О «ротшильдах» и «рокфеллерах» - необходимые уточнения
В этом журнале для описания сложной политической реальности иногда используются такие термины как «ротшильды», «рокфеллеры», вообще говоря, весьма не точные и способные ввести читателей в заблуждение. Использовать термины «банкстеры-менялы» и «банкстеры-пираты» было бы более правильным с точки зрения указаний именно на современные реалии на уровне глобальных элит, имеющие непрямое отношение к реалиям США столетней давности, в которых были действительно Ротшильды и Рокфеллеры как лидеры банкирских коалиций - соучредителей ФРС и долларовой системы.
Однако для широкой публики и новых читателей пришлось бы постоянно пояснять, кто такие «пираты» и «менялы». Используя термины «ротшильды» и «рокфеллеры» с привязкой одних к пролондонскому, а других - к произраильскому крылу финансовых элит - можно было сэкономить много слов и времени в текстах, посвященных именно глобальным раскладам. Опять же для понимания реальности важны не сами термины, а интуитивное восприятие стоящей за ними системной сложности, а вот для описания и осознания этой реальности важнее удобство и привычность терминологии, вводящей в эту сложность. А там уже либо у читателя эта интуиция есть, либо ее нет.
Только за прошедший год информации к размышлению и анализу накопилось более чем достаточно, чтобы от упрощенного описания переходить к более сложному. Прежде всего, следует, конечно, уходить от персонификации даже клановой, хотя наследственная приверженность банков и банкирских семей тем или иным финансово-властным технологиям имеет место. Но также имеет место и диверсификация, разделение функций в рамках разрастающихся финансово-политических «империй», когда те же Рокфеллеры разделились во второй половине прошлого века на «старших» и «младших», и делали политические ставки на «темных лошадок» разной масти.
Отслеживание взаимоотношений «отцов и детей» в рамках властных кланов, наверное, очень увлекательное чтиво, многое даёт в смысле фактографии, но вовсе не понимания причин тех или иных поворотов судьбы и политики. Поэтому и адекватные прогнозы на этой основе выстроить не удается. Намного более точным является другой подход, требующий, однако, проникновения не в бытовые и любовные, а в технологические детали. Жанр производственной драмы, возможно, скучноват для обывателя, но многое дает аналитику. Тем более если речь о технологиях власти, финансовой в том числе.
На первый взгляд, разобраться в алхимии финансовой или же военной силы не так просто, уж больно много разных калейдоскопически всплывающих подробностей. И наоборот, кажется - где, кто и с кем спит, пьет и развлекается из сильных мира всего- вроде бы понятнее, хотя и это всего лишь невоенная часть феодальных властных технологий, воспроизводимых на уровне элит в порядке фарсового повторения истории. То есть это сугубо декоративная фасадная часть, скрывающая реальные механизмы власти. При том что в самих этих коленчатых валах и приводных ремнях истории ничего особенного и нет. Но это и есть самая главная тайна власти.
Чтобы разобраться в видимом хаосе переплетения событий и трендов, вполне достаточно немного усовершенствованной классической модели управления - контур прямой связи, контур обратной связи, изолирующая (сдерживающая) и управляющая (центральная) подсистемы. Только при этом имеем в виду, что каждая из четырех подсистем сама имеет такую же четырехчастную структуру, а центральные подсистемы внутри каждой ветви управления каким-то образом сопряжены через своих носителей с подсистемами центра. Ну да, впрочем, до этого уровня сложности - различения и сопряженности обычных и политических технологий управления нам пока необязательно доходить в описании политической реальности.
Пока нам будет достаточно следующих ключевых моментов: во-первых, финансовые технологии и сообщество финансистов являются центральной частью торгово-экономической системы обратной связи, точно так же как военные технологии и связанное с ними военно-промышленное сообщество находится в центре подсистемы прямой связи - производственной. Но внутри финансовой подсистемы есть свой контур производства денег, и есть свой контур обратной связи - оценки денег через их обмен. И эти два контура друг от друга зависят, но как и все элиты пытаются встать друг над другом, меняясь местами по ходу развития.
Проблема лишь в том, что производство денег - это вовсе не производство золотых слитков, или красиво украшенных бумажек, а это - производство символов доверия, которое невозможно иначе как через участие в этом производстве политической власти. Финансовая власть является лишь связующим звеном между торгово-экономической системой и собственно политической системой. Поэтому производство денег, тех же долларов - это сложное переплетение интересов собственно финансистов и торговцев с военно-политическим и судебно-правоохранительным истеблишментом через институты верховной власти.
Производство долларов как мировой валюты не могло не опираться на постоянную демонстрацию военной силы, а равно и на «красную угрозу» экспроприации элит как альтернативу долларовой системе. Соответственно, часть финансовой элиты, обеспечивавшая такие политтехнологии обмена реальных товаров на свеженапечатнные бумажки под угрозами заслуживает термина «пиратов». В то же время любой процесс производства, в том числе и символических ценностей, требует столь же сложной обратной связи - оценки через обмен на другие аналогичные ценности, чем традиционно занимались «менялы».
Вот это разграничение функций в рамках двуединого процесса и формирует два политических ядра глобальной финансовой политики, каждое из которых имеет кроме политической опоры в центре системы в виде политических партий элиты - еще и собственные центры производства символического капитала - Лондон как центр согласования валютных политик и Тель-Авив как центр притяжения разного рода военных угроз и манипуляции ими.
Опять же - все разговоры о тайной власти финансовых магнатов, обо всех этих клубах и трехсторонних комиссиях - есть некоторое преувеличение, вызванное вообще интересом людей к деньгам и их власти над людьми. Однако вазимозависимость между политической сферой и сферой производства и оценки денег - скорее обратная, это они зависят от доверия национального и мирового сообщества к властям государства, которое эти деньги эмитирует от своего имени или от имени правящей элиты. Без государства с сильной политикой деньги как символ доверия почему-то производиться не желают. Но само производство денег включает в себя сложное согласование политических вопросов и экономических интересов через все эти клубы, комиссии, не говоря уже об одобрении центральными властями банковской политики.
И все же в жизни наций или цивилизаций бывают такие периоды, когда финансовые элиты паче чаяния выходят вдруг в самый центр политики, становятся доминирующими в том самом бахвальском ротшильдовском смысле - самим определять денежную политику, и неважно кто у нас монарх, президент или премьер. Только вот это и является признаком глубокого кризиса политической системы и будущего краха и государства, и его валюты.
С кибернетической точки зрения эта закономерность вообще отдает банальностью - это означает, что финансовая подсистема обратной связи используется не для оценки развития производственной системы, а для ее прямого стимулирования. Отрицательная обратная связь заменяется положительной обратной связью, а достигнутое доминирование финансовой элиты блокирует возможность для общества и политической элиты повлиять на ситуацию - ведь вся подсистема оценки, включая критику СМИ, подчинена так или иначе финансовой и политической элите. Пока это два разных сообщества с разными центрами - коррекция возможна, соединение центров финансовой власти и политической ведет систему к неминуемому состоянию вразнос.
Но кроме этого есть еще общеполитическая закономерность, равно значимая и для финансовых, и для военных, и для спецслужбистских элит, вообще для любых политических процессов, в которых одни политические центры и их коалиции борются с другими за обладание символическим капиталом. Победа политической коалиции ведет почти сразу же, через небольшую паузу переподчинения клиентов и связей побежденных - к расколу и началу борьбы между победителями.
Когда в ноябре 1992-го финансовые элиты праздновали полную победу над элитами военно-промышленными и спецсслужбистскими тоже (а Буш-старший как политик вырос на балансе между ВПК и банкстерами в период, когда они уже или еще не могли друга подмять), идиллия «конца истории» длилась недолго, ровно до октября 1993-го, когда раскол между «пиратами» и «менялами» вылился в безобразие на улицах Москвы, включая танковый расстрел «Белого дома». Политические группы, курируемые разными западными центрами в подчинении финансистов, до того были едиными в борьбе с остатками влияния ВПК и КГБ как контрагентов соответствующих американских элит, а рвано в продвижении компрадорского варианта обвальной приватизации.
Но тут вдруг возник вопрос, а кто будет сверху? - то есть эту самую прихватизацию рулить. И табачок оказался настолько врозь между «пиратами» и «менялами», что все это вылилось еще и в чеченскую войну, прежде чем сформированный западными банкстерами олигархат был, наконец, допущен к распилу ключевых активов. Но до того и для этого олигархам пришлось найти опору в спецслужбистских кругах, поэтому уже тогда в 93-95-м на самом маргинальном краю царства вроде бы победившей финансовой олигархии возник росток будущей зависимости «однополярного мира» от стабилизирующей роли спецслужбистов, поставленных на службу финансовой олигархии. Отсюда возвращение клана Бушей и восхождение во власть «либеральных» питерских чекистов.
Но у финансовой олигархии как не было, так и нет инструмента самооценки и самоконтроля. Притом что всех остальных они контролировать хотят, и для того систему финансового контроля над другими частями элиты начали создавать ровно с момента получения бесконтрольной власти в 92-м. Перманентная драка между пиратской и меняльской головами финансового дракона приводит к мобилизации подчиненных им иных частей политической, промышленной, но прежде всего спецслужбистской элиты.
Но политические элиты в целом опираются не на объективные критические оценки ситуации, которые неоткуда взять - ведь победа олигархии сделала бывших диссидентов цепными болонками нового режима, а новых диссидентов и критиков раскручивать некому и не на что - тотальный контроль олигархии над политикой только усиливается. Поэтому формируемая таким иррациональным образом политическая свара опирается на политическую мифологию давно ушедших эпох. Одни идеологи, «масоны» мечтают о реванше британского льва над американским кузеном, другие - «неоконы» о реванше мирового троцкизма над национальными государствами, а то и попросту на ветхозаветную мифологию «избранной расы господ». Им под стать иррациональные волны захватывают и без того проблемные политические элиты в лимитрофных нациях.
Так что старые добрые времена, когда Ротшильды и Рокфеллеры совместно закладывали фундамент мировой финансовой системы - это еще наилучший из избранных нынешними политиками и финансовыми олигархами образцов относительно ответственной политики. Хотя и в те времена успех вывода доллара на мировую орбиту был достигнут в том числе и за счет решительного «равноудаления» финансовых олигархов от рычагов реальной политики. В том числе и поэтому нынешние измельчавшие «ротшильды» и «рокфеллеры» могут так называться только в кавычках, в порядке фарсового повторения истории.
Однако для широкой публики и новых читателей пришлось бы постоянно пояснять, кто такие «пираты» и «менялы». Используя термины «ротшильды» и «рокфеллеры» с привязкой одних к пролондонскому, а других - к произраильскому крылу финансовых элит - можно было сэкономить много слов и времени в текстах, посвященных именно глобальным раскладам. Опять же для понимания реальности важны не сами термины, а интуитивное восприятие стоящей за ними системной сложности, а вот для описания и осознания этой реальности важнее удобство и привычность терминологии, вводящей в эту сложность. А там уже либо у читателя эта интуиция есть, либо ее нет.
Только за прошедший год информации к размышлению и анализу накопилось более чем достаточно, чтобы от упрощенного описания переходить к более сложному. Прежде всего, следует, конечно, уходить от персонификации даже клановой, хотя наследственная приверженность банков и банкирских семей тем или иным финансово-властным технологиям имеет место. Но также имеет место и диверсификация, разделение функций в рамках разрастающихся финансово-политических «империй», когда те же Рокфеллеры разделились во второй половине прошлого века на «старших» и «младших», и делали политические ставки на «темных лошадок» разной масти.
Отслеживание взаимоотношений «отцов и детей» в рамках властных кланов, наверное, очень увлекательное чтиво, многое даёт в смысле фактографии, но вовсе не понимания причин тех или иных поворотов судьбы и политики. Поэтому и адекватные прогнозы на этой основе выстроить не удается. Намного более точным является другой подход, требующий, однако, проникновения не в бытовые и любовные, а в технологические детали. Жанр производственной драмы, возможно, скучноват для обывателя, но многое дает аналитику. Тем более если речь о технологиях власти, финансовой в том числе.
На первый взгляд, разобраться в алхимии финансовой или же военной силы не так просто, уж больно много разных калейдоскопически всплывающих подробностей. И наоборот, кажется - где, кто и с кем спит, пьет и развлекается из сильных мира всего- вроде бы понятнее, хотя и это всего лишь невоенная часть феодальных властных технологий, воспроизводимых на уровне элит в порядке фарсового повторения истории. То есть это сугубо декоративная фасадная часть, скрывающая реальные механизмы власти. При том что в самих этих коленчатых валах и приводных ремнях истории ничего особенного и нет. Но это и есть самая главная тайна власти.
Чтобы разобраться в видимом хаосе переплетения событий и трендов, вполне достаточно немного усовершенствованной классической модели управления - контур прямой связи, контур обратной связи, изолирующая (сдерживающая) и управляющая (центральная) подсистемы. Только при этом имеем в виду, что каждая из четырех подсистем сама имеет такую же четырехчастную структуру, а центральные подсистемы внутри каждой ветви управления каким-то образом сопряжены через своих носителей с подсистемами центра. Ну да, впрочем, до этого уровня сложности - различения и сопряженности обычных и политических технологий управления нам пока необязательно доходить в описании политической реальности.
Пока нам будет достаточно следующих ключевых моментов: во-первых, финансовые технологии и сообщество финансистов являются центральной частью торгово-экономической системы обратной связи, точно так же как военные технологии и связанное с ними военно-промышленное сообщество находится в центре подсистемы прямой связи - производственной. Но внутри финансовой подсистемы есть свой контур производства денег, и есть свой контур обратной связи - оценки денег через их обмен. И эти два контура друг от друга зависят, но как и все элиты пытаются встать друг над другом, меняясь местами по ходу развития.
Проблема лишь в том, что производство денег - это вовсе не производство золотых слитков, или красиво украшенных бумажек, а это - производство символов доверия, которое невозможно иначе как через участие в этом производстве политической власти. Финансовая власть является лишь связующим звеном между торгово-экономической системой и собственно политической системой. Поэтому производство денег, тех же долларов - это сложное переплетение интересов собственно финансистов и торговцев с военно-политическим и судебно-правоохранительным истеблишментом через институты верховной власти.
Производство долларов как мировой валюты не могло не опираться на постоянную демонстрацию военной силы, а равно и на «красную угрозу» экспроприации элит как альтернативу долларовой системе. Соответственно, часть финансовой элиты, обеспечивавшая такие политтехнологии обмена реальных товаров на свеженапечатнные бумажки под угрозами заслуживает термина «пиратов». В то же время любой процесс производства, в том числе и символических ценностей, требует столь же сложной обратной связи - оценки через обмен на другие аналогичные ценности, чем традиционно занимались «менялы».
Вот это разграничение функций в рамках двуединого процесса и формирует два политических ядра глобальной финансовой политики, каждое из которых имеет кроме политической опоры в центре системы в виде политических партий элиты - еще и собственные центры производства символического капитала - Лондон как центр согласования валютных политик и Тель-Авив как центр притяжения разного рода военных угроз и манипуляции ими.
Опять же - все разговоры о тайной власти финансовых магнатов, обо всех этих клубах и трехсторонних комиссиях - есть некоторое преувеличение, вызванное вообще интересом людей к деньгам и их власти над людьми. Однако вазимозависимость между политической сферой и сферой производства и оценки денег - скорее обратная, это они зависят от доверия национального и мирового сообщества к властям государства, которое эти деньги эмитирует от своего имени или от имени правящей элиты. Без государства с сильной политикой деньги как символ доверия почему-то производиться не желают. Но само производство денег включает в себя сложное согласование политических вопросов и экономических интересов через все эти клубы, комиссии, не говоря уже об одобрении центральными властями банковской политики.
И все же в жизни наций или цивилизаций бывают такие периоды, когда финансовые элиты паче чаяния выходят вдруг в самый центр политики, становятся доминирующими в том самом бахвальском ротшильдовском смысле - самим определять денежную политику, и неважно кто у нас монарх, президент или премьер. Только вот это и является признаком глубокого кризиса политической системы и будущего краха и государства, и его валюты.
С кибернетической точки зрения эта закономерность вообще отдает банальностью - это означает, что финансовая подсистема обратной связи используется не для оценки развития производственной системы, а для ее прямого стимулирования. Отрицательная обратная связь заменяется положительной обратной связью, а достигнутое доминирование финансовой элиты блокирует возможность для общества и политической элиты повлиять на ситуацию - ведь вся подсистема оценки, включая критику СМИ, подчинена так или иначе финансовой и политической элите. Пока это два разных сообщества с разными центрами - коррекция возможна, соединение центров финансовой власти и политической ведет систему к неминуемому состоянию вразнос.
Но кроме этого есть еще общеполитическая закономерность, равно значимая и для финансовых, и для военных, и для спецслужбистских элит, вообще для любых политических процессов, в которых одни политические центры и их коалиции борются с другими за обладание символическим капиталом. Победа политической коалиции ведет почти сразу же, через небольшую паузу переподчинения клиентов и связей побежденных - к расколу и началу борьбы между победителями.
Когда в ноябре 1992-го финансовые элиты праздновали полную победу над элитами военно-промышленными и спецсслужбистскими тоже (а Буш-старший как политик вырос на балансе между ВПК и банкстерами в период, когда они уже или еще не могли друга подмять), идиллия «конца истории» длилась недолго, ровно до октября 1993-го, когда раскол между «пиратами» и «менялами» вылился в безобразие на улицах Москвы, включая танковый расстрел «Белого дома». Политические группы, курируемые разными западными центрами в подчинении финансистов, до того были едиными в борьбе с остатками влияния ВПК и КГБ как контрагентов соответствующих американских элит, а рвано в продвижении компрадорского варианта обвальной приватизации.
Но тут вдруг возник вопрос, а кто будет сверху? - то есть эту самую прихватизацию рулить. И табачок оказался настолько врозь между «пиратами» и «менялами», что все это вылилось еще и в чеченскую войну, прежде чем сформированный западными банкстерами олигархат был, наконец, допущен к распилу ключевых активов. Но до того и для этого олигархам пришлось найти опору в спецслужбистских кругах, поэтому уже тогда в 93-95-м на самом маргинальном краю царства вроде бы победившей финансовой олигархии возник росток будущей зависимости «однополярного мира» от стабилизирующей роли спецслужбистов, поставленных на службу финансовой олигархии. Отсюда возвращение клана Бушей и восхождение во власть «либеральных» питерских чекистов.
Но у финансовой олигархии как не было, так и нет инструмента самооценки и самоконтроля. Притом что всех остальных они контролировать хотят, и для того систему финансового контроля над другими частями элиты начали создавать ровно с момента получения бесконтрольной власти в 92-м. Перманентная драка между пиратской и меняльской головами финансового дракона приводит к мобилизации подчиненных им иных частей политической, промышленной, но прежде всего спецслужбистской элиты.
Но политические элиты в целом опираются не на объективные критические оценки ситуации, которые неоткуда взять - ведь победа олигархии сделала бывших диссидентов цепными болонками нового режима, а новых диссидентов и критиков раскручивать некому и не на что - тотальный контроль олигархии над политикой только усиливается. Поэтому формируемая таким иррациональным образом политическая свара опирается на политическую мифологию давно ушедших эпох. Одни идеологи, «масоны» мечтают о реванше британского льва над американским кузеном, другие - «неоконы» о реванше мирового троцкизма над национальными государствами, а то и попросту на ветхозаветную мифологию «избранной расы господ». Им под стать иррациональные волны захватывают и без того проблемные политические элиты в лимитрофных нациях.
Так что старые добрые времена, когда Ротшильды и Рокфеллеры совместно закладывали фундамент мировой финансовой системы - это еще наилучший из избранных нынешними политиками и финансовыми олигархами образцов относительно ответственной политики. Хотя и в те времена успех вывода доллара на мировую орбиту был достигнут в том числе и за счет решительного «равноудаления» финансовых олигархов от рычагов реальной политики. В том числе и поэтому нынешние измельчавшие «ротшильды» и «рокфеллеры» могут так называться только в кавычках, в порядке фарсового повторения истории.