О наших и не наших (21)
21. Пролетая над серединой Днепра
( предыд. глава, начало)
Недавние события в Киеве и Одессе лишний раз доказывают, насколько тонок слой цивилизации поверх глубинных тысячелетних наслоений. Стоит только правопорядку дать слабину, и на поверхность выходят социальные инстинкты потомственных кочевников, сухопутных пиратов, не просто готовых, но алчущих погромов, грабежей, насилия, порабощения. «Двести лет вместе» после привнесения в Дикое поле цивилизации под именем Новороссии - это совсем недолго по историческим меркам. До сих пор страна Украина разделена на точно такие же провинции со своими этносами и субэтносами, как и при скифах или киммерийцев. Языки и народы движутся с востока на запад, а структура потока остается неизменной, как плесы и перекаты на большой реке.
С учетом всего вышеизложенного, мы можем внимательнее взглянуть на эти разные украины, разделенные главными реками. При этом еще раз сфокусируем внимание на трех контурах управления в каждом из трех основных субэтносов (или поколениях этносов).
На восточном краю в приазовской степи и далее всегда располагался самый молодой и воинственный окраинский этнос (скифы при киммерийцах, сарматы при скифах, потом хазары при аварах и так далее вплоть до казаков). Вмещающим ландшафтом для него были набеговые и отчасти торговые пути с ключевыми укрепленными пунктами, от которых и между которыми кочевали воинственные отряды. Соответственно, главным сословием здесь были воины-добытчики, а походные гаремы с обслугой, включая мелких торговцев, и третейское сословие доверенных ветеранов ему подчинены. Ветераны при этом, как правило, оставались в укрепрайонах и помимо поддержания общего порядка во «втором сословии» имели важную функцию сбора информации. Поэтому в их прямом ведении были собственные лазутчики, а также лица бродячих профессий как музыканты, гадалки или странники.
Еще раз подчеркну, что структура этносов и субэтносов, зависящая от ландшафта и путей сообщений, сложилась очень давно, при скифах в связи с влиянием растущих соседних цивилизаций. С тех пор сами этносы и субэтносы постепенно меняются в ходе миграций и развития культуры, но самые общие пропорции сохраняются. Субэтносы вместе работают в системе как шестеренки, и при смене некоторых остальные сохраняют работающий паттерн, стереотипы отношений. Так что нам необязательно подробно рассматривать все периоды этноистории, достаточно реконструировать относительно простой скифский.
На левобережье Днепра от нынешнего Чернигова и почти до самого моря практически всегда находился «тыл» кочевого воинства, где при скифах кочевали, а при казаках оседали на земле семейные хозяйства сухопутных пиратов. Здесь, как мы уже знаем, ведущим «сословием» являются матроны - владелицы детей, стад, рабов, кибиток, а равно права на взимание дани с окрестных земледельцев и проезжих торговцев. По мере развития этноистории это «второе сословие» усложнится, появятся приказчики, факторы, ювелиры, потом самостоятельные торговые дома и т.д.. Но в целом отношения между воинским, торговым и третейским сословиями, стоящими над земледельческим и городским базисом, будут развиваться по одним и тем же алгоритмам взаимодействия.
Левобережный субэтнос с доминирующим вторым сословием находился в постоянном движении, конкурируя в рамках традиций за лучшие пастбища, мета и периоды сбора дани. Успех в конкуренции и выживании зависел от прочных связей с военным сословием, но не только. Мы уже говорили о том, что именно здесь, вдали от фронтов, социальная роль ветеранов как третейского сословия Левобережья была наибольшей. Поэтому кочующие хозяйства и весь субэтнос неизбежно дифференцировались на три части в своей опоре либо на первое, либо на третье сословие, либо балансируя между ними. Очевидно, что хозяйства, потерявшие реальную связь с отцом-командиром, но желающие сохранить статус и богатства, обязаны были не просто подкармливать бродячее третейское сословие, а стать центром его притяжения, вплоть до кооптации старшего родственника в состав этого прообраза «священноначалия». Иллюстрацией к такому варианту может служить библейский сюжет с благословлением Авраама неким местным «царем» Мелхиседеком после принесения ему даров. Впрочем, этот эпизод характерен, скорее, для третьей «провинции» (правобережной в нашем случае), где как раз третейское сословие обычно доминирует. Собственно, переход из второй «провинции» в третью неизбежен в какой-то момент полной потери связи с первой, фронтовой «провинцией» для конкретного богатого клана, управляемого от имени Отца матроной при помощи родственника, вхожего в третейское, волховское сословие.
Что еще стоит выделить из субэтнических реалий «второй провинции»? Это постоянная конкуренция кланов за влияние, статусное первенство. Поначалу для этого хватало медных, потом серебряных и золотых украшений на матроне и ее кибитке. Но по мере роста численности и влияния третейского сословия «ветеранов» важным признаком статуса было их присутствие на пирах, с обязательным эпическим рассказом о героях и богах. Лучше всего с музыкальным сопровождением и с подтанцовкой. Опять же чем больше нездешних мифов и сакральных амулетов при «ветеранах», тем выше его статус в округе, тем солиднее приглашающие и спонсирующие его кланы.
«Третья провинция» кочевого царства (каганата) обращена не к растущей на юге цивилизации, а к подальше от нее, ближе к лесу, за широкой рекой. Уже в скифские времена часть «царского» племени ксаев, уйдя на Правобережье, фактически перестала участвовать в общеобязательных военных походах на юг. Да и то сказать, вовлечение скифов в ассирийскую историю растянуло коммуникации чересчур. Это с левого берега Днепра кибитки могли двинутся навстречу воинской дружине, а с юго-западного берега Каспия дружина с трофеями могла добраться до своих за пару месяцев, используя для этого благоприятные периоды. А в «третью провинцию» нужно было с трудом за полгода добираться. Кроме того, Подолия и Волынь слишком тесно зажаты между лесами и предгорьями с окрестными племенами, всегда готовыми занять нишу в случае отъезда сильнейших. Или еще хуже - часть правобережных скифов поедет на войну, а другая останется, заняв территорию. Так собственно и было.
Другой фактор из-за близости спасительных лесов - местное земледельческое население, протославяне легко могли от слишком жестких притеснений сбежать и лишить скифских панов продовольствия и фуража. И наоборот, при посильной дани под защитой не пришлых, кочевых, а полукочевых панов возникал стимул к развитию хозяйства, вполне себе прообраз раннефеодальной системы. Из совокупности всех факторов возникает этносоциальная структура, сочетающая обширные домены кланов царского племени и участие менее знатных скифов, формально равных по статусу, в общей обороне, относительно локальных набегах, сборе и распределении дани. В общих чертах эта структура магнатов и шляхты над «быдлом» так и сохранилась в этих местах вплоть до ХХ века, а также была экспортирована на северо-запад в Польшу.
Фактически в «третьей провинции» первое сословие измельчало и обратилось в «шляхту», контролирующую немногие торговые шляхи. Вельможные паны, магнаты возглавили на местах «второе сословие», поскольку именно они контролировали перераспределение дани и торговлю. Что же касается третейского сословия, то на место «ветеранов» здесь неизбежно пришли «старцы», волхвы, возглавляющие ватаги мелких торговцев, шутов, музыкантов, мошенников, то есть по-нашему скоморохов. Эти многочисленные ватаги просачивались в промежутках между доменами «магнатов», разбивали там постоянные лагеря - будущие местечки, но по случаю праздничных ритуалов точно также, как и на левом берегу, приглашались в гости к панам.
Сила и влияние третейского сословия в «третьей провинции» основаны на: 1) общем интересе и вытекающей из него «сухаревской конвенции»; 2) вездесущем проникновении и шпионстве, предполагающем оценку силы вельмож и окрестных атаманов; 3) связях с окрестными атаманами и, прежде всего, с левобережными «царями», которые в перерывах между походами на юг стремились «навести порядок» и на северо-западе. То есть именно «третье сословие» было проводником влияния «центральной власти» на правом берегу. Но между ними и левобережной «царской властью» был и есть еще один посредник.
Как мы уже вычислили, богатая левобережная «безотцовщина», прикрываемая авторитетом третейского «ветеранского» сословия, все равно должна была опасаться расформирования в силу кочевых традиций. Поэтому кочевала ближе к родственникам по женской линии или просто торговым партнерам на краю степи - либо к югу у моря, там где цвела древняя Ольвия, либо к лесостепному северу у слияния Десны с Днепром. К этим крайним пределам добавляются центры притяжения в виде укрепленных застав возле бродов и порогов на Днепре, традицию которых ветеранское третейское сословие перенесло из фронтирной «первой провинции».
Соответственно, по мере удлинения срока «безотцовщины» до запредельных для местной традиции (кстати, не отсюда ли в библейских анналах девятисотлетние возрасты патриархов?) сиротские, но весьма богатые семейства неизбежно перебирались на правый берег Днепра. Однако там условий для свободного кочевья вовсе не было, разве что вдоль южных морских и северных лесных границ, а кроме того плотность «шляхетского» населения и готовность его к грабежам конкурентов заставляла держаться поближе к лесу, реке или морю и к городам, греческим или славянским. Поэтому вполне естественными местами обитания для «безотцовщины» на правом берегу стали места, ныне известные под именами Киев и Одесса, а на левом берегу - в районе Запорожья и Днепропетровска. Там и во времена Великой Скифии тоже возникли первые каменные городища, служившие царям зимними столицами, хотя вряд ли в современном смысле этого слова.
Для нашего этноисторического анализа и синтеза важно заметить, что некий субэтнос, часть «второго сословия», игравший во «второй провинции» на левом берегу функцию «куратора» третейского сословия, легко перемещался на правый берег. И там в «третьей провинции» эти или такие же кланы играли смежную торгово-посредническую роль, но уже в рамках «третьего сословия». Так же как все третейское сословие они базировались в важных узлах торговых путей, но не внутренних, а внешних для «третьей провинции». И это особое положение делало их кураторами местного «второго сословия» не только в части торговли, но и в части отступных для более сильных левобережных соседей. То есть по своей социальной функции это двойное лево-правобережное субсословие было мытарями, сначала самодеятельными, а затем под эгидой «царей» и каганов.
Порядки и традиции на двух берегах, а равно освящающие их мифы и символы неизбежно расходятся и всегда были различными. При этом сохраняются родственные поначалу, а впоследствии деловые отношения между двумя субсословиями мытарей и «таможенных консультантов», а точнее - организаторов контрабанды. Соответственно, для этой плохо скрываемой связи должна быть общая идеологическая и тайная символическая основа. Собственно, именно поэтому порожденные разными и отдаленными друг от друга во времени и пространстве процессы этногенеза эти двойственные сословия мытарей и контрабандистов ощущают себя близкими по духу. Речь, как все уже, наверное, догадались, идет о происхождении евреев, порождаемых этногенезом варварской периферии разных цивилизаций.
Однако, из этой общей реконструкции не следует, что все, кто называет себя евреями, имеют отношение к скифской (или арамейской, или германской) варварской знати. И наоборот, не все потомки даже этого двойного субсословия записались в иудеи.
Еще раз обратим внимание на основную массу третейского сословия в «третьей провинции». Мы сразу же заметили, что здесь речь изначально шла о «лжеветеранах», торгующих выдуманным статусом, украденными эпосами, промышляющих мелким мошенничеством, шпионажем, доносами сильным мира сего. То есть наша реконструкция легко объясняет истероидную «артистическую» психологию правобережных «элит», которую мы отчетливо наблюдаем сегодня в период острого кризиса в Киеве. Притом что доминирование этой «элиты» на правом берегу всегда было возможно только на такой основе - стравливания друг с другом местных и левобережных магнатов, вовлечение во внутренний кризис сильных внешних игроков, чтобы ослабить всех и сохранить свои пусть слабые, но контрольные в данной местности позиции.
Статус «старцев» правобережной элиты всегда был основан на проповеди той или иной заимствованной мифологии - религиозной или, в последние сто лет, атеистической, не суть важно. Импортные мифологии сменяли друг друга, скифских «ветеранов» меняли эллинские «философы», славянские «волхвы», православные «старцы», и так далее вплоть до компартийных идеологов и либеральных грантоедов. Экономическую основу при этом составляло кураторство над идеологически выверенными шоуменами и торговцами символическим нагруженной мелочевкой - «волхвы» над скоморохами, попы над кобзарями, секретари парткомов над кобзонами. Где-то здесь же и корни офеней, связанных со старыми обрядами православия.
Местечковые «старцы» и претенденты на их нишу всегда держали нос по ветру, чтобы торговать идеологией, обеспечивающей надежный доход и внешние связи. Но при этом привнесенные на Правобережье религии всегда преломлялись в местных по сути сектах с весьма примечательными особенностями, когда для адепта важнее не «искусство в себе», а «себя в искусстве». Вместо постижения религиозных глубин и высот - радостный экстаз от пребывания в статусе «старцев» и приближенных к высотам. Таково и православие киевского образца с его действительно чудесными, чувственными певчими, соблазнившими не одну магнатшу или даже императрицу. Таковы и вроде бы иудеи хасидского толка, якобы чудесным образом получившие посвящение из-за Карпатских гор. Но во всех случаях речь идет о социальной мимикрии одного и того же субэтноса правобережной «третьей провинции».
Внутривидовая конкуренция, по определению, наиболее жесткая в рамках одного субэтноса, занимающего единую нишу, хорошо объясняет причины и все особенности здешних погромов - как антисемитских, так и семитских. Как там было у Пушкина про «спор славян между собой»? Так и здесь - про спор потомков безжалостных кочевников.
Продолжение следует
( предыд. глава, начало)
Недавние события в Киеве и Одессе лишний раз доказывают, насколько тонок слой цивилизации поверх глубинных тысячелетних наслоений. Стоит только правопорядку дать слабину, и на поверхность выходят социальные инстинкты потомственных кочевников, сухопутных пиратов, не просто готовых, но алчущих погромов, грабежей, насилия, порабощения. «Двести лет вместе» после привнесения в Дикое поле цивилизации под именем Новороссии - это совсем недолго по историческим меркам. До сих пор страна Украина разделена на точно такие же провинции со своими этносами и субэтносами, как и при скифах или киммерийцев. Языки и народы движутся с востока на запад, а структура потока остается неизменной, как плесы и перекаты на большой реке.
С учетом всего вышеизложенного, мы можем внимательнее взглянуть на эти разные украины, разделенные главными реками. При этом еще раз сфокусируем внимание на трех контурах управления в каждом из трех основных субэтносов (или поколениях этносов).
На восточном краю в приазовской степи и далее всегда располагался самый молодой и воинственный окраинский этнос (скифы при киммерийцах, сарматы при скифах, потом хазары при аварах и так далее вплоть до казаков). Вмещающим ландшафтом для него были набеговые и отчасти торговые пути с ключевыми укрепленными пунктами, от которых и между которыми кочевали воинственные отряды. Соответственно, главным сословием здесь были воины-добытчики, а походные гаремы с обслугой, включая мелких торговцев, и третейское сословие доверенных ветеранов ему подчинены. Ветераны при этом, как правило, оставались в укрепрайонах и помимо поддержания общего порядка во «втором сословии» имели важную функцию сбора информации. Поэтому в их прямом ведении были собственные лазутчики, а также лица бродячих профессий как музыканты, гадалки или странники.
Еще раз подчеркну, что структура этносов и субэтносов, зависящая от ландшафта и путей сообщений, сложилась очень давно, при скифах в связи с влиянием растущих соседних цивилизаций. С тех пор сами этносы и субэтносы постепенно меняются в ходе миграций и развития культуры, но самые общие пропорции сохраняются. Субэтносы вместе работают в системе как шестеренки, и при смене некоторых остальные сохраняют работающий паттерн, стереотипы отношений. Так что нам необязательно подробно рассматривать все периоды этноистории, достаточно реконструировать относительно простой скифский.
На левобережье Днепра от нынешнего Чернигова и почти до самого моря практически всегда находился «тыл» кочевого воинства, где при скифах кочевали, а при казаках оседали на земле семейные хозяйства сухопутных пиратов. Здесь, как мы уже знаем, ведущим «сословием» являются матроны - владелицы детей, стад, рабов, кибиток, а равно права на взимание дани с окрестных земледельцев и проезжих торговцев. По мере развития этноистории это «второе сословие» усложнится, появятся приказчики, факторы, ювелиры, потом самостоятельные торговые дома и т.д.. Но в целом отношения между воинским, торговым и третейским сословиями, стоящими над земледельческим и городским базисом, будут развиваться по одним и тем же алгоритмам взаимодействия.
Левобережный субэтнос с доминирующим вторым сословием находился в постоянном движении, конкурируя в рамках традиций за лучшие пастбища, мета и периоды сбора дани. Успех в конкуренции и выживании зависел от прочных связей с военным сословием, но не только. Мы уже говорили о том, что именно здесь, вдали от фронтов, социальная роль ветеранов как третейского сословия Левобережья была наибольшей. Поэтому кочующие хозяйства и весь субэтнос неизбежно дифференцировались на три части в своей опоре либо на первое, либо на третье сословие, либо балансируя между ними. Очевидно, что хозяйства, потерявшие реальную связь с отцом-командиром, но желающие сохранить статус и богатства, обязаны были не просто подкармливать бродячее третейское сословие, а стать центром его притяжения, вплоть до кооптации старшего родственника в состав этого прообраза «священноначалия». Иллюстрацией к такому варианту может служить библейский сюжет с благословлением Авраама неким местным «царем» Мелхиседеком после принесения ему даров. Впрочем, этот эпизод характерен, скорее, для третьей «провинции» (правобережной в нашем случае), где как раз третейское сословие обычно доминирует. Собственно, переход из второй «провинции» в третью неизбежен в какой-то момент полной потери связи с первой, фронтовой «провинцией» для конкретного богатого клана, управляемого от имени Отца матроной при помощи родственника, вхожего в третейское, волховское сословие.
Что еще стоит выделить из субэтнических реалий «второй провинции»? Это постоянная конкуренция кланов за влияние, статусное первенство. Поначалу для этого хватало медных, потом серебряных и золотых украшений на матроне и ее кибитке. Но по мере роста численности и влияния третейского сословия «ветеранов» важным признаком статуса было их присутствие на пирах, с обязательным эпическим рассказом о героях и богах. Лучше всего с музыкальным сопровождением и с подтанцовкой. Опять же чем больше нездешних мифов и сакральных амулетов при «ветеранах», тем выше его статус в округе, тем солиднее приглашающие и спонсирующие его кланы.
«Третья провинция» кочевого царства (каганата) обращена не к растущей на юге цивилизации, а к подальше от нее, ближе к лесу, за широкой рекой. Уже в скифские времена часть «царского» племени ксаев, уйдя на Правобережье, фактически перестала участвовать в общеобязательных военных походах на юг. Да и то сказать, вовлечение скифов в ассирийскую историю растянуло коммуникации чересчур. Это с левого берега Днепра кибитки могли двинутся навстречу воинской дружине, а с юго-западного берега Каспия дружина с трофеями могла добраться до своих за пару месяцев, используя для этого благоприятные периоды. А в «третью провинцию» нужно было с трудом за полгода добираться. Кроме того, Подолия и Волынь слишком тесно зажаты между лесами и предгорьями с окрестными племенами, всегда готовыми занять нишу в случае отъезда сильнейших. Или еще хуже - часть правобережных скифов поедет на войну, а другая останется, заняв территорию. Так собственно и было.
Другой фактор из-за близости спасительных лесов - местное земледельческое население, протославяне легко могли от слишком жестких притеснений сбежать и лишить скифских панов продовольствия и фуража. И наоборот, при посильной дани под защитой не пришлых, кочевых, а полукочевых панов возникал стимул к развитию хозяйства, вполне себе прообраз раннефеодальной системы. Из совокупности всех факторов возникает этносоциальная структура, сочетающая обширные домены кланов царского племени и участие менее знатных скифов, формально равных по статусу, в общей обороне, относительно локальных набегах, сборе и распределении дани. В общих чертах эта структура магнатов и шляхты над «быдлом» так и сохранилась в этих местах вплоть до ХХ века, а также была экспортирована на северо-запад в Польшу.
Фактически в «третьей провинции» первое сословие измельчало и обратилось в «шляхту», контролирующую немногие торговые шляхи. Вельможные паны, магнаты возглавили на местах «второе сословие», поскольку именно они контролировали перераспределение дани и торговлю. Что же касается третейского сословия, то на место «ветеранов» здесь неизбежно пришли «старцы», волхвы, возглавляющие ватаги мелких торговцев, шутов, музыкантов, мошенников, то есть по-нашему скоморохов. Эти многочисленные ватаги просачивались в промежутках между доменами «магнатов», разбивали там постоянные лагеря - будущие местечки, но по случаю праздничных ритуалов точно также, как и на левом берегу, приглашались в гости к панам.
Сила и влияние третейского сословия в «третьей провинции» основаны на: 1) общем интересе и вытекающей из него «сухаревской конвенции»; 2) вездесущем проникновении и шпионстве, предполагающем оценку силы вельмож и окрестных атаманов; 3) связях с окрестными атаманами и, прежде всего, с левобережными «царями», которые в перерывах между походами на юг стремились «навести порядок» и на северо-западе. То есть именно «третье сословие» было проводником влияния «центральной власти» на правом берегу. Но между ними и левобережной «царской властью» был и есть еще один посредник.
Как мы уже вычислили, богатая левобережная «безотцовщина», прикрываемая авторитетом третейского «ветеранского» сословия, все равно должна была опасаться расформирования в силу кочевых традиций. Поэтому кочевала ближе к родственникам по женской линии или просто торговым партнерам на краю степи - либо к югу у моря, там где цвела древняя Ольвия, либо к лесостепному северу у слияния Десны с Днепром. К этим крайним пределам добавляются центры притяжения в виде укрепленных застав возле бродов и порогов на Днепре, традицию которых ветеранское третейское сословие перенесло из фронтирной «первой провинции».
Соответственно, по мере удлинения срока «безотцовщины» до запредельных для местной традиции (кстати, не отсюда ли в библейских анналах девятисотлетние возрасты патриархов?) сиротские, но весьма богатые семейства неизбежно перебирались на правый берег Днепра. Однако там условий для свободного кочевья вовсе не было, разве что вдоль южных морских и северных лесных границ, а кроме того плотность «шляхетского» населения и готовность его к грабежам конкурентов заставляла держаться поближе к лесу, реке или морю и к городам, греческим или славянским. Поэтому вполне естественными местами обитания для «безотцовщины» на правом берегу стали места, ныне известные под именами Киев и Одесса, а на левом берегу - в районе Запорожья и Днепропетровска. Там и во времена Великой Скифии тоже возникли первые каменные городища, служившие царям зимними столицами, хотя вряд ли в современном смысле этого слова.
Для нашего этноисторического анализа и синтеза важно заметить, что некий субэтнос, часть «второго сословия», игравший во «второй провинции» на левом берегу функцию «куратора» третейского сословия, легко перемещался на правый берег. И там в «третьей провинции» эти или такие же кланы играли смежную торгово-посредническую роль, но уже в рамках «третьего сословия». Так же как все третейское сословие они базировались в важных узлах торговых путей, но не внутренних, а внешних для «третьей провинции». И это особое положение делало их кураторами местного «второго сословия» не только в части торговли, но и в части отступных для более сильных левобережных соседей. То есть по своей социальной функции это двойное лево-правобережное субсословие было мытарями, сначала самодеятельными, а затем под эгидой «царей» и каганов.
Порядки и традиции на двух берегах, а равно освящающие их мифы и символы неизбежно расходятся и всегда были различными. При этом сохраняются родственные поначалу, а впоследствии деловые отношения между двумя субсословиями мытарей и «таможенных консультантов», а точнее - организаторов контрабанды. Соответственно, для этой плохо скрываемой связи должна быть общая идеологическая и тайная символическая основа. Собственно, именно поэтому порожденные разными и отдаленными друг от друга во времени и пространстве процессы этногенеза эти двойственные сословия мытарей и контрабандистов ощущают себя близкими по духу. Речь, как все уже, наверное, догадались, идет о происхождении евреев, порождаемых этногенезом варварской периферии разных цивилизаций.
Однако, из этой общей реконструкции не следует, что все, кто называет себя евреями, имеют отношение к скифской (или арамейской, или германской) варварской знати. И наоборот, не все потомки даже этого двойного субсословия записались в иудеи.
Еще раз обратим внимание на основную массу третейского сословия в «третьей провинции». Мы сразу же заметили, что здесь речь изначально шла о «лжеветеранах», торгующих выдуманным статусом, украденными эпосами, промышляющих мелким мошенничеством, шпионажем, доносами сильным мира сего. То есть наша реконструкция легко объясняет истероидную «артистическую» психологию правобережных «элит», которую мы отчетливо наблюдаем сегодня в период острого кризиса в Киеве. Притом что доминирование этой «элиты» на правом берегу всегда было возможно только на такой основе - стравливания друг с другом местных и левобережных магнатов, вовлечение во внутренний кризис сильных внешних игроков, чтобы ослабить всех и сохранить свои пусть слабые, но контрольные в данной местности позиции.
Статус «старцев» правобережной элиты всегда был основан на проповеди той или иной заимствованной мифологии - религиозной или, в последние сто лет, атеистической, не суть важно. Импортные мифологии сменяли друг друга, скифских «ветеранов» меняли эллинские «философы», славянские «волхвы», православные «старцы», и так далее вплоть до компартийных идеологов и либеральных грантоедов. Экономическую основу при этом составляло кураторство над идеологически выверенными шоуменами и торговцами символическим нагруженной мелочевкой - «волхвы» над скоморохами, попы над кобзарями, секретари парткомов над кобзонами. Где-то здесь же и корни офеней, связанных со старыми обрядами православия.
Местечковые «старцы» и претенденты на их нишу всегда держали нос по ветру, чтобы торговать идеологией, обеспечивающей надежный доход и внешние связи. Но при этом привнесенные на Правобережье религии всегда преломлялись в местных по сути сектах с весьма примечательными особенностями, когда для адепта важнее не «искусство в себе», а «себя в искусстве». Вместо постижения религиозных глубин и высот - радостный экстаз от пребывания в статусе «старцев» и приближенных к высотам. Таково и православие киевского образца с его действительно чудесными, чувственными певчими, соблазнившими не одну магнатшу или даже императрицу. Таковы и вроде бы иудеи хасидского толка, якобы чудесным образом получившие посвящение из-за Карпатских гор. Но во всех случаях речь идет о социальной мимикрии одного и того же субэтноса правобережной «третьей провинции».
Внутривидовая конкуренция, по определению, наиболее жесткая в рамках одного субэтноса, занимающего единую нишу, хорошо объясняет причины и все особенности здешних погромов - как антисемитских, так и семитских. Как там было у Пушкина про «спор славян между собой»? Так и здесь - про спор потомков безжалостных кочевников.
Продолжение следует