Освобождение или Доска для игры в сенет (часть 2)
часть 1- Жрецы зачитают Списки, - жарко прошептал Аха на ухо Мересанк. - Ты станешь моей. Скоро.
- Если на то будет воля Малааха, - ответила она, чуть улыбаясь и высвобождая руку.
Аха отмахнулся, будто и не слышал ее.
- Ты очень красива, - сказал он и положил руку на её бедро. Она опустила взгляд, вопросительно подняла бровь: "что это на моем бедре?"
- Положи свою так же, - сказал Аха хрипло. Мересанк положила. Так они стояли друг против друга - он горячий, она холодная, как будто готовы были закружиться в танце под звуки струн систра.
- Ты красив, как я, - сказала наконец Мересанк. - Я знаю твои руки, я касалась их ещё до рождения. Я знаю твои ноги - они меня пинали в утробе матери.
- Вот так? - спросил Аха и сделал подсечку. Если бы Мересанк учили чуть хуже, она бы растянулась на полу, или пришлось бы надеяться, что Аха ее поймает. Но её учили хорошо и она отскочила, ловкая, как кошка.
- Да, так, - сказала она, смеясь. - Только там было некуда отпрыгнуть. Пойдем, Аха. Мне надоело брить голову и хочется наконец почувствовать себя взрослой.
Они взялись за руки и пошли по прохладным коридорам дворца к храмовому крылу, где их и других молодых небтауи ждала церемония взросления - расставание с детской косичкой на голове, когда ее срезают, а кожу умащают мазью и облучают особым светом из храмового канак каемвас. После этого волосы перестают расти и разрешается носить парики.
У их матерей было много париков - кудрявые светловолосые, темно-рыжие длинные и чёрные, как смоль, заплетённые во множество тонких косичек. Всегда одинаковые для обеих, чтобы различить их было невозможно.
Мересанк родилась на полчаса раньше - поэтому она первой взошла на серебряный алтарь. Аха нахмурился, будто только сейчас осознал её первородство.
Её детскую косичку срезали и положили ей на колени, на голову возложили тяжелый, сияющий тусклым золотом немес.
Церемонию вёл Уаджи - бывший жрец Нижнего гарема, а теперь хранитель Ковчега - части дворца, выстроенной вокруг того, что осталось от древних небтауи.
Жрецы сказали положенные слова, Уаджи воздел руки и немес испустил вспышку жара, который Мересанк увидела с закрытыми глазами и угадала в нем белый-белый свет звезд, среди которых проходил ковчег предков, свободный между мирами.
Жрецы запели - высоко, торжествующе - и Мересанк поднялась с алтаря взрослой женщиной, без единого волоска на гладкой голове, с широкой улыбкой "наконец-то".
Сёстры и братья, матери, сотни людей в алтарном зале чествовали её взросление, хлопали ладонью о ладонь и тоже улыбались. В человеке, стоящем у входа, Мересанк узнала своего отца, небтауи-шех Бакара - она не видела его много месяцев. Отец ни капли не постарел, выглядел по-прежнему тридцатилетним.
Мересанк остановилась и поклонилась ему, счастливая.
"Ликуй, пой, о отец мой, ибо милостью Малааха взошли семена твои, и прекрасны их побеги, и щедрым будет урожай".
Люди обернулись, и в радости и благодарности склонились перед своим фараоном.
Бакара наклонил голову, оперся на высокий светящийся золотом посох, и продолжил смотреть, как свершается ритуал взросления над его детьми и детьми его народа.
Мересанк и Аха сидели на скамье в саду Верхнего гарема. На обоих были символы их нового статуса - парики. Аха выбрал длинные волосы цвета соломы, Мересанк - зелёные кудри до плеч.
Она сунула палец под парик, почесала горячую кожу.
- Жарко в них, - пожаловалась она.
- Зато солидно, - отозвался Аха.
Группа красивых девушек в тонких струящихся платьях прошла мимо, двое последних захихикали, толкнули друг друга локтями, чуть поклонились.
- Я теперь могу к ним ходить хоть каждый день, - сказал Аха, улыбаясь им вслед. - "Сбор семян в закрома" прошел, я - мужчина.
- Что же не идёшь? - спросила Мересанк, поднимаясь и забирая со скамьи свёрток с медовыми лепешками для Сешеп.
- Я жду, когда жрецы зачтут Списки Осири, - сказал Аха. - Жду, когда они скажут, что ты должна стать моей. Жду тебя, Мересанк.
Она чуть помедлила, потом прижала свёрток к груди и ушла, не ответив.
Матери вошли к Мересанк перед сном, когда она уже смыла с лица дневные краски и сняла парик и одежды. Они сели на пол, скрестив ноги, и Мересанк послушно опустилась между ними. Матери смотрели на неё с любовью и беспокойством.
- Завтра огласят Списки, - начала та из матерей, что сидела справа.
- Мы уже знаем, - сказала вторая. - Уаджи из жрецов только что был у нас в покоях.
- Аха? - спросила Мересанк, не поднимая глаз.
- Нет, - ответили матери хором.
Мересанк думала напряженно. Ответ должен быть неожиданным - иначе матери не нарушили бы тайну, придя к ней. Для неё выбран тот, кого никто не ждёт.
- Жрец решил, что с тобой нужно поговорить заранее, - сказала мать-справа и Мересанк поняла, что она удручена и тревожна. - Потому что в Списках то, чего не было уже четыре столетия. Но жрецы чувствуют, что Акер Анх почти здесь, нужно лишь протянуть руку, сгустить кровь сильнее, и они начнут рождаться.
- Кто будет моим мужем? - спросила Мересанк мёртвым голосом.
- Великий фараон, небтауи-шех Бакара, твой отец, - сказали матери одновременно, и от этого странного двойного эха в голове у Мересанк зазвенело и поплыло, она без памяти упала назад, и её голый затылок стукнул о плиты пола.
- Нет, - говорил Аха, будто песчаный рехем выплевывал ядовитые шипы. Попадет такой в ногу - и отнимется нога на неделю. - Они не могут... Он не посмеет... Ты моя!
Аха наклонился вперед, дышал тяжело, его лицо налилось кровью.
Неподалеку щебетали, сгрудившись, девушки из Верхнего гарема. Наверняка сплетничали о Списках, гадали, кого с кем назовут. Мересанк махнула им рукой, они подошли, поклонились.
- Позаботьтесь о принце, - сказала Мересанк. - Он очень напряжен.
Она повернулась и пошла к стене Нижнего гарема, к своей Сешеп.
- Мересанк, - позвал Аха. Она обернулась. Он пытался противиться, но девушки уже окружили его, смеясь, уже отвлекали лёгкими касаниями, невесомыми ласками. - Мересанк...
Он сам не знал, что хотел сказать, а она не знала, что хотела услышать.
Мересанк осторожно спустилась по стене прямо на спину Сешеп, и та долго катала её по вольеру.
- Лететь бы с тобой ввысь, - сказала Сешеп, раскрывая и складывая огромные крылья. - Но тяжело.
Мересанк хорошо понимала это чувство.
- Где бегемотиха? - спросила она, оглядываясь.
- Таурт неплодна, - сказала Сешеп с сожалением. - Убита. Её плоть была горька. Сешеп жива ради Мересанк.
Мересанк вцепилась в гриву на её спине и расплакалась горячими медленными слезами.
По традиции, после оглашения Списков все присутствовавшие вознесли благодарность Малааху.
Даже великий небтауи-шех Бакара. Выражение его прекрасного смуглого лица без возраста прочитать было трудно.
Впрочем, жрецы его тоже наверняка предупредили заранее.
Были и пары, услышавшие в Списках счастливое для себя, давно заветное. Они благодарили богов, улыбались, но все взгляды возвращались к фараону и Мересанк. Удивление народа было ощутимо, но никто и никогда не оспаривает жреческие списки.
Для Аха в этом году жрецы никого не выбрали.
Он был на церемонии с двумя девушками из Верхнего гарема - полными, гибкими, закутанными в разноцветный шёлк, со скрытыми под масками лицами.
Лицо Аха тоже казалось маской - зеленоглазой маской гнева.
Мересанк шла по коридору дворца к Ковчегу.
В конце церемонии Списков, перед завершающим ее обрядом "Соединения рук", жрец Уаджи склонился к ней и доверительным шепотом сообщил, что если она не подчинится по доброй воле, то её парализуют, подключат к канак каемвас и засеют семенем фараона насильно, как одну из Эб Шуит, как самку животного.
Не было стыда сильнее.
На Мересанк были брачные одежды её семьи - зелёные и золотые полосы, струящийся шёлк.
Она уже видела огромную серебристую дверь впереди - в Ковчеге двери не открывались вперед, а уезжали вверх, если канак каемвас двери узнавал тебя, и если тебе было позволено находиться в чертогах фараона. Песчаник стен дворца сменился плотным серым материалом, гладким и тёплым на ощупь.
Мересанк шла с прямой спиной, с гордо вскинутым подбородком. Но когда сильная рука вдруг схватила её и рывком дёрнула в одну из коридорных ниш, она не удержала равновесия и упала на грудь Аха. В нише было темно, но она видела, как влажно блестят его глаза и зубы.
- Дай мне свою одежду и парик, - сказал Аха. - Я пойду в покои фараона вместо тебя.
- И что? - спросила Мересанк.
- И всё, - ответил Аха, и его пальцы задержались на рукояти кинжала у пояса.
- Ты - моя, - опять повторил он.
- Я не твоя, - сказала Мересанк, - я своя собственная.
Она вывернулась из-под его руки, выскочила из ниши и быстро побежала по коридору к огромной серебряной двери.
- Ты запыхалась, - сказал её отец, поворачиваясь и улыбаясь дочери от серебряной колонны, у которой он сидел, скрестив ноги, за низким резным столиком. Колонна мягко светилась.
- Я торопилась, - ответила Мересанк и одним движением сбросила свое полосатое платье, перешагнула через его шёлковые волны, вышла на свет.
Фараон смотрел на неё со смесью грусти, веселья и восхищения.
- Я - Бакара, - сказал он наконец, - Первый в своём доме, небтауи-шех людей, пришедших со звёзд. Я не стану вести себя, как племенной бык, плясать под бряцание систра жрецов.
Он глубоко вздохнул.
- Ты совершенна в своей красоте, дитя моё. Оденься и иди сюда. Садись напротив. Скажи, Мересанк, умеешь ли ты играть в сенет? Смотри - на поле тридцать клеток. У каждого из нас пять фишек. Мы бросаем кубики и двигаем их, чтобы они вышли с доски, вышли из этого бренного мира в другой, более совершенный. Так как оба игрока этого хотят, а выигрывает лишь один, по пути мы будем друг друга убивать. Погибшие фишки могут возродиться вот здесь, в Доме Нефер, он символизирует, что всё будет хорошо, у всех и всегда, даже если не сразу. Опасная ловушка - Дом Воды, видишь этот символ Хаоса? Здесь фишка тонет...
Отец терпеливо объяснил мне правила, мы сыграли семь раз. Я выиграла один.
Он принес мне покрывало, и я спала до утра в ногах его огромной кровати, как сейчас сплю в ногах его саркофага.
Вдалеке от того золотого вечера, глубоко под пирамидой, я открываю глаза. Вижу лишь темноту и не могу понять - по-прежнему ли я слепа, или здесь совсем нет света.
Мои руки теперь свободны, я опираюсь о мрамор и сажусь. Ноги спеленуты льняными полосами, я нахожу концы и разматываю их. Аккуратно вытягиваю золотые нити из углов своих губ, из промежности, это очень больно, я кричу и плачу, но знаю, что заживёт быстро.
Моргаю, стараясь хоть что-нибудь увидеть, слёзы заливают глаза. Сквозь их пелену я вдруг вижу - вижу! - мягкое золотистое сияние и шагаю к нему. Это светится посох отца, лежащий поперек его груди.
Для мумификации жрецы используют те же вспышки света из канак каемвас, что и для облучения голов взрослеющих детей. Так сказал мне жрец Уаджи, когда меня собирались казнить выпусканием крови на алтаре, а потом мумифицировать вместе с мужем-отцом.
Но мои матери интриговали и уговаривали, чтобы похоронить меня заживо, настаивая, что я заслуживаю худшей казни.
Это было деянием любви, они хотели верить, что я - Акер Анх, что я выживу и уйду из-под пирамиды.
Я больше не хочу мысленно разделяться на счастливую девочку из прошлого и на страдающее существо, запертое в собственном теле.
Я - одна. Я - Мересанк.
Во вторую ночь мы говорили о других мирах, об управлении народами, о богах и жрецах.
- Они правы, - сказал отец. - Акер Анх близко. Смотри, Мересанк.
И он сложил ладони крест-накрест, а когда медленно развел их, я увидела тонкую плёнку окна в другой мир - под иными звездами блестела река, а луна была одна, белая и круглая. Крупное животное плеснуло в камышах. Руки отца дрогнули, видение пропало.
- Я - очень слабый Акер Анх, - сказал он. - Это всё, что я могу. Ты станешь сильнее. Я научу тебя, дочь. У нас много времени.
Он ошибался.
На третью ночь канак каемвас отцовских покоев не впустил меня. Я постучала, потом постучала громче, потом приложила руку к глазу стены.
- Ты - Мересанк, - сказала дверь шелестящим холодным голосом. - Но Мересанк уже внутри.
Спорить с канак каемвас не только невозможно, но и очень глупо, но я всё же собиралась начать. Но дверь отворилась изнутри, и на пороге встал мой брат Аха - одетый в точности как я, в зелено-золотом платье, с короткими рыжими волосами.
- Что ты сделал, Аха? - спросила я в ужасе.
- Освободил тебя, сестра, - сказал он, глядя мне в глаза, и протянул окровавленный кинжал, рукоятью вперёд. Не думая, я взяла его и шагнула мимо Аха.
Отец был мёртв, он лежал с перерезанным горлом у края низкого столика для сенет, кровь заливала доску, и "Дом трёх Истин", и опасный "Дом воды".
Я упала на колени, прижала к губам его совсем ещё тёплую руку, и время остановилось.
Аха мне что-то говорил, потом перестал и ушёл. Через какое-то время вбежали жрецы и стражники, у меня отняли кинжал, кто-то что-то обвиняюще кричал. Я помню смуглое, горбоносое лицо Уаджи, блеск его глаз. Помню лица моих матерей - впервые в моей жизни они вели себя по-разному - одна плакала, другая сжимала губы от гнева.
- Как ты могла, Мересанк! - воскликнула она.
- Это не я, - сказала я.
- Все канак каемвас и вся жреческая охрана Ковчега подтверждают - кроме Мересанк, здесь никого не было, - сказал Уаджи и посмотрел на меня недобро. - Кто же еще мог совершить такое?
- Кто, Мересанк? - с болью спросила вторая мать.
Я закусила губы. Жрецы подняли тело отца, его голова бессильно откинулась, открывая страшную рану на шее. Я разрыдалась.
В дверях встал Аха - уже в мужской одежде, в серебряном парике. Матери переглянулись, очевидно, подумав одну мысль.
- Где ты был, Аха? - спросили они тихо.
Прежде чем ответить, Аха посмотрел на Уаджи. Тот прикрыл глаза в каком-то знаке.
- Я провел вечер в Верхнем гареме, - сказал он. - Трое девушек могут за меня поручиться. Я был с ними.
И только на секунду он взглянул на меня. В его взгляде было сожаление и... торжество?
- Ты - перворожденное дитя и последняя жена своего отца, - сказал Уаджи. - В случае любой другой смерти Бакара ты стала бы небтауи-шех. Но ты восстала против воли богов и совершила невыносимую мерзость. Я видел тело. Бакара сидел расслаблено, не ожидал твоего подлого и хладнокровного нападения. Ты, как одна из любимых тобою Эб Шуит - жестокая и кровожадная самка. Ты последуешь за своим отцом в царство Херет-Нечер, там станешь его рабыней и служанкой, бесчисленные века искупая свою вину. Ты будешь убита и похоронена у его ног.
- А Аха? - спросила я.
- Твой брат станет фараоном, - ответил Уаджи и позволил себе слегка, уголком рта, улыбнуться. - Мы получим от него Акер Анх. У вас двое младших сестер. Возможно, придётся подождать еще одно поколение... Никто кроме тех, кто уже знает о твоем преступлении, о нем не узнают. Для всего народа ты будешь любящей женой, последовавшей за отцом и мужем по своей воле.
Матери вели меня на казнь по длинному пустому коридору. Они молчали, но я чувствовала, как рвутся от надежды и страха их сердца. Одна крепко сжимала мою левую руку, другая - правую. Перед покоями бальзамировщиков они прижали мои руки к своим дрожащим губам, потом ко лбу.
- Акер Анх, - тихо сказали они, и слёзы лились по их лицам. - Прощай, дочь.
Аха не пришел со мной проститься.
Я прижимаюсь к груди отца, целую его холодные и твёрдые, как камень, руки.
Мысль о том, что испытал отец, умирая, как он думал, от моей руки, мучает сильнее, чем всё остальное. Но сделать уже ничего нельзя - и поэтому нужно отпустить.
Нельзя тянуть за собою страдание и вину - нужно жить, делать возможное и оставить невозможное богам. Когда придет мой срок, я пройду по воде в царство Херет-Нечер и упаду к ногам моего отца и фараона. Поцелую его руки, они будут тёплыми и мягкими.
- Здравствуй, - скажу я. - Я тебя любила. Прости.
- Сядь со мной, Мересанк, - ответит Бакара. - Скажи, стала ли ты лучше играть в сенет?
Я поворачиваюсь, освещая посохом гробницу - она широка, но потолок низок, давит тяжестью горы над нами. У дальней стены мне мнится движение - я иду туда, щурясь, и кричу от удивления. В стену вбиты кольца, к ним прикованы четверо Эб Шуит, все они - гибриды, небедж. Фараону дали сильных рабов для загробной жизни, проредив Нижний Гарем и его поля. Двое - самцы, у них темнокожие мужские тела и головы животных - песчаного пса ануби и охотничей птицы атеф. Они хорошо сложены и не лишены странной красоты. Оба ещё живы, но самки по левую руку уже мертвы. Та, у которой было тело водной змеи, быстро разлагается, смрад ужасен.
Огромная фигура посередине замотана погребальными пеленами так, что её не видно. Я беру у отца кинжал - тот самый, которым Аха перерезал его горло - и снимаю покровы. На меня смотрит моё же лицо с зашитым золотыми скобами ртом, с глазами, полными муки.
Сешеп.
Я кричу и режу её путы. Она тяжело падает к моим ногам, бока поднимаются и опадают.
- Держись, Сешеп, - говорю я и концом кинжала вытягиваю проволоку из её губ. Приношу кувшин медовой воды и даю ей пить. Потом предлагаю напиться самцам Эб Шуит, они жадно пьют, содрогаясь всем телом.
Я растираю Сешеп - она совсем холодная, её мускулы окоченели. Она пьёт и спит.
Анубис и Атеф, как я называю небедж, спят стоя - цепи, приковывающие их к кольцам в стене, очень коротки.
- Держись, Сешеп, - говорю я снова и снова.
Она улыбается мне разорванным ртом.
- Зачем? - говорит она. - Не выйти из горы. Нет неба. Пить мало. Заново умирать.
- Не умирать, - говорю я ей. - Будем жить. Долго жить. Пей и отдыхай, пока ты не наберешься сил порвать цепи.
Бока Сешеп дрожат, я не сразу понимаю, что это она смеется.
- Моя Мересанк, - говорит она. - Зато живая.
Мы едим посмертные подношения фараону - кунжутные кубики, засахаренный белок, финики без косточек - ненастоящие, из канак каемвас, но они насыщают. На третий день еда кончается, а Сешеп поднимается и рвёт цепи, свои и звероголовых Эб Шуит.
Они падают на колени, не могут стоять. Я растираю их маслом, пытаюсь размять затёкшие тела, разогнать их кровь. Они не умеют говорить, но плачут, как маленькие дети. У нас остался только кувшин крепкого вина, и мы все четверо напиваемся допьяна, потом спим.
Во сне ко мне приходит отец и долго смотрит на меня.
- Акер Анх, - говорит он мягко.
Я просыпаюсь и понимаю, что теперь могу видеть в темноте и слышать вибрацию горы.
Я складываю руки крест-накрест и вспоминаю мир, который когда-то показал мне отец.
- Я иду, - говорю я и развожу руки, разрывая ткань вселенной.
Рукам горячо, в голове у меня взрываются звезды, я чувствую тягучий ход времени и леденящее дыхание Малааха, он смотрит на меня сквозь пустоту миллиардами сияющих глаз, и его взгляд есть любовь, и сила, и воля, и жизнь вечная.
- Сешеп, - зову я, - Анубис, Атеф! Сюда!
Они столбенеют перед темнотой, разрезающей темноту, перед открытым мною окном в чужую ночь. Потом мы проходим в разрыв в теле мира и он закрывается за нами.
Из отцовской гробницы я уношу его светящийся посох, убивший его кинжал и впитавший его кровь набор для игры в сенет.
И память о нём.
Воздух здесь сладок, а люди красивы и смуглы.
Мы шли вдоль реки одну ночь и вышли к большому поселению почти на пятьсот дворов. Жители упали на колени и поклонились нам.
Через месяц воины другого племени, пришедшие завоевать первых, упали на колени и поклонились нам, их племя поселилось по соседству.
Их язык очень похож на наш, а цивилизация проста. Они не считают себя небтауи, не помнят, что пришли со звёзд. Но они верят в богов и их праматерь, рассказывают сказки и хоронят своих мертвецов на левом боку.
Они думают, что боги - это мы.
Я управляю ими, обучаю их писать иероглифы, строить красивые жилища для живых и усыпальницы для мёртвых, лечить болезни и рисовать картины.
И играть в сенет.
Я зарисовываю звёздное небо и слежу за тем, как мир меняется со сменой сезонов. Великая река, которую называют Итеру, разливается дважды в год, а уходя, оставляет за собой жирную чёрную грязь, которая хорошо питает поля. Пиво здесь вкусно, а фрукты - сладки.
Сешеп живет во внутреннем дворе моего маленького дворца, который местные жители считают храмом. Когда ей хочется мяса, она охотится у края пустыни, убивает чисто и ест досыта.
Люди узнали, что она любит загадки, и странники приходят издалека, чтобы поклониться ей, посмотреть в зелёные глаза и неторопливо обменяться вопросами и ответами. Ходят слухи, что она пожирает тех, кто не смог отгадать ее загадок, но это редко кого останавливает, а Сешеп - очень забавляет.
Солнце здесь жёлтое, цвета ее шкуры, она жмурится на него, как кошка.
Мне кажется, она счастлива.
Анубиса и Атефа считают живыми богами, они живут в передних покоях дворца и принимают подношения - фрукты, жареных птиц, горький мёд пустынных пчёл.
Они стали очень сильны, когда мы строим дома и мосты, они вдвоем выполняют работу двадцати людей и переносят огромные тяжести. С каждым годом они растут всё выше, я уже едва достаю им до груди.
Я не знаю, счастливы ли они, и могут ли такие, как они, быть счастливыми.
Иногда ночами я лежу на плече молодого любовника - обычно каждый раз разного, на всё готового ради ночи с богиней. На своем гортанном языке они шепчут, стонут, кричат мне, как я горяча и прекрасна.
Я смотрю на яркие звёзды в чёрном бархатном небе над дворцом и думаю о своём брате Аха. Иногда - с ненавистью, иногда - с тоской, но чаще всего - со страхом.
Ведь мы с ним одинаковы, а значит, он тоже - Акер Анх.
И когда-нибудь он может это осознать и шагнуть вслед за мною в мой мир.
Я создаю сильное государство и обучаю армию.
Я буду готова.