Тысячелетие вокруг Балтики (16)
16. Середина пути
(начало, предыд.)
В ходе сравнительного анализа эволюции Германского мира и Русского мира, а также по две из четырех: балтийской (правой) и центральной ветвей этих «суперэтносов» мы достигли актуальных пределов. Дальше двигаться на основе этой части модели этнополитического древа можно будет лишь по мере проявления новых событий. Поэтому можно подвести промежуточные итоги аналитической работы.
Первая часть этих итогов касается оценки применения обобщенной модели и выработки связанной с нею новой методологии. Безусловно, в этой части осталось еще достаточно много пространства для скепсиса. Разметка этнополитических процессов и сравнение отдельных фаз производится на основе экспертной оценки единственного специалиста, владеющего моделью и лишь в процессе нащупывающего методы. Очень похоже на все другие многочисленные и бесплодные по итогу попытки применить к разметке истории разнообразные «гороскопы» или иные модели повторяющихся циклов.
Однако разница с прочими попытками имеется и заключается в фундаментальной модели, выведенной не из эмпирических циклов, а из двух научных источников. Первый триединый источник ‑ это философское обобщение трех авторитетных и популярных теоретических моделей, они же эмпирические обобщения Льва Гумилева, Арнольда Тойнби и Карла Густава Юнга. Каждая из этих эмпирических моделей - «этнология», «теория цивилизаций» и «аналитическая психология» имеет очевидную ограниченность при огромной, тем не менее, эвристической силе. Каждая из них охватывает свою, автономную, но не отделимую от двух других сферу исследования ‑ развитие этносов, развитие цивилизаций (наций, полисов, политических и культурных идей), развитие личностей. Но все три эмпирических модели утверждают наличие трех больших стадий ‑ Подъем, Надлом, Гармонизация и промежуточных фаз между ними и внутри.
Вторым источником для фундаментальной модели, связывающим ее с абстрактным математическим языком, является философское обобщение Норберта Винера в лице кибернетики ‑ обобщенной модели систем управления в живой и неживой природе. Наша фундаментальная модель применима к живым социально-психологическим системам управления, зато наша адаптивно-кибернетическая модель является существенным развитием простой кибернетики. Но также наша модель является существенным развитием обобщенной линейной модели Гумилева-Тойнби-Юнга, поскольку берет из кибернетики и учитывает наличие центрального контура управления и трех коммуникативных ветвей ‑ прямой связи, обратной связи и третьей ветви, которая в исходной кибернетике не разработана, есть лишь наметки.
Также существенным развитием социально-кибернетической модели является постулирование ее фрактальности, когда все четыре подсистемы одного уровня управления, как и управляемые базовые подсистемы развиваются по общей модели. В исходных эмпирических моделях Тойнби и Гумилева такая четырехмерная фрактальность лишь отчасти намечена общим линейным пунктиром. Прошу заметить, что все эти разъяснения фундаментальности ‑ это еще не итоги, а только обоснование, почему применение нашей модели существенно отличается от попыток применения даже самых лучших эмпирических моделей и прочих «гороскопов».
Важно, что мы в своем сравнительном анализе отталкиваемся не от каких-то ярких внешних маркеров типа смены столетий абстрактного календаря или смены фаз в циклах движения планет. Нас не особо интересуют даже смены правящих династий или партий, хотя необходимо обращать на них внимание в поиске моментов смены политических режимов и политической структуры управления. Самым общим ориентиром, вытекающим из наличия и последовательного развития четырех подсистем управления, является разбиение больших стадий Подъема и Надлома на четыре четверти, различающиеся разной обобщенной структурой политического центра.
Именно выявление и анализ структуры центральной подсистемы и ее опоры как на внешние силы (особенно в большой стадии Подъема) так и на ветви управления - дает нам обобщенную, абстрагированную от внешних различий основу для сравнения разных этнополитических процессов, как и культурно-политических (цивилизационных). В одном случае, как в Австрийской империи, у нас представительная подсистема в политическом центре являет собой женскую ветвь монархической семьи. В другом случае, как в позднем СССР, такой подсистемой обратной связи являются национал-республиканские кланы в ЦК КПСС. Однако выявление этой обобщенной политико-управленческой роли позволяет нам сравнивать политические процессы и выявлять одинаковые фазы с одинаковой структурой даже при полной противоположности внешних форм ‑ монархической или республиканской, теократической или советской.
Эта опора на выявление самой общей внутренней политической структуры управления на основе абстрактной адаптивно-кибернетической модели ‑ коренным образом отличает наш анализ от попыток «исследовать» фиксированные циклы истории на основе каких-то повторяющихся внешних признаков. Да, в российской и европейкой истории можно наблюдать нечто, намекающее на столетние циклы. Каждый раз в начале последних пяти столетий происходит политико-экономический кризис, включающий интервенцию с Запада, отпор этому «натиску на Восток» и существенные перемены в политическом устройстве страны. 2014, 1917, 1814, 1721, 1613 ‑ даты примерные, поскольку перемены происходят не одномоментно. С другой стороны, политические перемены происходили и в середине века после Крымской войны, и после Великой Отечественной, и в конце века - после Афганской войны. Поэтому выяснить на самом деле, есть ли такого рода циклы с примерно фиксированной длительностью в сто лет, или может быть другой ‑ возможно только на основе полного анализа внутренней структуры соответствующих политических процессов одного уровня.
Никакие совпадения внешних признаков, не относящихся к предмету данной науки, не являются доказательством наличия тех или иных закономерностей. Вполне может быть и так, что из многих цепочек событий со сходными признаками типа «смута, внешнее вторжение, политический переворот» наш глаз сам выбирает цепочку со схожими сугубо внешними признаками типа даты в начале века. Однако допускаю, что возможно наличие каких-то еще не познанных нами закономерностей развития, типа фиксированной тактовой частоты смены частичной смены мировоззренческих установок раз в 20 лет, с полным разворотом за 100 лет. Но опять же выявить такую фоновую закономерность возможно только через анализ изменений в политической структуре этнополитических (Подъем), государственно-политических (Надлом) и культурно-политических процессов (Гармонизация) разных уровней.
Всем адептам фиксированных циклов, юбилейных римских, двадцатилетних майянских или дюжинных китайских, придется набраться терпения и подождать более полного сравнительного анализа одинаковых фаз развития этнополитических и цивилизационных процессов. Пока же проделанная нами часть работы является заведомо неполной, поскольку сравнивались лишь две из четырех ветвей ‑ правая и центральная. Однако и такое неполное сравнение позволяет сделать некоторые интересные выводы.
Прежде всего, наш далеко не полный анализ подтверждает интуитивное понимание разных возрастов цивилизаций и суперэтносов. Эволюция этнополитической структуры Германского мира стартовала на три века раньше Русского мира, и с учетом общего ускорения исторического времени опережает сейчас примерно на 170 лет. Означает ли это, что Россия является отсталой страной по сравнению с Австрией или тем более Германией? Вопрос имеет такой же смысл, как сравнение возраста отдельных личностей или семейных пар. Да, в первые годы жизни разница в одну четверть Подъема, то есть 5-7 лет означает в среднем и существенную разницу в социально-культурном развитии. Однако молодое поколение имеет при этом шанс в отведенный для этого краткий период юности-молодости освоить более современную науку и технику. Так что «немец» становится признанным мастером и знатоком в автомобильной сфере, а отставший по годам «русский» ‑ в космической и ядерной сфере.
Разница в возрасте личности, независимо от технической продвинутости, всегда сказывается на социальном поведении. Молодые в своем кругу всегда ведут себя более активно, шумно, беззаботнее, чем более зрелые соседи. Понятно, что цветочки и уют во дворе «немца», который уже свое отвоевал и на военной пенсии ходит на штатскую работу ‑ на чей-то взгляд будут выглядеть много лучше, чем беспорядок и даже мусор в недавно, наконец, построенном доме действующего летчика - «русского». Некогда было убраться ‑ сначала война, потом дежурство, недолгий отпуск с молодым загулом, теперь вот учения.
Однако, кто это в нашем «русском доме» причитает насчет отсталости, бедности, энергонеэффективности и беспорядке? Это точно не сам русский, и не его молодая жена. Хотя русско-украинская молодуха, как раз, может иногда от избытка эмоций повторить в сердцах сравнительные оценки соседок или приживалок ‑ субэтносов давно пенсионного возраста, для которых австрийский кайзер ‑ идеал, но видимо поэтому и российский президент ‑ тоже, только завидно и потому злословно. Не будем забывать еще пары нюансов, что «немец» свой дом строил не в чистом поле, а в культурном контексте Романского мира, а «русский» ‑ без такого окружения и без развитой торговли с соседями на холодном ветру Севера. Впрочем, мы опять увлеклись метафорами, а у нас еще много серьезных выводов.
Вообще говоря, никто еще в исторической и политической философии не показал хотя бы и так неполно, что цивилизационный политико-правовой процесс Надлома опирается на две равнозначных опоры ‑ этнополитический Подъем нового поколения и культурно-политическую Гармонизацию предыдущего поколения. Тойнби писал о двух опорах или составляющих цивилизации - универсальном государстве и универсальной религии. При этом религия - это как раз гармонизирующее наследие предыдущего поколение, например - католичество как наследие Римского мира. Что же касается «универсального государства» по Тойнби, охватывающего всю или большую часть цивилизационного пространства, то наш анализ подсказывает - такая империя возможно только с опорой на повышенную пассионарность этнополитического Подъема, в его последней четверти. Так что обобщение Тойнби имеет место, но в полной мере применимо только к этому имперскому периоду, а в остальные времена ‑ нации между собой спорят и воюют за наследие империй, а религии раскалываются и медленно уходят с исторической сцены.
Также можно отнести к числу историко-философских открытий понятие этнополитических ветвей первой и второй волны, формирующих в свою очередь военно-феодальную элиту большой стадии Подъема и нацонал-буржуазную элиту Надлома. Здесь же на конкретном примере прусского Подъема, формирующего центр второй «немецкой волны», обнаружен феномен пассионарного спонсорства. Польско-литовская часть молодой этнополитической русско-балтийской ветви вместе с восточно-прусскими землями «одолжила» свою энергию Подъема старшей германо-балтийской ветви, перешедшей в свой Надлом.
Не будем забывать, что одним из мотивов для проведенного анализа была озабоченность возрожденной русской философии отношением к России и судьбой наших западных соседей, включая Белоруссию как очевидную часть Русского мира, которая при этом от России пытается уйти, дистанцироваться. Анализ этнополитических процессов и его сравнение с аналогичной балтийской ветвью Германского мира показывает, что этническая близость и общая имперская история, как у австрийцев с баварцами вовсе не означают отсутствия границ и разнонаправленных экономических интересов в период национал-буржуазной волны. Попытка воссоздания имперского единства в 1938-45 годах на великогерманской основе и вовсе была фатальной для Германского мира. Поэтому у более молодого Русского мира есть время, чтобы выучить уроки истории на чужих, а не своих ошибках. В этом тоже состоит одно из преимуществ молодых субэтносов.
Тем не менее, утверждать однозначные параллели между австрийско-баварскими и российско-белорусскими отношениями пока еще рано при неполном анализе всей структуры процессов. Та же Бавария ‑ это горная страна с влиятельной духовенской, католической элитой и в этом больше похожа на Литву, ну может быть на западную Белоруссию. Тем не менее, исторически Белоруссия со времен Полоцкого княжества была и, по видимости, остается важной частью русско-балтийской этнополитической ветвью, но одновременно общим культурным «интерфейсом» с остальными частями Русского мира и общей цивилизации. Более определенный прогноз о судьбе отдельных частей русско-балтийской ветви можно будет сделать только на основе более детального анализа внутренней этнополитической структуры этого этнополитического пространства. Однако для такого детального анализа будет достаточно сложно находить исторические данные, общеизвестных для всей Европы или России событий в истории этих стран мало, а многие события из официальной истории выпали. Так что более надежным является дополнение анализа отслеживанием для начала еще одной «левой» ветви как англо-франко-голландская ветвь Германского мира ли польско-литовская подветвь балтийской ветви.
Вообще, верные прогнозы ‑ это главный критерий успешности той или иной модели и связанной с нею методологии сравнительного анализа. Поэтому наши промежуточные выводы завершим такого рода обобщенным прогнозом. Во-первых, наш фазовый анализ подтверждает переход Германского мира, а с ним и всей Европы в узел «кризиса политического центра» с последующей стадией Реставрации. Экономический кризис, обесценивание своей валюты и использование внешних валют, многовекторность и зависимость от внешних политических игроков - и так далее. Последняя попытка сформировать лидирующий франко-немецкий союз при австрийском скепсисе слишком напоминает беловежскую попытку Киева и Минска взять в союзники руководство России, чтобы управлять остатками союзных ресурсов. Вместо этого оказалось проще распустить. Опять же Париж, Берлин и Вена - это центры трех разных ветвей Германского мира, и в единое этнополитическое пространство они не соединимы. И вместо импорта пассионарности для неоимперского проекта Европа получила, наоборот, религиозную косность и замкнутость древних средиземноморских субэтносов.
Среднесрочный прогноз для России и для балтийских стран может быть сделан на основе сравнения соответственно с Австрийской империей и немецкими государствами середины XIX века. Российская верховная власть, как и австрийская монархия после 1848 года будет все более замыкаться в себе, занятая внешней политикой и авторитарной модернизацией, однако будет успешно применять принцип «разделяй и властвуй» к разобщенным элитам, чтобы сохранять главное ‑ политическое единство страны. Все остальное ‑ экономическое, технологическое, культурное развитие зависит исключительно от активности молодого поколения политиков, управленцев, предпринимателей, которое придет на смену постсоветскому поколению. Наряду с умеренными чистками старой элиты периодически посреди удерживаемой «стабильности» будут созревать кризисы, в период которых смена поколений будет ускоряться.
Балтийским странам при общем лидерстве Финляндии придется еще трудится над формированием общего политико-экономического пространства. «Финляндизация» русско-балтийской ветви не может не втянуть в себя Белоруссию при сохранении особых культурных и политических связей с России. Хотя без периодов охлаждения не обойтись. Что касается Польши, то ей для сохранения послевоенных приобретений потребуется перейти к такому же политическому нейтралитету как у Швеции или Швецарии - таких же «левых» подветвей в своих ветвях Германского мира.
Продолжение следует
(начало, предыд.)
В ходе сравнительного анализа эволюции Германского мира и Русского мира, а также по две из четырех: балтийской (правой) и центральной ветвей этих «суперэтносов» мы достигли актуальных пределов. Дальше двигаться на основе этой части модели этнополитического древа можно будет лишь по мере проявления новых событий. Поэтому можно подвести промежуточные итоги аналитической работы.
Первая часть этих итогов касается оценки применения обобщенной модели и выработки связанной с нею новой методологии. Безусловно, в этой части осталось еще достаточно много пространства для скепсиса. Разметка этнополитических процессов и сравнение отдельных фаз производится на основе экспертной оценки единственного специалиста, владеющего моделью и лишь в процессе нащупывающего методы. Очень похоже на все другие многочисленные и бесплодные по итогу попытки применить к разметке истории разнообразные «гороскопы» или иные модели повторяющихся циклов.
Однако разница с прочими попытками имеется и заключается в фундаментальной модели, выведенной не из эмпирических циклов, а из двух научных источников. Первый триединый источник ‑ это философское обобщение трех авторитетных и популярных теоретических моделей, они же эмпирические обобщения Льва Гумилева, Арнольда Тойнби и Карла Густава Юнга. Каждая из этих эмпирических моделей - «этнология», «теория цивилизаций» и «аналитическая психология» имеет очевидную ограниченность при огромной, тем не менее, эвристической силе. Каждая из них охватывает свою, автономную, но не отделимую от двух других сферу исследования ‑ развитие этносов, развитие цивилизаций (наций, полисов, политических и культурных идей), развитие личностей. Но все три эмпирических модели утверждают наличие трех больших стадий ‑ Подъем, Надлом, Гармонизация и промежуточных фаз между ними и внутри.
Вторым источником для фундаментальной модели, связывающим ее с абстрактным математическим языком, является философское обобщение Норберта Винера в лице кибернетики ‑ обобщенной модели систем управления в живой и неживой природе. Наша фундаментальная модель применима к живым социально-психологическим системам управления, зато наша адаптивно-кибернетическая модель является существенным развитием простой кибернетики. Но также наша модель является существенным развитием обобщенной линейной модели Гумилева-Тойнби-Юнга, поскольку берет из кибернетики и учитывает наличие центрального контура управления и трех коммуникативных ветвей ‑ прямой связи, обратной связи и третьей ветви, которая в исходной кибернетике не разработана, есть лишь наметки.
Также существенным развитием социально-кибернетической модели является постулирование ее фрактальности, когда все четыре подсистемы одного уровня управления, как и управляемые базовые подсистемы развиваются по общей модели. В исходных эмпирических моделях Тойнби и Гумилева такая четырехмерная фрактальность лишь отчасти намечена общим линейным пунктиром. Прошу заметить, что все эти разъяснения фундаментальности ‑ это еще не итоги, а только обоснование, почему применение нашей модели существенно отличается от попыток применения даже самых лучших эмпирических моделей и прочих «гороскопов».
Важно, что мы в своем сравнительном анализе отталкиваемся не от каких-то ярких внешних маркеров типа смены столетий абстрактного календаря или смены фаз в циклах движения планет. Нас не особо интересуют даже смены правящих династий или партий, хотя необходимо обращать на них внимание в поиске моментов смены политических режимов и политической структуры управления. Самым общим ориентиром, вытекающим из наличия и последовательного развития четырех подсистем управления, является разбиение больших стадий Подъема и Надлома на четыре четверти, различающиеся разной обобщенной структурой политического центра.
Именно выявление и анализ структуры центральной подсистемы и ее опоры как на внешние силы (особенно в большой стадии Подъема) так и на ветви управления - дает нам обобщенную, абстрагированную от внешних различий основу для сравнения разных этнополитических процессов, как и культурно-политических (цивилизационных). В одном случае, как в Австрийской империи, у нас представительная подсистема в политическом центре являет собой женскую ветвь монархической семьи. В другом случае, как в позднем СССР, такой подсистемой обратной связи являются национал-республиканские кланы в ЦК КПСС. Однако выявление этой обобщенной политико-управленческой роли позволяет нам сравнивать политические процессы и выявлять одинаковые фазы с одинаковой структурой даже при полной противоположности внешних форм ‑ монархической или республиканской, теократической или советской.
Эта опора на выявление самой общей внутренней политической структуры управления на основе абстрактной адаптивно-кибернетической модели ‑ коренным образом отличает наш анализ от попыток «исследовать» фиксированные циклы истории на основе каких-то повторяющихся внешних признаков. Да, в российской и европейкой истории можно наблюдать нечто, намекающее на столетние циклы. Каждый раз в начале последних пяти столетий происходит политико-экономический кризис, включающий интервенцию с Запада, отпор этому «натиску на Восток» и существенные перемены в политическом устройстве страны. 2014, 1917, 1814, 1721, 1613 ‑ даты примерные, поскольку перемены происходят не одномоментно. С другой стороны, политические перемены происходили и в середине века после Крымской войны, и после Великой Отечественной, и в конце века - после Афганской войны. Поэтому выяснить на самом деле, есть ли такого рода циклы с примерно фиксированной длительностью в сто лет, или может быть другой ‑ возможно только на основе полного анализа внутренней структуры соответствующих политических процессов одного уровня.
Никакие совпадения внешних признаков, не относящихся к предмету данной науки, не являются доказательством наличия тех или иных закономерностей. Вполне может быть и так, что из многих цепочек событий со сходными признаками типа «смута, внешнее вторжение, политический переворот» наш глаз сам выбирает цепочку со схожими сугубо внешними признаками типа даты в начале века. Однако допускаю, что возможно наличие каких-то еще не познанных нами закономерностей развития, типа фиксированной тактовой частоты смены частичной смены мировоззренческих установок раз в 20 лет, с полным разворотом за 100 лет. Но опять же выявить такую фоновую закономерность возможно только через анализ изменений в политической структуре этнополитических (Подъем), государственно-политических (Надлом) и культурно-политических процессов (Гармонизация) разных уровней.
Всем адептам фиксированных циклов, юбилейных римских, двадцатилетних майянских или дюжинных китайских, придется набраться терпения и подождать более полного сравнительного анализа одинаковых фаз развития этнополитических и цивилизационных процессов. Пока же проделанная нами часть работы является заведомо неполной, поскольку сравнивались лишь две из четырех ветвей ‑ правая и центральная. Однако и такое неполное сравнение позволяет сделать некоторые интересные выводы.
Прежде всего, наш далеко не полный анализ подтверждает интуитивное понимание разных возрастов цивилизаций и суперэтносов. Эволюция этнополитической структуры Германского мира стартовала на три века раньше Русского мира, и с учетом общего ускорения исторического времени опережает сейчас примерно на 170 лет. Означает ли это, что Россия является отсталой страной по сравнению с Австрией или тем более Германией? Вопрос имеет такой же смысл, как сравнение возраста отдельных личностей или семейных пар. Да, в первые годы жизни разница в одну четверть Подъема, то есть 5-7 лет означает в среднем и существенную разницу в социально-культурном развитии. Однако молодое поколение имеет при этом шанс в отведенный для этого краткий период юности-молодости освоить более современную науку и технику. Так что «немец» становится признанным мастером и знатоком в автомобильной сфере, а отставший по годам «русский» ‑ в космической и ядерной сфере.
Разница в возрасте личности, независимо от технической продвинутости, всегда сказывается на социальном поведении. Молодые в своем кругу всегда ведут себя более активно, шумно, беззаботнее, чем более зрелые соседи. Понятно, что цветочки и уют во дворе «немца», который уже свое отвоевал и на военной пенсии ходит на штатскую работу ‑ на чей-то взгляд будут выглядеть много лучше, чем беспорядок и даже мусор в недавно, наконец, построенном доме действующего летчика - «русского». Некогда было убраться ‑ сначала война, потом дежурство, недолгий отпуск с молодым загулом, теперь вот учения.
Однако, кто это в нашем «русском доме» причитает насчет отсталости, бедности, энергонеэффективности и беспорядке? Это точно не сам русский, и не его молодая жена. Хотя русско-украинская молодуха, как раз, может иногда от избытка эмоций повторить в сердцах сравнительные оценки соседок или приживалок ‑ субэтносов давно пенсионного возраста, для которых австрийский кайзер ‑ идеал, но видимо поэтому и российский президент ‑ тоже, только завидно и потому злословно. Не будем забывать еще пары нюансов, что «немец» свой дом строил не в чистом поле, а в культурном контексте Романского мира, а «русский» ‑ без такого окружения и без развитой торговли с соседями на холодном ветру Севера. Впрочем, мы опять увлеклись метафорами, а у нас еще много серьезных выводов.
Вообще говоря, никто еще в исторической и политической философии не показал хотя бы и так неполно, что цивилизационный политико-правовой процесс Надлома опирается на две равнозначных опоры ‑ этнополитический Подъем нового поколения и культурно-политическую Гармонизацию предыдущего поколения. Тойнби писал о двух опорах или составляющих цивилизации - универсальном государстве и универсальной религии. При этом религия - это как раз гармонизирующее наследие предыдущего поколение, например - католичество как наследие Римского мира. Что же касается «универсального государства» по Тойнби, охватывающего всю или большую часть цивилизационного пространства, то наш анализ подсказывает - такая империя возможно только с опорой на повышенную пассионарность этнополитического Подъема, в его последней четверти. Так что обобщение Тойнби имеет место, но в полной мере применимо только к этому имперскому периоду, а в остальные времена ‑ нации между собой спорят и воюют за наследие империй, а религии раскалываются и медленно уходят с исторической сцены.
Также можно отнести к числу историко-философских открытий понятие этнополитических ветвей первой и второй волны, формирующих в свою очередь военно-феодальную элиту большой стадии Подъема и нацонал-буржуазную элиту Надлома. Здесь же на конкретном примере прусского Подъема, формирующего центр второй «немецкой волны», обнаружен феномен пассионарного спонсорства. Польско-литовская часть молодой этнополитической русско-балтийской ветви вместе с восточно-прусскими землями «одолжила» свою энергию Подъема старшей германо-балтийской ветви, перешедшей в свой Надлом.
Не будем забывать, что одним из мотивов для проведенного анализа была озабоченность возрожденной русской философии отношением к России и судьбой наших западных соседей, включая Белоруссию как очевидную часть Русского мира, которая при этом от России пытается уйти, дистанцироваться. Анализ этнополитических процессов и его сравнение с аналогичной балтийской ветвью Германского мира показывает, что этническая близость и общая имперская история, как у австрийцев с баварцами вовсе не означают отсутствия границ и разнонаправленных экономических интересов в период национал-буржуазной волны. Попытка воссоздания имперского единства в 1938-45 годах на великогерманской основе и вовсе была фатальной для Германского мира. Поэтому у более молодого Русского мира есть время, чтобы выучить уроки истории на чужих, а не своих ошибках. В этом тоже состоит одно из преимуществ молодых субэтносов.
Тем не менее, утверждать однозначные параллели между австрийско-баварскими и российско-белорусскими отношениями пока еще рано при неполном анализе всей структуры процессов. Та же Бавария ‑ это горная страна с влиятельной духовенской, католической элитой и в этом больше похожа на Литву, ну может быть на западную Белоруссию. Тем не менее, исторически Белоруссия со времен Полоцкого княжества была и, по видимости, остается важной частью русско-балтийской этнополитической ветвью, но одновременно общим культурным «интерфейсом» с остальными частями Русского мира и общей цивилизации. Более определенный прогноз о судьбе отдельных частей русско-балтийской ветви можно будет сделать только на основе более детального анализа внутренней этнополитической структуры этого этнополитического пространства. Однако для такого детального анализа будет достаточно сложно находить исторические данные, общеизвестных для всей Европы или России событий в истории этих стран мало, а многие события из официальной истории выпали. Так что более надежным является дополнение анализа отслеживанием для начала еще одной «левой» ветви как англо-франко-голландская ветвь Германского мира ли польско-литовская подветвь балтийской ветви.
Вообще, верные прогнозы ‑ это главный критерий успешности той или иной модели и связанной с нею методологии сравнительного анализа. Поэтому наши промежуточные выводы завершим такого рода обобщенным прогнозом. Во-первых, наш фазовый анализ подтверждает переход Германского мира, а с ним и всей Европы в узел «кризиса политического центра» с последующей стадией Реставрации. Экономический кризис, обесценивание своей валюты и использование внешних валют, многовекторность и зависимость от внешних политических игроков - и так далее. Последняя попытка сформировать лидирующий франко-немецкий союз при австрийском скепсисе слишком напоминает беловежскую попытку Киева и Минска взять в союзники руководство России, чтобы управлять остатками союзных ресурсов. Вместо этого оказалось проще распустить. Опять же Париж, Берлин и Вена - это центры трех разных ветвей Германского мира, и в единое этнополитическое пространство они не соединимы. И вместо импорта пассионарности для неоимперского проекта Европа получила, наоборот, религиозную косность и замкнутость древних средиземноморских субэтносов.
Среднесрочный прогноз для России и для балтийских стран может быть сделан на основе сравнения соответственно с Австрийской империей и немецкими государствами середины XIX века. Российская верховная власть, как и австрийская монархия после 1848 года будет все более замыкаться в себе, занятая внешней политикой и авторитарной модернизацией, однако будет успешно применять принцип «разделяй и властвуй» к разобщенным элитам, чтобы сохранять главное ‑ политическое единство страны. Все остальное ‑ экономическое, технологическое, культурное развитие зависит исключительно от активности молодого поколения политиков, управленцев, предпринимателей, которое придет на смену постсоветскому поколению. Наряду с умеренными чистками старой элиты периодически посреди удерживаемой «стабильности» будут созревать кризисы, в период которых смена поколений будет ускоряться.
Балтийским странам при общем лидерстве Финляндии придется еще трудится над формированием общего политико-экономического пространства. «Финляндизация» русско-балтийской ветви не может не втянуть в себя Белоруссию при сохранении особых культурных и политических связей с России. Хотя без периодов охлаждения не обойтись. Что касается Польши, то ей для сохранения послевоенных приобретений потребуется перейти к такому же политическому нейтралитету как у Швеции или Швецарии - таких же «левых» подветвей в своих ветвях Германского мира.
Продолжение следует