, который занимался в музыкальной школе, да еще спортивной гимнастикой. Все гадали: нас переведут в 62-ю женскую школу, или девочек в нашу 3-ю. Плетнев, имея опыт общения в музыкалке, сказал, что радости мало - строят из себя, а сплошь дуры. Я удивился:
- Из кого ж тогда вырастают умные учительницы?
- А они умные?
- У меня все домашние жутко умные.
-Может, к старости некоторые умнеют, но развиваются они медленно.
Мне было трудно судить, мужчин я видел только раз в неделю в бане. Надо было что-то делать - уходить из-под женского влияния. Как раз принимали в секцию бокса железнодорожного училища. Все складывалось удачно - мужской дух здесь был густой и терпкий. Я узнал, что нужно делать с девчонками, не смущался, слыша матерные слова. Но после пятого синяка мать пошла к тренеру и разоблачила меня, рассказав, что я всего лишь заканчиваю седьмой класс. Конечно, неприятности никому не были нужны, но я очень расстроился. «Давай закурим, товарищ по одной, давай закурим, товарищ мой,» - пела Клавдия Шульженко по радио. Я купил в «Голубом Дунае» пачку «Казбека». Курить было поздно и негде, так что я засунул папиросы в портфель. На следующий день тоже не задалось, от портфеля в классе, где еще царил молочный дух, стало попахивать табаком. Можно бы, конечно, выкурить по одной с Плетневым, но с какой тоски ему это надо?
Обида моя утихла по случаю неожиданной награды. Из трех седьмых только наш в восьмой целиком переводили в 62-ю девчачью школу. 3-я прощалась с нами. Нам всем на линейке вручили почетные грамоты. Мне за успехи в учебе досталась самая почетная, от ГорОНО, на картоне. Впихнуть в портфель ее не получилось. Дома у бабушки пила чай с ватрушками гостья, так что грамота моя наделала много радостного женского шума, в котором я, разумеется, не участвовал, но который толкнул меня на экстравагантный поступок. Как у ни разу не поротого иногда у меня такие поступки случались. Я обедал и в пол-уха слушал взволнованный рассказ Фаины Федоровны.
- До моей смены еще больше часа (она работала диспетчером на вокзале) и я не знала что за поезд, почему милиции понаехало, на вход-выход никого не пускают. Я-то по служебному. Поезд вне расписания уже стоит, выхожу на платформу и получилось прямо к этому вагону. Я его сразу узнала, по газетам запомнила. Шторка раздвинута, окно опущено. Как у меня вырвалось: Георгий Максимельянович, вас оклеветали?
Он улыбнулся, рукой махнул. Ну и поезд тронулся.
Бабушка откликнулась: Хорошо хоть без конвоя. Опять у них правые-левые уклоны начались. Ничего дурного мы от человека ни по радио, ни в газетах не знали. Жизнь мирная, голода нет, все работают, школы, книги, кино - все спокойно.
Фаина Федоровна никак не могла унять волнения:
-Закурить-то у тебя, Александровна, не найдется?
- Да откуда?
Вот тут я и выступил:
- Дамы, только для вас! - и словно фокусник достал из портфеля пачку «Казбека».
- Откуда? Мужчина в доме, Александровна!
Ну а я отправился подальше от фурора на улицу, под весеннее солнышко.
Маршал Тито
В нашем доме с четырьмя подъездами жили очень разные люди. Дама Смоленская занимала одна весь подъезд. Напротив нее, в квартире окнами во двор жили поляки Свинцицкие - семь человек. Очень интересная семья, в которой у меня был и друг, и враг. Наша квартира выходила окнами на улицу, точнее в палисадник, где росли три очень старых тополя. На подселении у нас еще с войны в маленькой комнате через коридор жила железнодорожный диспетчер Фаина Федоровна. Точно в такой же комнате окнами во двор тоже на подселении жили Царенки - пять человек.
Двор был наглухо отделен от соседних задворков железнодорожного училища сараями с сеновалами. Задворки густыми кустами скрывали объект нашего вожделения - открытый плавательный бассейн. Пэтэушники ходили в кусты гадить и развратничать. А в центре нашего двора росла огромная боярка, в ветвях которой обитал Шунька. Между мной и Шунькой было пять лет разницы. Не помню, когда я его впервые увидел в плотной зелени боярышника, но он меня сразу удивил общительностью, здравомыслием и развитостью. Однажды ранней осенью, проходя через двор, я услышал, как Шунька материт свою мать Царенчиху откуда-то из недр боярки.
- Тито, Тито, мы бандиты.
Что Шунька мечтает быть бандитом, было понятно. Старший его брат Борька отбывал свои сроки хронически, до туберкулеза. Царенчиха ездила к нему на свидания и хвасталась, что кормят там хорошо, постели чистые, кино показывают. Об этом Шунька мог только мечтать. Но вот имя Тито в его репортаже звучало неожиданно.
Все разъяснилось позднее, расспрашивать Шуньку было некогда - я спешил на встречу как раз с маршалом Тито.
Спешил не ради маршала. После разочарования в историко-филологическом образовании, оборвав его на каком-то из Тутанхомонов, я временно учился в медицинском институте, очень любил своих новых товарищей и дорожил каждой неформальной встречей с ними. В тот день занятия отменили, мы должны были стоять в центре города на обочине дороги и махать флажками, приветствуя маршала Тито.
Постояли, помахали, попили кофе с коньяком, погуляли, а ближе к вечеру разъяснилось. Оказывается, Царенчиха приходила к Фаине Федоровне.
- В молодости Царенчиха жила в одной деревне с первой женой тогда еще Осипа Броз. Самого Осипа Царенчиха не видела, а с женой познакомилась, когда та вернулась из заграницы с сыном Царко. Как встречала его, так сердце замирало. Да вот вышла замуж за железнодорожника и покатилась. Нарожала за войну.
Спрашивала Царенчиха Фаину Федоровну о поездке маршала Тито.
- Да откуда я знаю? Он же на самолете прилетел, а если и поедет в Марьяновку, то не на электричке.
Я вот о чем. Из черного репродуктора мы слышали о клике Тито. Не поддалась Югославия Сталину. Вместе со смертью вождя делся куда-то и репродуктор. Радиоточка была все та же, но о президенте Югославии Тито вещал уже новый приемничек. Вот в нем Сталин окончательно и умер.
Ертарский. 03.01.20
Выборы, закат на восходе
Мое детство было озарено прогрессом всего человечества. Пролетарии всех стран соединялись сначала в «Мурзилке», потом в «Пионерской правде», потом во всей кипе газет, сброшенной почтальонкой мимо почтового ящика, куда они не вмещались. Газета была всем - пропагандистом, просветителем, оберточной и туалетной бумагой… Ею соединялись пролетарии, а до того из искры возгорелось пламя. Моя короткая в семь лет историческая память позволяла верить, что заря коммунизма приближается. И вот она сделала стремительный рывок - Сталин, Ворошилов, Молотов и Маленков согласились, чтобы жители Сталинского поселка богоспасаемого города Омска выбрали их в Верховный Совет. Мог ли я не сделать шаг заре навстречу? Когда матери принесли приглашение на выборы, я ходил с ней отмечаться в агитпункт, где представитель героического рабочего класса сверил данные по ее паспорту и дернул меня за
ухо: Хорошо учись! В нашем районе живешь!
Если сегодня рассматривают мои детские фотографии той поры, говорят: Ого, какой мальчик! Ну да, с меня тогдашнего хоть плакаты рисуй. Не удивительно, что меня в группе таких же фотогеничных назначили около урны стоять. Полчаса. О тренировках я рассказывать не буду - рутина. Сидели мы на сцене, за кулисами. Командовала пионервожатая. Я был в четвертой паре, а мой друг аж в двенадцатой. Ему приспичило уже после второй, но пионервожатая не отпустила, принесла ведро и Пашка не опозорился. Переживал я за него , просил отпустить и брался две смены отстоять. Девчонка мне досталась хорошая, и по росту и так - спокойная, неразговорчивая.
И вот мы с ней вышли бесшумно в зал, сменили пост у левой урны и замерли. Что я вижу… Зал весь в темно-красном бархате, без окон, поперек зала от одной двери до другой персидские ковры, напротив нас стена кабинок с зелеными занавесками до взрослого пояса, от кабинок к нам ковровые дорожки. Портреты вождей были у нас за спиной. Люди входили, разворачивались к кабинке, где не было ног, ничего они там не делали, потому что сразу выходили и шли к нам. Я удивился, что никто не поднимал глаз ни на нас, ни на вождей. Бумажка легко скользила в щель урны, и люди выходили в противоположную дверь. Ничего интересного за полчаса не произошло. И пионервожатая выпроводила нас с девчонкой. Дома мамы и тети не было - сидели в комиссиях на выборах. Я что-то подумал и наткнулся на вопрос.
-Бабушка, а что значит блок коммунистов и беспартийных?
-Мать твоя партийная, а тетка учительница - обе в комиссиях сидят. Вот и блок, обе не отвертелись, а теперь еще и тебя захомутали.
- А ты что, не голосовала?
-Приносили урну. Я над ними посмеялась. Впишите,-говорю,-Лазаря Моисеевича, на его улице живем. Без него не подпишусь.
-Ну и что, вписали?
-Кулек конфет вот дали. Специально для психов носят.
- И ты за кулек Кагановича предала?
- Хотела еще Калинина и Горкина затребовать, да им только по одному кульку в руки выдают.
Предательскими карамельками я не побрезговал. А вскоре Сталин умер и пошло-поехало. Почему-то мне казалось, что он был мертвый уже там, на выборах, где-то прямо в зале, под персидским ковром.
Маршал Чоно
Первый в моей дошкольной жизни фривольный анекдот я слышал от матери. Эротическая тема была в нем ничтожна - нужны были особые обстоятельства, чтобы эта история оставила впечатление.
И такие обстоятельства были. По довоенному образованию мать стала колбасницей, то есть после моего рождения пошла работать технологом в колбасный цех мясокомбината. Послевоенные годы не были сытнее военных. В анекдоте фигурировала колбаса, которую мужик засунул в брюки. В трамвае ширинка не выдержала, колбаса высунулась. Пассажиры оторопели, когда он отчекрыжил ее ножом и положил в сумку. На борьбу с хищениями расхитители находили ответ. В доме было три женщины - ни одной ширинки. У меня все штаны на резинках. Какое-то время я с ожиданием трюка интересовался мужскими ширинками. Вот вам и психоанализ.
С первого по третий класс я учился в мужской школе. Послевоенные детишки были слабенькими, болезненными потребителями рыбьего жира и энуретиками. Это не мешало им быть дерзкими и хулиганистыми. Репутацию, впрочем, создавали намаявшиеся во время войны и уставшие от жизни учительницы. Так или иначе, но на весь класс для представительских ролей годились только Пашка и я. В моей частной жизни эта роль создала события, для подавляющего числа сверстников несуществующие.
Осенью 1952 года в Москве умер маршал Чойбалсан. Чтобы не перечислять всех его должностей, скажу так - тогдашний правитель Монголии. Страна еще не знала своей приближающейся новейшей истории, поэтому официальная скорбь зашкаливала. Вероятно, в Москве было сделано все, чтобы в монгольской столице готовую мумию разместить в готовом мавзолее Сухэ-Батора. Труп везли спецсоставом. Наша мужская школа, стоящая окнами на привокзальную площадь, должна была выделить пионеров и комсомольцев для встречи поезда. Конечно, среди выделенных оказались мы с Пашкой.
Ничего особенного от нас не требовалось. Будет снимать кинохроника, стоять не строем, а среди людей, речам не хлопать.
Поезд прибывал рано утром, когда уже рассвело. Потому и выбран был Омск для прощания с маршалом.
Мать привела меня в школу затемно. Нам с Пашкой назначили одного общего отца. Нам он понравился. Вообще всем назначали отцов - матерей не было. Я терпеть не мог, когда меня по головке гладят, а этот ничего, даже приятно.
Пашка поинтересовался:
- Что это одни дядьки?
- Так школа мужская, сказали, чтобы строго, шпаны много.
Я возразил: Так от теток как раз вся строгость, а шпана еще спит.
- Думаю, провожать в последний путь маршала должны мужчины.
Наверное, только нам достался отец на двоих. У старшеклассников было на каждого.
Разговаривать много не пришлось. Наш отец предъявил пропуск, и мы оказались в толпе, вдоль которой уже за рельсами стоял духовой оркестр и строй солдат. Сбоку виднелась трибуна. Ждали недолго. Вдруг прожекторы осветили паровоз с тремя вагонами. Показалось, что он давно здесь стоит. Оркестр заиграл марш, солдаты выстрелили в воздух. Поезд медленно двинулся и уехал.
Оказывается, все это снималось. В кинохронике показали даже, как мы с отцом входим в вокзал.
Отца этого, как и своих настоящих, мы больше никогда не видели. Но он мне понравился, иногда я его вспоминал. А немного позднее прочитал, что маршала Чойбалсана в Монголии называли Чоно, что означает волк. Монголы любили волков.
Впрочем, вскоре умер Сталин.
Соевые конфеты
Советский Союз был великой железнодорожной державой. Я и родился в петле железной дороги. Со всех сторон Сталинского поселка петля грозила смертью: «По путям не ходить!» Пятого марта 1953 года мы с матерью как раз шли по путям, когда диспетчер врубил радио. Бестолковая перекличка путейских смолкла - и Левитан сообщил, что Сталин умер.
Мы круто развернулись и пошли по путям в сторону вокзала. Мать объяснила:
- Сейчас все расхватают.
Вы, конечно, подумали о соли и спичках? Нет, мы купили по метру красной и черной материи. Так что красно-черный траурный флаг скорбно повис над нашим подъездом едва ли не раньше, чем над всеми госучреждениями.
А вечером мы пошли в гости к Валентине Васильевне долг отдавать. Она была мастером выразительного жеста, работала в театре и дарила матери контрамарки, а меня угощала соевыми конфетами с хлебом. Эти конфеты были гораздо вкуснее жмыха. Нравились мне и жесты хозяйки. Ее руки, плечи, голова говорили вместе со словами и без слов.
- Обо всяком умершем надо сожалеть, но этот и не человек, а идол какой-то. Представляете, сдаю статью о сценическом движении в журнал - нет претензий. Читаю авторский экземпляр - редактор самолично дополнил: как указал товарищ Сталин. Ничего Сталин мне не указывал! Даже Вахтангов не указывал.
И тут меня угораздило вякнуть. Я на манер Валентины Васильевны развел руками и ехидным голосом продекламировал:
-Начинается земля, как известно, от кремля!
Мать оторопела:
- Да у тебя с Валентиной Васильевной буржуйский заговор.
- Чего это буржуйский? Я бывший сын полковника советской армии рабоче-крестьянского происхождения.
-Это я бывшая жена, а отец твой никуда не девался, вот алименты платит. Без них мы когда бы долг отдали?
Я попытался испытать благодарность к человеку, без которого родился бы не я. Это меня очень занимало. А главное, без которого продолжал бы спать на раскладушке, а не на новом диване. В долг-то влезли из-за дивана.
Домой идти было в темноте неприятно, потому что через длинный тоннель под железной дорогой. От соевых конфет во рту остался противный вкус. Над подъездом темнел неуместный флаг. И только диван ласкал мягкостью и запахом свежей древесной стружки.
Пачка Казбека
С незапамятных времен в углу кухни висел репродуктор. Вещь для 21-го века антикварная, а в далекие времена моего детства многофункциональная. Это был будильник. В 6 утра в сознание первыми вкрадчивыми тактами вползал гимн, как бы щадя последние мгновения сонной неги, затем крещендо и пробуждение в реальное место и время. Бабушка вставала раньше, успевала натопить печь, приготовить завтрак для старших, а мне, пока те не умотают на работу, можно было немного поваляться, чтобы не создавать толкотни. Иногда я все-таки вскакивал доделывать домашние задания. Я их всегда выполнял - в те времена это не считалось неприличным.
Были и другие будильники - заводские гудки, но они начинались раньше гимна, издалека и к нашей интеллигентной семье отношения не имели. Теперь опаздывать было уже можно, за это в тюрьму не сажали. Но привычка у людей сохранилась.
Хотя Сталин умер, вождей оставалось достаточно, чтобы жизнь процветала и борьба за мир продолжалась. У нас в поселке открылся молочный магазин. Было снижение цен, по радио пели Мордасова, Лемишев и Бунчиков. Я как-то незаметно стал самым высоким в классе, под трусы на уроки физкультуры надевал плавки. Меня стал раздражать болтливый Конопелько и я поменялся местами. Теперь сидел с прохладным и толковым мальчиком Плетневым, который занимался в музыкальной школе, да еще спортивной гимнастикой. Все гадали: нас переведут в 62-ю женскую школу, или девочек в нашу 3-ю. Плетнев, имея опыт общения в музыкалке, сказал, что радости мало - строят из себя, а сплошь дуры. Я удивился:
- Из кого ж тогда вырастают умные учительницы?
- А они умные?
- У меня все домашние жутко умные.
-Может, к старости некоторые умнеют, но развиваются они медленно.
Мне было трудно судить, мужчин я видел только раз в неделю в бане. Надо было что-то делать - уходить из-под женского влияния. Как раз принимали в секцию бокса железнодорожного училища. Все складывалось удачно - мужской дух здесь был густой и терпкий. Я узнал, что нужно делать с девчонками, не смущался, слыша матерные слова. Но после пятого синяка мать пошла к тренеру и разоблачила меня, рассказав, что я всего лишь заканчиваю седьмой класс. Конечно, неприятности никому не были нужны, но я очень расстроился. «Давай закурим, товарищ по одной, давай закурим, товарищ мой,» - пела Клавдия Шульженко по радио. Я купил в «Голубом Дунае» пачку «Казбека». Курить было поздно и негде, так что я засунул папиросы в портфель. На следующий день тоже не задалось, от портфеля в классе, где еще царил молочный дух, стало попахивать табаком. Можно бы, конечно, выкурить по одной с Плетневым, но с какой тоски ему это надо?
Обида моя утихла по случаю неожиданной награды. Из трех седьмых только наш в восьмой целиком переводили в 62-ю девчачью школу. 3-я прощалась с нами. Нам всем на линейке вручили почетные грамоты. Мне за успехи в учебе досталась самая почетная, от ГорОНО, на картоне. Впихнуть в портфель ее не получилось. Дома у бабушки пила чай с ватрушками гостья, так что грамота моя наделала много радостного женского шума, в котором я, разумеется, не участвовал, но который толкнул меня на экстравагантный поступок. Как у ни разу не поротого иногда у меня такие поступки случались. Я обедал и в пол-уха слушал взволнованный рассказ Фаины Федоровны.
- До моей смены еще больше часа (она работала диспетчером на вокзале) и я не знала что за поезд, почему милиции понаехало, на вход-выход никого не пускают. Я-то по служебному. Поезд вне расписания уже стоит, выхожу на платформу и получилось прямо к этому вагону. Я его сразу узнала, по газетам запомнила. Шторка раздвинута, окно опущено. Как у меня вырвалось: Георгий Максимельянович, вас оклеветали?
Он улыбнулся, рукой махнул. Ну и поезд тронулся.
Бабушка откликнулась: Хорошо хоть без конвоя. Опять у них правые-левые уклоны начались. Ничего дурного мы от человека ни по радио, ни в газетах не знали. Жизнь мирная, голода нет, все работают, школы, книги, кино - все спокойно.
Фаина Федоровна никак не могла унять волнения:
-Закурить-то у тебя, Александровна, не найдется?
- Да откуда?
Вот тут я и выступил:
- Дамы, только для вас! - и словно фокусник достал из портфеля пачку «Казбека».
- Откуда? Мужчина в доме, Александровна!
Ну а я отправился подальше от фурора на улицу, под весеннее солнышко.
Маршал Тито
В нашем доме с четырьмя подъездами жили очень разные люди. Дама Смоленская занимала одна весь подъезд. Напротив нее, в квартире окнами во двор жили поляки Свинцицкие - семь человек. Очень интересная семья, в которой у меня был и друг, и враг. Наша квартира выходила окнами на улицу, точнее в палисадник, где росли три очень старых тополя. На подселении у нас еще с войны в маленькой комнате через коридор жила железнодорожный диспетчер Фаина Федоровна. Точно в такой же комнате окнами во двор тоже на подселении жили Царенки - пять человек.
Двор был наглухо отделен от соседних задворков железнодорожного училища сараями с сеновалами. Задворки густыми кустами скрывали объект нашего вожделения - открытый плавательный бассейн. Пэтэушники ходили в кусты гадить и развратничать. А в центре нашего двора росла огромная боярка, в ветвях которой обитал Шунька. Между мной и Шунькой было пять лет разницы. Не помню, когда я его впервые увидел в плотной зелени боярышника, но он меня сразу удивил общительностью, здравомыслием и развитостью. Однажды ранней осенью, проходя через двор, я услышал, как Шунька материт свою мать Царенчиху откуда-то из недр боярки.
- Тито, Тито, мы бандиты.
Что Шунька мечтает быть бандитом, было понятно. Старший его брат Борька отбывал свои сроки хронически, до туберкулеза. Царенчиха ездила к нему на свидания и хвасталась, что кормят там хорошо, постели чистые, кино показывают. Об этом Шунька мог только мечтать. Но вот имя Тито в его репортаже звучало неожиданно.
Все разъяснилось позднее, расспрашивать Шуньку было некогда - я спешил на встречу как раз с маршалом Тито.
Спешил не ради маршала. После разочарования в историко-филологическом образовании, оборвав его на каком-то из Тутанхомонов, я временно учился в медицинском институте, очень любил своих новых товарищей и дорожил каждой неформальной встречей с ними. В тот день занятия отменили, мы должны были стоять в центре города на обочине дороги и махать флажками, приветствуя маршала Тито.
Постояли, помахали, попили кофе с коньяком, погуляли, а ближе к вечеру разъяснилось. Оказывается, Царенчиха приходила к Фаине Федоровне.
- В молодости Царенчиха жила в одной деревне с первой женой тогда еще Осипа Броз. Самого Осипа Царенчиха не видела, а с женой познакомилась, когда та вернулась из заграницы с сыном Царко. Как встречала его, так сердце замирало. Да вот вышла замуж за железнодорожника и покатилась. Нарожала за войну.
Спрашивала Царенчиха Фаину Федоровну о поездке маршала Тито.
- Да откуда я знаю? Он же на самолете прилетел, а если и поедет в Марьяновку, то не на электричке.
Я вот о чем. Из черного репродуктора мы слышали о клике Тито. Не поддалась Югославия Сталину. Вместе со смертью вождя делся куда-то и репродуктор. Радиоточка была все та же, но о президенте Югославии Тито вещал уже новый приемничек. Вот в нем Сталин окончательно и умер.
Ертарский. 03.01.20