О наших и не наших (16)
16. Шаткий Пьедестал
Нами пройдено уже достаточно, чтобы смоделировать промежуточные выводы, необходимые для дальнейшего исследования более тонких деталей.
Во-первых, мы уверенно можем отнести Украину к вполне определенному типу экстравертных наций (и мозаичных этносов), сформированных волнами «пиратской» экспансии и миграции. Но при этом отличие украинцев от морских «постпиратских» держав (Британия, США, Япония) в сухопутном, степном антураже истории, в котором насильственные, разрушительные волны преобладали над стабильными торговыми связями. Поэтому до XVIII века социально-экономическое развитие этой огромной территории не преодолело даже барьера, отделяющего феодальное государство от пиратской рабовладельческой вольницы. Хотя по сравнению с патриархальными родо-племенными порядками основной части евразийской Великой Степи, балансирование на грани вхождения в цивилизацию можно считать относительно прогрессивным.
Становление Российской Империи, в том числе усилиями кооптированной казацкой и православной протоэлиты, привело к упразднению главного фактора, сформировавшего старшие украинские этносы - разрушительного влияния кочевников Великой Степи. Младший новороссийский этнос, сыновний по отношению к малороссийскому, вырос в условиях державной стабильности и бурного экономического роста. Однако исторические стереотипы старших этносов - малороссийского и правобережного в кризисные периоды периодически ведут к воспроизводству средневековой феодальной системы отношений и даже более ранних анархических образцов. Тем не менее, в отсутствие указанного главного фактора и при стабилизирующей роли России, включая огромную украинскую диаспору, политические движения и проекты, эксплуатирующие отмирающие древние стереотипы, объективно обречены на поражение. Поэтому на практике они имеют иное, вполне прагматичное значение «карт некозырной масти» в политическом торге.
Впрочем, на уровне политических элит, как и в других странах, древние стереотипы соперничества и формирования коалиций вполне востребованы в качестве ритуалов «политического театра». Исконная киммерийско-скифская «экстравертность элит» также сохранилась и востребована для выживания современной украинской элиты. В данном контексте под «экстравертностью элит» понимается ориентация на уже теперь не набеговую, а торгово-экономическую экспансию вовне. Территория самой страны - это всего лишь тыловая база для внешнеполитических и внешнеэкономических проектов, а заодно НЗ на случай ухудшения внешней конъюнктуры. Лидерство в «экстравертной элите» возникает и поддерживается только умением выстраивать экспансивные планы и осуществлять их хотя бы частично. Впрочем, умение защищать территорию в условиях давления или вторжения сильного противника тоже необходимо.
В скобках напомним, что основные трения у казацкой старшины с польскими королями возникли из-за желания казаков постоянно воевать и грабить окрестные страны. Только на этом занятии строился авторитет гетьмана. Ни Польша, ни даже Порта такой возможности для свободы действий сечевиков не могли предоставить, ибо были вовлечены в политику Нового времени, а не романтического средневековья. И только Россия имела возможность направить энергию казачества на экспансию в восточном направлении.
Даже самые длинные периоды экспансивных рейдов по ближнему и дальнему зарубежью рано или поздно заканчиваются, и наступает необходимость подведения итогов - то есть проверки баланса сил на практике. Возвращение из дальнего похода скифского царя или гетьмана Малой Тартарии объективно означало перераспределение внутренних сфер влияния. В этом случае «экстравертность элит» проявлялась в том числе и в том, что никаких иных (интровертных, интуитивных) способов выяснить силу гетьмана и его потенциальных соперников не было, кроме как в форме маневров и «майданов».
К тому же именно сильный гетьман (как и ранее скифско-сарматские цари) был обязан кого-то из лидеров тыловой элиты показательно разгромить на страх всем прочим, чтобы укрепить свою власть. По этой самой причине все потенциальные жертвы «царского гнева», с одной стороны, заранее вступали в переговоры и торги о размерах дани, но также стремились скучковаться на удобном для совместной обороны месте, то есть на каком-нибудь древнем «майдане». Поскольку базой здешней власти всегда было степное Левобережье между Днепром и Доном, то основными кандидатами на показательный разгром всегда были правобережные и северные лесостепные отдаленные родственники и данники. Кстати, не исключено, что именно со срединным положением киевской горы и оврагов между Правобережьем и лесостепью связано возвышение этого оборонительного контрапункта против степной левобережной власти.
Из этого экскурса делаем легко проверяемый вывод, что киевские «майданы» были и есть признак не слабости, но неопределенности истинной силы «гетьмана». Соответственно, истерические эмоции и бахвальство «майданщиков» - суть отражение страха не только перед властью, но прежде всего - страха своих же майданных союзников, стремящихся опередить в закулисных переговорах и определить между собой «слабое звено» для сдачи в обмен на благоволение и сохранение уделов.
Почему, например, в 1990-х не было никаких майданов, несмотря на гораздо более худшие социально-экономические условия? Потому что власть была откровенно слаба. Но как только за спиной Кучмы внезапно возник Путин в Кремле, тут же потребовался пробный «майдан», чтобы попробовать, насколько в реальности, а не в телевизионной картинке усилилась Банковая. Заодно и провести первые раунды закулисных торгов.
В 2004 году Кучма вовсю манипулировал Путиным, дезориентированным кремлевскими «аналитиками», чтобы напугать не столь уже и сильными и вовсе не кремлевскими «донецкими» всех остальных. А поскольку ни один из трех недолегитимных гетьманов (на конец декабря) не обладал нужными ресурсами для полноты власти, западно-евразийская степь привычно распалась на два берега - два «полуцарства». Но если учесть, что на рубеже 2014 года легитимный гетьман один, и его внешнеэкономический рейд в Пекин и Москву был успешным, то развертывание «майдана» определено именно усилением легитимной власти, страхом перед потерей «удельными князьями» и их внешними союзниками своих политических позиций и желанием организовать «новый торг».
Собственно, украинский Майдан - это есть каждый раз устроение живого пьедестала для политического лидера, иногда на олимпийский манер - тройного или двойного. Умение взойти на такую шаткую и ненадежную конструкцию - уже свидетельство пригодности политического лидера. Потому как можно и полететь с самого верха вверх тормашками, теряя корону, мантию и булаву.
Вместе с сопутствующими маневрами вроде обозначения смелых рейдов по тыловым базам Майдан есть исторически аутентичная форма коллективного политического арбитража, по итогам которого определяется, кто будет объявлен виновным, плохим и подлежащим изъятию из обращения с разделом имущества и сферы влияния в пользу оставшихся. Исходя из этого основного стереотипа, элитного инстинкта разрешения политических споров и кризисов необходимо более внимательно посмотреть на структуру украинских этносов, чтобы найти проводников и бенефициаров этой специфически украинской сферы элитных разборок и междусобойчиков.
Но прежде чем перейти к этой увлекательной главе исследования, предложим читателю очень известную иллюстрацию из русской классики - «Сказка о царе Салтане» Пушкина. Описанный в начале сказки политический расклад вполне соответствует стереотипу вольной степной державы: царь-батюшка воюет где-то далеко, внутреннюю политику вершат приближенные мамки и сватьи, а судьба младой царицы и ее сына решается в результате интриги, связанной с перехватом каналов связи между фронтом и тылом. Вот и ответьте на вопрос, кто в такой державе, разделенной на мужскую (военную) и женскую (тыловую) половины, может повлиять на исход кризисных противоречий между ними. Точнее речь идет о культурном сословии, включающем и хитрого дьяка, и гонца, считающегося надежным вестником.
Продолжение следует
Нами пройдено уже достаточно, чтобы смоделировать промежуточные выводы, необходимые для дальнейшего исследования более тонких деталей.
Во-первых, мы уверенно можем отнести Украину к вполне определенному типу экстравертных наций (и мозаичных этносов), сформированных волнами «пиратской» экспансии и миграции. Но при этом отличие украинцев от морских «постпиратских» держав (Британия, США, Япония) в сухопутном, степном антураже истории, в котором насильственные, разрушительные волны преобладали над стабильными торговыми связями. Поэтому до XVIII века социально-экономическое развитие этой огромной территории не преодолело даже барьера, отделяющего феодальное государство от пиратской рабовладельческой вольницы. Хотя по сравнению с патриархальными родо-племенными порядками основной части евразийской Великой Степи, балансирование на грани вхождения в цивилизацию можно считать относительно прогрессивным.
Становление Российской Империи, в том числе усилиями кооптированной казацкой и православной протоэлиты, привело к упразднению главного фактора, сформировавшего старшие украинские этносы - разрушительного влияния кочевников Великой Степи. Младший новороссийский этнос, сыновний по отношению к малороссийскому, вырос в условиях державной стабильности и бурного экономического роста. Однако исторические стереотипы старших этносов - малороссийского и правобережного в кризисные периоды периодически ведут к воспроизводству средневековой феодальной системы отношений и даже более ранних анархических образцов. Тем не менее, в отсутствие указанного главного фактора и при стабилизирующей роли России, включая огромную украинскую диаспору, политические движения и проекты, эксплуатирующие отмирающие древние стереотипы, объективно обречены на поражение. Поэтому на практике они имеют иное, вполне прагматичное значение «карт некозырной масти» в политическом торге.
Впрочем, на уровне политических элит, как и в других странах, древние стереотипы соперничества и формирования коалиций вполне востребованы в качестве ритуалов «политического театра». Исконная киммерийско-скифская «экстравертность элит» также сохранилась и востребована для выживания современной украинской элиты. В данном контексте под «экстравертностью элит» понимается ориентация на уже теперь не набеговую, а торгово-экономическую экспансию вовне. Территория самой страны - это всего лишь тыловая база для внешнеполитических и внешнеэкономических проектов, а заодно НЗ на случай ухудшения внешней конъюнктуры. Лидерство в «экстравертной элите» возникает и поддерживается только умением выстраивать экспансивные планы и осуществлять их хотя бы частично. Впрочем, умение защищать территорию в условиях давления или вторжения сильного противника тоже необходимо.
В скобках напомним, что основные трения у казацкой старшины с польскими королями возникли из-за желания казаков постоянно воевать и грабить окрестные страны. Только на этом занятии строился авторитет гетьмана. Ни Польша, ни даже Порта такой возможности для свободы действий сечевиков не могли предоставить, ибо были вовлечены в политику Нового времени, а не романтического средневековья. И только Россия имела возможность направить энергию казачества на экспансию в восточном направлении.
Даже самые длинные периоды экспансивных рейдов по ближнему и дальнему зарубежью рано или поздно заканчиваются, и наступает необходимость подведения итогов - то есть проверки баланса сил на практике. Возвращение из дальнего похода скифского царя или гетьмана Малой Тартарии объективно означало перераспределение внутренних сфер влияния. В этом случае «экстравертность элит» проявлялась в том числе и в том, что никаких иных (интровертных, интуитивных) способов выяснить силу гетьмана и его потенциальных соперников не было, кроме как в форме маневров и «майданов».
К тому же именно сильный гетьман (как и ранее скифско-сарматские цари) был обязан кого-то из лидеров тыловой элиты показательно разгромить на страх всем прочим, чтобы укрепить свою власть. По этой самой причине все потенциальные жертвы «царского гнева», с одной стороны, заранее вступали в переговоры и торги о размерах дани, но также стремились скучковаться на удобном для совместной обороны месте, то есть на каком-нибудь древнем «майдане». Поскольку базой здешней власти всегда было степное Левобережье между Днепром и Доном, то основными кандидатами на показательный разгром всегда были правобережные и северные лесостепные отдаленные родственники и данники. Кстати, не исключено, что именно со срединным положением киевской горы и оврагов между Правобережьем и лесостепью связано возвышение этого оборонительного контрапункта против степной левобережной власти.
Из этого экскурса делаем легко проверяемый вывод, что киевские «майданы» были и есть признак не слабости, но неопределенности истинной силы «гетьмана». Соответственно, истерические эмоции и бахвальство «майданщиков» - суть отражение страха не только перед властью, но прежде всего - страха своих же майданных союзников, стремящихся опередить в закулисных переговорах и определить между собой «слабое звено» для сдачи в обмен на благоволение и сохранение уделов.
Почему, например, в 1990-х не было никаких майданов, несмотря на гораздо более худшие социально-экономические условия? Потому что власть была откровенно слаба. Но как только за спиной Кучмы внезапно возник Путин в Кремле, тут же потребовался пробный «майдан», чтобы попробовать, насколько в реальности, а не в телевизионной картинке усилилась Банковая. Заодно и провести первые раунды закулисных торгов.
В 2004 году Кучма вовсю манипулировал Путиным, дезориентированным кремлевскими «аналитиками», чтобы напугать не столь уже и сильными и вовсе не кремлевскими «донецкими» всех остальных. А поскольку ни один из трех недолегитимных гетьманов (на конец декабря) не обладал нужными ресурсами для полноты власти, западно-евразийская степь привычно распалась на два берега - два «полуцарства». Но если учесть, что на рубеже 2014 года легитимный гетьман один, и его внешнеэкономический рейд в Пекин и Москву был успешным, то развертывание «майдана» определено именно усилением легитимной власти, страхом перед потерей «удельными князьями» и их внешними союзниками своих политических позиций и желанием организовать «новый торг».
Собственно, украинский Майдан - это есть каждый раз устроение живого пьедестала для политического лидера, иногда на олимпийский манер - тройного или двойного. Умение взойти на такую шаткую и ненадежную конструкцию - уже свидетельство пригодности политического лидера. Потому как можно и полететь с самого верха вверх тормашками, теряя корону, мантию и булаву.
Вместе с сопутствующими маневрами вроде обозначения смелых рейдов по тыловым базам Майдан есть исторически аутентичная форма коллективного политического арбитража, по итогам которого определяется, кто будет объявлен виновным, плохим и подлежащим изъятию из обращения с разделом имущества и сферы влияния в пользу оставшихся. Исходя из этого основного стереотипа, элитного инстинкта разрешения политических споров и кризисов необходимо более внимательно посмотреть на структуру украинских этносов, чтобы найти проводников и бенефициаров этой специфически украинской сферы элитных разборок и междусобойчиков.
Но прежде чем перейти к этой увлекательной главе исследования, предложим читателю очень известную иллюстрацию из русской классики - «Сказка о царе Салтане» Пушкина. Описанный в начале сказки политический расклад вполне соответствует стереотипу вольной степной державы: царь-батюшка воюет где-то далеко, внутреннюю политику вершат приближенные мамки и сватьи, а судьба младой царицы и ее сына решается в результате интриги, связанной с перехватом каналов связи между фронтом и тылом. Вот и ответьте на вопрос, кто в такой державе, разделенной на мужскую (военную) и женскую (тыловую) половины, может повлиять на исход кризисных противоречий между ними. Точнее речь идет о культурном сословии, включающем и хитрого дьяка, и гонца, считающегося надежным вестником.
Продолжение следует