Тысячелетие вокруг Балтики (43)
43. Слегка просветленная оптика
(начало, предыд.)
Любая работающая методология анализа политических и тем более исторических событий имеет свои ограничения и две стороны применения. На одних направлениях и уровнях рассмотрения работает хорошо и позволяет увидеть взаимосвязи, выявить новые факты, оценив их достоверность. Однако другие, даже рядом лежащие направления одной единственной методологией не воспринимаются, остаются слепым пятном и мертвой зоной, невидимой в этом «зеркале заднего обзора». Хотя нагляднее будет метафора старой позеленевшей от времени подзорной трубы для наблюдений одним глазом, с хорошим для своего времени увеличением, но голубовато-зеленым стеклом, пропускающим только четверть спектра. Отчего хорошо видны яркие мундиры военных и наряды придворных, стать лошадей, архитектура дворцов, но не ландшафты и не пыльные торговые караваны.
Понятно, почему европейские, особенно немецкие историки нового времени изучали генеалогии, мемуары, оружие, отчеты о битвах и свадьбах военной аристократии. Потому что военная аристократия - доминирующая ветвь элиты во всей Европе, и даже церковь и торговля в германских землях - управлялась аристократией. Также понятно, почему в России 18-19 веков была импортирована эта немецкая методология вместе с европоцентричной мировоззренческой установкой. Потому что не только всемирно-исторический Надлом, но и русский Подъем находились в завершающих четвертях, где ведущим крылом элиты является военная аристократия. Отсюда частичное совпадение установок элиты и возможность тех же немцев служить русскому царю. Так что даже самый гениальный Ломоносов с его северной глубинной интуицией провидеть кровавые последствия мог, но не мог побороть этот растущий гуманитарный тренд.
Понятно, почему эта методология в целом сохранилась в советское время, поменяв только знаки оценок личностей и деяний царей и аристократов, и то не всех. Во-первых, установка европоцентризма в марксизме прошита еще жестче. Кроме того, методология на основе классовой борьбы была не научной, а идеологической, реально не работающей, а использующей прежнюю методологию и ее результаты путем инверсии оценок.
А вот что действительно непонятно - это сохранение по сей день в российской науке и гуманитарной сфере в целом монополии этой европоцентристской установки позапрошлого века. Когда в самой Европе уже давно другая крайность плюрализма и релятивизма подходов, и из жестких установок осталась только русофобия. Хотя это их проблемы, а не наши. Наша проблема остается в том, что при наличии хороших добросовестных авторов и общем интересе к русской истории - в историографии продолжают зиять слепые белые пятна на самых видных местах, не говоря уже о черных пятнах русофобии, старательно ретранслируемых во всех даже самых приличных в остальном изданиях. А все из-за архаичной монополии единственной работающей методологии, не способной объять и воспринимать весь массив фактографии существенно отличной от Европы цивилизации.
Перейдем к конкретным примерам таких слепых пятен размером в Среднерусскую равнину и протяженностью во времени в пару веков, причем в самом что ни на есть центре и фокусе внимания историков - между Москвой, Тверью и Сараем. Всем известна печальная история сестры хана Узбека Кончаки-Агафьи, выданной замуж за Юрия Даниловича Московского и погибшей в тверском плену. Однако с тех времен и по сей день никто из летописцев и историков даже не пытался объяснить, как вообще такое стало возможно? Если хан Узбек согласно всем летописям и историографии - действительно был сильным и уважаемым политиком среди татар калибра Ярослава Мудрого или Александра Невского для русских. Если вассальных князей монголо-татары казнили за куда меньшие проступки, чем мятеж против зятя хана и доверенного баскака всея владимирской Руси. А после смерти в плену родственницы великого хана тверской князь еще и был поощрен ярлыком на владимирское княжение и правом сбора дани с северной Руси. Как так? Кто-нибудь из академических талантов может внятно все эти парадоксы разъяснить? Или так и будут спорить о сугубо частных вопросах, не замечая общих.
В том-то и дело, что европейская методология наших ученых в упор не видит крупнейшего субъекта истории начала 14 века, способного перебить влияние законного хана - только потому, что этот субъект не имеет привычной иерархической формы во главе с лидером-аристократом (светским или князем церкви), а потому для академической науки неуловим или не интересен.
Между тем в междуречье Днепра и Дона из века в век только такой исторический субъект и воспроизводится, начиная со скифского периода. В эссе «Ветряная мельница этноистории» описана и обоснована реконструкция этнополитической структуры Великой Скифии из четырех автономных частей. Далеко на юго-востоке десятилетиями кочует, промышляет набегами и выполняет услуги охраны на периферии богатых восточных государств первая часть - скифская орда с «царским» родом во главе. Между Доном, Волгой и Каспием дислоцирована вторая часть скифской протодержавы во главе с ветеранами, которые наряду с идеологическим руководством и воспитание руководили охраной переправ, путей и потока ценностей, отставных походных жен и их детей, а также ценных рабов-специалистов, включая счетоводов-евреев, с востока в коренную часть Скифии.
Здесь в степи между Днепром, Доном и морями кочевали украшенные златыми зверями кибитки матрон царского рода, традиционно возглавлявших большое семейство в отсутствие мужей. Когда отсутствие мужей длится десятилетиями, вся причерноморская степь становится доменом «женской половины» царского рода, которой подчинены свои «ветераны», охраняющие броды и переправы. Главным занятием этой части скифской элиты были сбор дани и торговля восточными товарами с греческими полисами через их колонии. Только нужно помнить, что финансово-политическим центром под эгидой «партии королевы» были не сами женщины, а придворные ювелиры, они же финансовые консультанты, связанные с широкой сетью менял и ювелиров на всех концах торговых путей.
Наконец на правобережье Днепра кочуют в своих «панствах» почти оседлые «царские» скифы, охраняющие свои земли от натиска с запада, севера и юга европейских варваров. Это четвертая часть кочевой этнополитической структуры на стыке периферий развитых цивилизаций. При дальнейшем развитии могла происходить замена военной элиты восточной и западной частей - скифов на сарматов, аваров на мадьяров, не важно. Важно, что всегда обновляется свежей кровью элита одной из четырех частей, а общая структура этнополитического пространства остается, заданная его ландшафтом, степными, речными и морскими транзитными путями и узлами.
Если посмотреть внимательно на структуру Хазарского каганата, то и там будет каган во главе степного воинства, кочующего за Волгой или вдоль Каспия, между Волгой и Доном - домен фискально-таможенной «службы» во главе с беком и потомками скифских ветеранов, воспринявшими иудаизм как подходящую религию таких же кочевников между древними цивилизациями. Между Доном и Днепром пути торговли и «полюдья», как и города в узлах переправ так же подчинены «женской половине» двора кагана, интересы которого в поле защищает подчиненный бек. Западнее базируются хазарские федераты, прикрывающие эти торговые пути от варваров.
И если торговые пути испокон века воспроизводят интернациональную торговую сеть, где потомки тех же греков и итальянцев, или ашкеназские потомки «ветеранов» традиционно играют одни и те же роли в одних и тех же социальных нишах, то почему вдруг с обновлением кочевой части (монголо-татар вместо половцев) должны вдруг поменяться остальные части столь устойчивой структуры?
Поворачиваем верньер нашей евразийской «оптики» еще на пару веков, и снова видим в 11 веке похожую картину - только теперь подальше от столицы в северных краях отсиживается нооминальный великий князь Киевский Ярослав Владимирович, а в междуречье Днепра и Дона рулит его брат Мстислав Удалой, защищающий интересы византийской и киевской торговой олигархии. А как бы он иначе смог нанять из своей греческой Тьмутаракани кавказских и степных наемников? На чьи еще еще средства?
Кстати, фантазии о якобы бывшем Тьмутараканском русском княжестве - тоже пример аберрации при применении европейской методологии к фактам и обстоятельствам совсем не европейским а периферийно византийским. Это в Европе бюргерам и селянам все равно, кому из князей или баронов отдавать налоги или долю урожая, а непокорные адыгские племена сами желали взимать дань с византийского торгового форпоста. Поэтому для защиты византийцами и был нанят русский князь с дружиной, обычная для тех времен варяжская служба.
Смотрим опять внимательно на ту же степь начала 14 века - и что видим? Опять воинственный хан кочует со своим племенем за Волгой, пытаясь найти союзников, готовых платить за охрану. Опять «женская половина» во дворце (Сарае) играет самостоятельную игру, не пуская с помощью хорошо оплачиваемой охраны переправ своего же хана на оперативный простор в Причерноморье. Чтобы самой от имени хана получать доходы от охраны торговых путей и сбора дани баскаками. Вот - самостоятельный политический субъект, способный не пускать к реальной власти и сбору денег будущих великих ханов во главе воинственных кочевых отрядов.
Этому центру торгово-политической сети подчиняется свой военачальник (беклярбек) во главе наемных родов и племен кочевников и горцев - как Ногай или Мамай. В этом случае для европейской методологии подчиненная охранная часть субъекта становится отчасти различимой, но все равно не очень понятной. Однако если ответственность за контроль путей поделена (как, например, между сыновьями Ногая), субъект снова исчезает из поля зрения европейской «оптики».
Собственно, этот торгово-политический субъект с центром в представительном («женском») контуре общего политического центра Золотой Орды и является левым контуром второго политического цикла, охватывающего вторую четверть южнорусского Подъема. Юго-Западная Русь в лице галицко-волынских князей (Изяславичей) была очередной реинкарнацией правобережной элиты, а торговая элита Галича - подчиненной частью торговой сети. Черниговские и северские князья-магнаты с боярами как опора Ногая и Мамая - южная подветвь южнорусской ветви.
Еще один значимый пример европоцентристской аберрации - это стереотипная оценка вроде бы русскими историками двух лет после Куликовской битвы (!380) как краткого «периода свободы». Ну может для части удельных князей отложенный выход дани и был облегчением, но при чем здесь свобода общества? И в чем здесь свобода для Московкой Руси? В том, что в Орде была замятня, и вообще некому было платить за охрану порядка и оборону? Только вот кроме экономии денег, за которую дорого потом было уплачено жизнями и имуществом сверх самой дани, есть более важные составляющие свободы - например, свобода совести.
Для северной Руси с ее суровым климатом накопление сил и развитие оборонной, культурной и торговой инфраструктуры было заведомо медленным процессом, а равно восстановление после войн или стихийных бедствий. Сохранить только обретенную идентичность на основе выстраданной Троице-Сергиевой версии северного русского православия возможно лишь при условии баланса сил между более сильными западными, южным и восточными соседями. А тут два года ордынцы были вне игры, разбирались меж собой. Вместо искомого баланса сил Москва оказалась в зависимости от литовских союзников, которые в это время активно готовились к унии с католической Польшей.
Как раз ордынцы, мусульмане или тенгрианцы, никогда не покушались на религию подданных, лишь бы соблюдали установленный державный порядок. В отличие от агрессивного католического прозелитизма поляков и ополяченной литвы. Это были не «два года свободы», а два года полной неопределенности и реальной угрозы главной свободе народа - жить по своей совести. Фактически в Москве взяла верх прозападная «литовская» партия, ради чуждых северной Руси целей вступившая в сопротивление законному и данному Богом государю Орды. Что привело к разрушению города - главного соперника Вильны. Разве не этого хотели литовские соседи на самом деле?
Однако для многих российских интеллигентов все, что исходит с запада, даже если это глухое литовское или польское болото на пути из Европы, обладает особой сакральностью. Иначе сложно понять, почему в исторических книгах снова и снова повторяются русофобские и татарофобские выдумки католической пропаганды. Вроде «черной легенды» о чумных катапультах при осаде ордынцами Кафы или нечеловеческой жестокости русских князей.
Самой вредной и опасной абберацией европоцентристской установки российских историков, не просто мешающей, а стопорящей напрочь любые попытки более глубокого понимания русской цивилизации и русской истории - является татарофобия. Отношение к Орде и ордынцам как к жестоким отморозкам (такое же как в польских выдумках о русских) - просто исключает дальнейший спокойный и рациональный анализ мотивов и методов ордынской элиты, попытки найти вероятные причины репрессий против тех или иных князей, много позже объявленных невинно пострадавшими (или даже за веру) и потому вдруг «святыми».
Даже если московский или питерский интеллигент вдруг очнется от польско-литовских романтичных наваждений и поймет, что демонстративная жестокость расправ - была необходимостью для поддержания закона и порядка на огромнейшей территории евразийских степей. И что молва, распространяющая впереди монгольского войска его харизму непобедимых карателей во имя священной Ясы, спасла намного больше жизней, чем было репрессировано. Все равно наш интеллигент, понявший ущербность своей неоцененной европейскости, никогда такого не скажет вслух и не опубликует при жизни, ибо подвергнется остракизму интеллигентской среды, имманентно оппозиционной любой власти. При этом все признают, что для становления России более всего помогли десятилетия спокойного правления Ивана Калиты и наследников. Только вот были бы подданные и соседи так спокойны, если бы не внушенный чингизидами страх от одной лишь мысли нарушить законный порядок?
Образ жестокого татарина, налетевшего на Владимир вместе с русскими князьями - изгоями, гениально запечатлен Тарковским в «Андрее Рублеве». Только вот злые здесь - именно русские отщепенцы, а не приведенные кочевники, привыкшие к ордынским замятням и русским смутам. Простые ордынцы или булгары точно так же пугали детей злыми русскими ушкуйниками или их литовскими «коллегами». Вовсе не культурный уровень низов определял значение и уровень культуры, в том числе политической, средневековых государств, а общий уровень элиты столиц и крупных городов, а он был в Золотой Орде до пандемии чумы и великой замятни выше, чем на Руси или в Литве.
Были у ордынских ханов не только вышколенные по китайскому образцу чиновники, но и мудрые советники - из восточных натурфилософов, несторианцев или православных греков, мусульманских суфиев. Были великие замыслы и их практическое воплощение не хуже, чем у европейских аналогов. Если же исповедовать европейскую татарофобию (переходящую в русофобию), тогда все повороты нашей общей истории и самые интересные политические лидеры ордынской эпохи - не заслуживают глубокого анализа и лучшего понимания. Примерно, как все мы и сегодня не заслуживаем сочувствия, понимания и даже элементарного уважения для русофобских западных политиков и ослепленных европоцентристскими комплексами «интеллектуалов».
Можно также добавить к этому, что именно европоцентристская татарофобия была коренной причиной неудачи Литвы в построении великой восточноевропейской державы, проигрыша в конечном счете Москве, не страдавшей тогда недоевропейской спесью. Ровно то же самое можно сказать о проигравших Новгороде, пролитовской Твери и северном Галиче, соперничавших за влияние с татарофильской московской династией.
После этих предварительных замечаний можно и приступить к сравнению интриг и поворотов ордынской и русской политики с романскими и германскими аналогами. Так ли уж мудренее и сложнее у них или примитивно жестоко у нас?
Продолжение следует
(начало, предыд.)
Любая работающая методология анализа политических и тем более исторических событий имеет свои ограничения и две стороны применения. На одних направлениях и уровнях рассмотрения работает хорошо и позволяет увидеть взаимосвязи, выявить новые факты, оценив их достоверность. Однако другие, даже рядом лежащие направления одной единственной методологией не воспринимаются, остаются слепым пятном и мертвой зоной, невидимой в этом «зеркале заднего обзора». Хотя нагляднее будет метафора старой позеленевшей от времени подзорной трубы для наблюдений одним глазом, с хорошим для своего времени увеличением, но голубовато-зеленым стеклом, пропускающим только четверть спектра. Отчего хорошо видны яркие мундиры военных и наряды придворных, стать лошадей, архитектура дворцов, но не ландшафты и не пыльные торговые караваны.
Понятно, почему европейские, особенно немецкие историки нового времени изучали генеалогии, мемуары, оружие, отчеты о битвах и свадьбах военной аристократии. Потому что военная аристократия - доминирующая ветвь элиты во всей Европе, и даже церковь и торговля в германских землях - управлялась аристократией. Также понятно, почему в России 18-19 веков была импортирована эта немецкая методология вместе с европоцентричной мировоззренческой установкой. Потому что не только всемирно-исторический Надлом, но и русский Подъем находились в завершающих четвертях, где ведущим крылом элиты является военная аристократия. Отсюда частичное совпадение установок элиты и возможность тех же немцев служить русскому царю. Так что даже самый гениальный Ломоносов с его северной глубинной интуицией провидеть кровавые последствия мог, но не мог побороть этот растущий гуманитарный тренд.
Понятно, почему эта методология в целом сохранилась в советское время, поменяв только знаки оценок личностей и деяний царей и аристократов, и то не всех. Во-первых, установка европоцентризма в марксизме прошита еще жестче. Кроме того, методология на основе классовой борьбы была не научной, а идеологической, реально не работающей, а использующей прежнюю методологию и ее результаты путем инверсии оценок.
А вот что действительно непонятно - это сохранение по сей день в российской науке и гуманитарной сфере в целом монополии этой европоцентристской установки позапрошлого века. Когда в самой Европе уже давно другая крайность плюрализма и релятивизма подходов, и из жестких установок осталась только русофобия. Хотя это их проблемы, а не наши. Наша проблема остается в том, что при наличии хороших добросовестных авторов и общем интересе к русской истории - в историографии продолжают зиять слепые белые пятна на самых видных местах, не говоря уже о черных пятнах русофобии, старательно ретранслируемых во всех даже самых приличных в остальном изданиях. А все из-за архаичной монополии единственной работающей методологии, не способной объять и воспринимать весь массив фактографии существенно отличной от Европы цивилизации.
Перейдем к конкретным примерам таких слепых пятен размером в Среднерусскую равнину и протяженностью во времени в пару веков, причем в самом что ни на есть центре и фокусе внимания историков - между Москвой, Тверью и Сараем. Всем известна печальная история сестры хана Узбека Кончаки-Агафьи, выданной замуж за Юрия Даниловича Московского и погибшей в тверском плену. Однако с тех времен и по сей день никто из летописцев и историков даже не пытался объяснить, как вообще такое стало возможно? Если хан Узбек согласно всем летописям и историографии - действительно был сильным и уважаемым политиком среди татар калибра Ярослава Мудрого или Александра Невского для русских. Если вассальных князей монголо-татары казнили за куда меньшие проступки, чем мятеж против зятя хана и доверенного баскака всея владимирской Руси. А после смерти в плену родственницы великого хана тверской князь еще и был поощрен ярлыком на владимирское княжение и правом сбора дани с северной Руси. Как так? Кто-нибудь из академических талантов может внятно все эти парадоксы разъяснить? Или так и будут спорить о сугубо частных вопросах, не замечая общих.
В том-то и дело, что европейская методология наших ученых в упор не видит крупнейшего субъекта истории начала 14 века, способного перебить влияние законного хана - только потому, что этот субъект не имеет привычной иерархической формы во главе с лидером-аристократом (светским или князем церкви), а потому для академической науки неуловим или не интересен.
Между тем в междуречье Днепра и Дона из века в век только такой исторический субъект и воспроизводится, начиная со скифского периода. В эссе «Ветряная мельница этноистории» описана и обоснована реконструкция этнополитической структуры Великой Скифии из четырех автономных частей. Далеко на юго-востоке десятилетиями кочует, промышляет набегами и выполняет услуги охраны на периферии богатых восточных государств первая часть - скифская орда с «царским» родом во главе. Между Доном, Волгой и Каспием дислоцирована вторая часть скифской протодержавы во главе с ветеранами, которые наряду с идеологическим руководством и воспитание руководили охраной переправ, путей и потока ценностей, отставных походных жен и их детей, а также ценных рабов-специалистов, включая счетоводов-евреев, с востока в коренную часть Скифии.
Здесь в степи между Днепром, Доном и морями кочевали украшенные златыми зверями кибитки матрон царского рода, традиционно возглавлявших большое семейство в отсутствие мужей. Когда отсутствие мужей длится десятилетиями, вся причерноморская степь становится доменом «женской половины» царского рода, которой подчинены свои «ветераны», охраняющие броды и переправы. Главным занятием этой части скифской элиты были сбор дани и торговля восточными товарами с греческими полисами через их колонии. Только нужно помнить, что финансово-политическим центром под эгидой «партии королевы» были не сами женщины, а придворные ювелиры, они же финансовые консультанты, связанные с широкой сетью менял и ювелиров на всех концах торговых путей.
Наконец на правобережье Днепра кочуют в своих «панствах» почти оседлые «царские» скифы, охраняющие свои земли от натиска с запада, севера и юга европейских варваров. Это четвертая часть кочевой этнополитической структуры на стыке периферий развитых цивилизаций. При дальнейшем развитии могла происходить замена военной элиты восточной и западной частей - скифов на сарматов, аваров на мадьяров, не важно. Важно, что всегда обновляется свежей кровью элита одной из четырех частей, а общая структура этнополитического пространства остается, заданная его ландшафтом, степными, речными и морскими транзитными путями и узлами.
Если посмотреть внимательно на структуру Хазарского каганата, то и там будет каган во главе степного воинства, кочующего за Волгой или вдоль Каспия, между Волгой и Доном - домен фискально-таможенной «службы» во главе с беком и потомками скифских ветеранов, воспринявшими иудаизм как подходящую религию таких же кочевников между древними цивилизациями. Между Доном и Днепром пути торговли и «полюдья», как и города в узлах переправ так же подчинены «женской половине» двора кагана, интересы которого в поле защищает подчиненный бек. Западнее базируются хазарские федераты, прикрывающие эти торговые пути от варваров.
И если торговые пути испокон века воспроизводят интернациональную торговую сеть, где потомки тех же греков и итальянцев, или ашкеназские потомки «ветеранов» традиционно играют одни и те же роли в одних и тех же социальных нишах, то почему вдруг с обновлением кочевой части (монголо-татар вместо половцев) должны вдруг поменяться остальные части столь устойчивой структуры?
Поворачиваем верньер нашей евразийской «оптики» еще на пару веков, и снова видим в 11 веке похожую картину - только теперь подальше от столицы в северных краях отсиживается нооминальный великий князь Киевский Ярослав Владимирович, а в междуречье Днепра и Дона рулит его брат Мстислав Удалой, защищающий интересы византийской и киевской торговой олигархии. А как бы он иначе смог нанять из своей греческой Тьмутаракани кавказских и степных наемников? На чьи еще еще средства?
Кстати, фантазии о якобы бывшем Тьмутараканском русском княжестве - тоже пример аберрации при применении европейской методологии к фактам и обстоятельствам совсем не европейским а периферийно византийским. Это в Европе бюргерам и селянам все равно, кому из князей или баронов отдавать налоги или долю урожая, а непокорные адыгские племена сами желали взимать дань с византийского торгового форпоста. Поэтому для защиты византийцами и был нанят русский князь с дружиной, обычная для тех времен варяжская служба.
Смотрим опять внимательно на ту же степь начала 14 века - и что видим? Опять воинственный хан кочует со своим племенем за Волгой, пытаясь найти союзников, готовых платить за охрану. Опять «женская половина» во дворце (Сарае) играет самостоятельную игру, не пуская с помощью хорошо оплачиваемой охраны переправ своего же хана на оперативный простор в Причерноморье. Чтобы самой от имени хана получать доходы от охраны торговых путей и сбора дани баскаками. Вот - самостоятельный политический субъект, способный не пускать к реальной власти и сбору денег будущих великих ханов во главе воинственных кочевых отрядов.
Этому центру торгово-политической сети подчиняется свой военачальник (беклярбек) во главе наемных родов и племен кочевников и горцев - как Ногай или Мамай. В этом случае для европейской методологии подчиненная охранная часть субъекта становится отчасти различимой, но все равно не очень понятной. Однако если ответственность за контроль путей поделена (как, например, между сыновьями Ногая), субъект снова исчезает из поля зрения европейской «оптики».
Собственно, этот торгово-политический субъект с центром в представительном («женском») контуре общего политического центра Золотой Орды и является левым контуром второго политического цикла, охватывающего вторую четверть южнорусского Подъема. Юго-Западная Русь в лице галицко-волынских князей (Изяславичей) была очередной реинкарнацией правобережной элиты, а торговая элита Галича - подчиненной частью торговой сети. Черниговские и северские князья-магнаты с боярами как опора Ногая и Мамая - южная подветвь южнорусской ветви.
Еще один значимый пример европоцентристской аберрации - это стереотипная оценка вроде бы русскими историками двух лет после Куликовской битвы (!380) как краткого «периода свободы». Ну может для части удельных князей отложенный выход дани и был облегчением, но при чем здесь свобода общества? И в чем здесь свобода для Московкой Руси? В том, что в Орде была замятня, и вообще некому было платить за охрану порядка и оборону? Только вот кроме экономии денег, за которую дорого потом было уплачено жизнями и имуществом сверх самой дани, есть более важные составляющие свободы - например, свобода совести.
Для северной Руси с ее суровым климатом накопление сил и развитие оборонной, культурной и торговой инфраструктуры было заведомо медленным процессом, а равно восстановление после войн или стихийных бедствий. Сохранить только обретенную идентичность на основе выстраданной Троице-Сергиевой версии северного русского православия возможно лишь при условии баланса сил между более сильными западными, южным и восточными соседями. А тут два года ордынцы были вне игры, разбирались меж собой. Вместо искомого баланса сил Москва оказалась в зависимости от литовских союзников, которые в это время активно готовились к унии с католической Польшей.
Как раз ордынцы, мусульмане или тенгрианцы, никогда не покушались на религию подданных, лишь бы соблюдали установленный державный порядок. В отличие от агрессивного католического прозелитизма поляков и ополяченной литвы. Это были не «два года свободы», а два года полной неопределенности и реальной угрозы главной свободе народа - жить по своей совести. Фактически в Москве взяла верх прозападная «литовская» партия, ради чуждых северной Руси целей вступившая в сопротивление законному и данному Богом государю Орды. Что привело к разрушению города - главного соперника Вильны. Разве не этого хотели литовские соседи на самом деле?
Однако для многих российских интеллигентов все, что исходит с запада, даже если это глухое литовское или польское болото на пути из Европы, обладает особой сакральностью. Иначе сложно понять, почему в исторических книгах снова и снова повторяются русофобские и татарофобские выдумки католической пропаганды. Вроде «черной легенды» о чумных катапультах при осаде ордынцами Кафы или нечеловеческой жестокости русских князей.
Самой вредной и опасной абберацией европоцентристской установки российских историков, не просто мешающей, а стопорящей напрочь любые попытки более глубокого понимания русской цивилизации и русской истории - является татарофобия. Отношение к Орде и ордынцам как к жестоким отморозкам (такое же как в польских выдумках о русских) - просто исключает дальнейший спокойный и рациональный анализ мотивов и методов ордынской элиты, попытки найти вероятные причины репрессий против тех или иных князей, много позже объявленных невинно пострадавшими (или даже за веру) и потому вдруг «святыми».
Даже если московский или питерский интеллигент вдруг очнется от польско-литовских романтичных наваждений и поймет, что демонстративная жестокость расправ - была необходимостью для поддержания закона и порядка на огромнейшей территории евразийских степей. И что молва, распространяющая впереди монгольского войска его харизму непобедимых карателей во имя священной Ясы, спасла намного больше жизней, чем было репрессировано. Все равно наш интеллигент, понявший ущербность своей неоцененной европейскости, никогда такого не скажет вслух и не опубликует при жизни, ибо подвергнется остракизму интеллигентской среды, имманентно оппозиционной любой власти. При этом все признают, что для становления России более всего помогли десятилетия спокойного правления Ивана Калиты и наследников. Только вот были бы подданные и соседи так спокойны, если бы не внушенный чингизидами страх от одной лишь мысли нарушить законный порядок?
Образ жестокого татарина, налетевшего на Владимир вместе с русскими князьями - изгоями, гениально запечатлен Тарковским в «Андрее Рублеве». Только вот злые здесь - именно русские отщепенцы, а не приведенные кочевники, привыкшие к ордынским замятням и русским смутам. Простые ордынцы или булгары точно так же пугали детей злыми русскими ушкуйниками или их литовскими «коллегами». Вовсе не культурный уровень низов определял значение и уровень культуры, в том числе политической, средневековых государств, а общий уровень элиты столиц и крупных городов, а он был в Золотой Орде до пандемии чумы и великой замятни выше, чем на Руси или в Литве.
Были у ордынских ханов не только вышколенные по китайскому образцу чиновники, но и мудрые советники - из восточных натурфилософов, несторианцев или православных греков, мусульманских суфиев. Были великие замыслы и их практическое воплощение не хуже, чем у европейских аналогов. Если же исповедовать европейскую татарофобию (переходящую в русофобию), тогда все повороты нашей общей истории и самые интересные политические лидеры ордынской эпохи - не заслуживают глубокого анализа и лучшего понимания. Примерно, как все мы и сегодня не заслуживаем сочувствия, понимания и даже элементарного уважения для русофобских западных политиков и ослепленных европоцентристскими комплексами «интеллектуалов».
Можно также добавить к этому, что именно европоцентристская татарофобия была коренной причиной неудачи Литвы в построении великой восточноевропейской державы, проигрыша в конечном счете Москве, не страдавшей тогда недоевропейской спесью. Ровно то же самое можно сказать о проигравших Новгороде, пролитовской Твери и северном Галиче, соперничавших за влияние с татарофильской московской династией.
После этих предварительных замечаний можно и приступить к сравнению интриг и поворотов ордынской и русской политики с романскими и германскими аналогами. Так ли уж мудренее и сложнее у них или примитивно жестоко у нас?
Продолжение следует