Бочонок меда (21)
21. Взлет мысли
Самое небанальное занятие - обосновывать самоочевидные вещи, не требующие особых доказательств. Это как ставить особые опыт для доказательства наличия воздуха вокруг почтенной публики, или же комментировать восход солнца, рассказывая о том, что на самом деле это мы движемся вокруг и навстречу неподвижному светилу. Еще сложнее задача объяснить зрителям восхода, что в прошлом люди могли воспринимать это банальное явление как-то иначе, не так, как мы.
Последнее двадцатилетие XV века было именно таким ранним утренним часом, когда немногие бодрствующие и только что разбуженные всерьез переживали, случится ли рассвет, а кроме того ожидали его на пару часов раньше из-за перевода стрелок часов на колокольне. И все же, это предпредрассветное ожидание не могло не завершиться явлением утреннего светила, обещающего приближение будущего рассвета. Рождение Венеры на горизонте виднее всего из наивысшей флорентийской башни мировой культуры. Это еще не восход, но уже начало рассвета и смена времени суток, то есть исторических эпох. Вроде бы ничего особенно не изменилось вокруг, но многое изменилось в умонастроении бодрствующих и призывавших всех проснуться. С одной стороны и спешить некуда, есть еще время, но зато появилась уверенность в будущем рассвете, независимо от скрипящего механизма церковных часов.
В самом начале, в первые годы Чинквеченто в европейских умах изменилось очень многое и, прежде всего, из-за географических открытий и колониальной экспансии, а вместе с ними многое начало меняться и на других континентах. Мы уже обсудили, как открытие Америки (континента, а не Вест-Индии) резко переменило отношение элит к римской церкви, но пока еще не к религии. Просто многие заметили несовершенство механизма и перестали оправдывать несовершенства ватиканского «механика». Мастера из Германии и Швейцарии вскоре обнаружили, что и сами могут стать «часовщиками» и эти более компактные, многочисленные и дешевые «часы» работают не хуже. Нельзя сказать, что протестантские «механики» лучше, просто ушла в прошлое былая монополия на религиозную идеологическую цензуру, в том числе и в отношении научных знаний.
Географические открытия, положенные граверами на атлас карт, повлекли резкое, буквально в одночасье расширение горизонта мысли европейцев. Изданная в 1507 году карта мира Вальдземюллера имеет еще очень смутные очертания континентов, но это уже вполне привычная нам карта двух полушарий:
А поскольку мысли и идеи не существуют изолированно, то диктуемая географами динамика расширения горизонтов обязательно распространяется и на смежные сферы общего знания - о народах, животных и растениях, веществах и лекарствах и так далее. Случайно ли молодого Парацельса неудержимо потянуло в путешествия за новыми знаниями именно в этот начальный период XVI века? Вернее так: Случайно ли общая тяга к путешествиям и открытиям породила Парацельса?
Но еще большее влияние даже не на умы, а на человеческий разум как явление оказало всеобщее осознание шарообразности Земли. Возможно, для отдельных умов, как для Колумба, это сугубо теоретическое знание не было откровением. Об этом и много раньше догадывались философы и геометры. Но обыденное, то есть практическое сознание Земли не как плоскости, а как шара пришло вместе с отчетами о путешествиях Колумба, Кабота, Веспуччи, да Гамы, Магеллана и других соискателей улыбки Фортуны, а главное - вместе с первой картой двух полушарий, закрепившей новое имя Нового света.
Это был огромный качественный рывок в расширении горизонта до космического уровня точки зрения на Землю, а самое главное - в развитии абстрактного мышления и его отделения от мышления конкретного. Оказывается, видимая плоскость - это на самом деле шар! Под шкурой буйвола в клетке таился тигр! Без этого рывка сознания за горизонт не могли бы не то что состояться, а даже мыслиться опыты Галилея. Ведь перо того же веса падает намного медленнее камня. И все же абстрактный закон тяготения был признан более сильным, чем конкретный видимый эмпирический результат, за которым он скрывается. Из этого же корня вырастут позже законы Кеплера и Ньютона, «вещь в себе» Канта и геометрия Лобачевского.
Но справедливости ради не будем забывать и о том, что этот рывок к новому качеству абстрактного мышления был подготовлен долгими и довольно сумрачными веками систематических упражнений философов, поэтов и теологов. Ведь божественные законы скрыты за несовершенной поверхностью жизнью, и об этом соотношении земного и небесного шла речь на симпозиумах флорентийских неоплатоников, отраженных в триумфах «Весны».
В последнее двадцатилетие XV века это продвижение к рассвету, к постижению скрытых божественных законов было и само скрыто под густой вуалью средневековых представлений. И все же без этого осторожного и скрытого, незаметного стороннему взгляду продвижения, без систематизации накопленного прежними эпохами знания и понимания последующий рывок был бы невозможен и необъясним. Так же как необъясним восход солнца на востоке, если не предположить его «подземного», ночного движения от запада обратно.
Но, между прочим, в майянской символике психологических установок такое скрытое, осторожное движение «ночного солнца» к будущему рассвету называется «Ягуаром». По необъяснимому совпадению в майянском календаре больших эпох период 1480-90-х годов числится именно под этим знаком. Работа эпохи Ягуара - это соединение в работающую систему отдельных ростков нового, пробившихся в предыдущую эпоху Тростника (1460-70-е), с традиционными и возрожденными знаниями.
Еще одно столь же странное совпадение - это рождение двух титанов Возрождения под этим самым знаком Ягуара. Причем именно Леонардо и Микеланджело проделали основную работу продвижения искусства из прежней эпохи в новую. Разница лишь в том, что мотивацией Леонардо было стремление к прогрессу, к техническому совершенству, присущему намного более поздней эпохе Восхода. Отчего интерес к его дневникам, опытам, картинам оказался отодвинут на три века. А пик интереса к «Моне Лизе» отстоит от ее создания ровно на те же самые четыреста лет. При том же способе действия, основанном на систематизации и интеграции всего доступного опыта в практику, мотивация Микеланджело другая - это вполне практическая экспансия в пространстве, не ограниченная эскизами и заметками на бумаге.
В то же время Рафаэль полностью принадлежит новой эпохе как классик Высокого Возрождения. Его установка «Кремня в Кремне» и есть, с одной стороны опора на лучшую, флорентийскую школу, а с другой стороны преподнесение вовне, преподавание современниками потомкам всей внешней красоты и совершенства техники. Но никак не продвижение и развитие этого совершенства в предыдущую «эпоху Ягуара», когда он был слишком юн.
Боттичелли, наоборот, не имеет отношения к новой эпохе. Он помог полностью закрыть, завершить прежнюю эпоху «гуманистического» позднего Средневековья. Символическим прощанием с эпохой для Сандро стало «Мистическое Рождество». А для города, и для Ренессанса в целом таким видимым поворотом стала в 1504 году победа светской «партии Леонардо» над религиозной «партией Боттичелли» при выборе места для статуи Давида.
На этом символические совпадения не заканчиваются. Мы уже убедились, что главным содержанием начала XVI века является повсеместное расширение горизонта сознания. Для описания соответствующей психологической установки древние майя рисовали знак Орла. Высота полета этой птицы отодвигает горизонты, а ее зоркость наполняет широкое поле множеством деталей. Между тем именно в первое двадцатилетие эпохи (1500-1519 годы) динамика расширения горизонтов была наиболее высокой. И опять же в календаре майя этот период проходит под двойным знаком «Орла в Орле».
Нет, я ни на чем таком не настаиваю, но и опустить, не упомянуть об этих совпадениях смены майянских эпох и европейских исторических периодов сменой тоже не имею права.
Смена психологических установок элиты не может ограничиваться лишь наукой или философией, она проявляется и в искусстве, и в религии, во всем. В искусстве приход эпохи Орла ознаменована самой знаменитой скульптуры - «Давид» Микеланджело, созданной в 1501-504 годах, а также самой знаменитой картины - «Мона Лиза» Леонардо (1503-05).
Сама история создания «Давида» является символической иллюстрацией к смене эпох. Сорок лет прекрасный гигант был скрыт, как будто похоронен в надколотой глыбе мрамора, погибающей от осадков на задворках Санта-Мария-дель-Фьоре. Но вместе с ростом, переездом во Флоренцию и взрослением мальчика и юноши Микеланджело его Давид незаметно, как «ночное солнце» продвигался, чтобы выйти на свет в новую эпоху.
Автор сам сформулировал принцип своей творческой работы: Внутри глыбы мрамора он видит будущую скульптуру, а потом сам отсекает все лишнее. Но этот принцип очень точно совпадает с принципом научной работы Галилея или Кеплера - внутри грубой, неотесанной массы эмпирических данных ученый видит совершенные линии божественных формул, отражающих совершенные законы Природы. Тот факт, что глыба мрамора была еще и надколота предшественниками и размыта дождями, лишний раз подчеркивает силу абстрагированного замысла, побеждающего несовершенство вещей.
Так и леонардова «Джоконда» является победой над несовершенством материала, техники, триумфом совершенного и продуманного замысла, к которому косвенно причастен Сандро Боттичелли, прилюдно насмехавшийся над подсобной ролью пейзажа в живописи, где главное - это иконография, символика лиц, поз, движений, отношений, но никак не пейзажного фона. Хотя в «Весне» или «Рождении Венеры» пейзажный фон тоже несет символическую нагрузку, но это, во-первых, исключение, а кроме того, если убрать этот пейзаж, картина потеряет в художественной красоте, но остальной символики будет все равно достаточно для понимания глубокого смысла. Это как вынуть холст из красивой рамы.
Однако в случае с «Джокондой» все совсем не так. На некоторых копиях картины пейзажный фон был со временем полностью затемнен, и с репродукции на нас смотрит самая обыкновенная молодая домохозяйка, без каких-либо признаков таинственности. А после расчистки и реставрации фонового пейзажа, даже на несовершенной копии из Прадо эффект глубины и таинственности возвратился. То есть «Мона Лиза» - это ответный аргумент в давнем споре двух гениев. Хотя Боттичелли и сам в последней серии работ на тему жития св.Зиновия (1500-05) главным содержанием полагает городской пейзаж, на фоне которого происходят события. И здесь тоже, как у Леонардо, вечность и красота наполняют картину, одухотворяя и приобщая к себе смертных людей.
«Давид», перемещенный в светский контекст площади Синьории из религиозного контекста главного флорентийского храма, символизирует и предвосхищает скорую победу светской власти над церковной, но также и в первую очередь победу божественного разума, дарованного Давиду, над необузданной мощью природных сил Голиафа.
«Мона Лиза» символизирует раздвижение горизонта сознания. Поэтому автор еще и обрезал колонны, бывшие по краям первоначального варианта. От портретов в интерьере, на фоне ограниченного пространства средневекового города, художник ведет к изображению лучшей половины человечества на фоне величественных горных вершин. А если учесть незримое присутствие и другой половины в лице художника, то налицо диалог двух начал и, соответственно, двух главных партий европейской элиты. Одна из них, стремящая за пределы Флоренции, Италии, Европы обращена взором к далеким вершинам и лежащим за ними краям. Другая обращена к своему дому, традициям, в том числе религиозным, комфорту, в том числе и душевному.
В первоначальном варианте картины в начале десятилетия присутствует баланс двух сторон. Если убрать пейзаж, то лучшая половина становится банальной и скучной, за ее кокетливо-надменной улыбкой нет никакой тайны, кроме скрытых за самодовольством мещанских страхов. Но как только улыбка вписана в контекст линий бесконечного пейзажа, у европейской буржуазной культуры появляется совсем иной, более высокий смысл, включая преодоление самой себя.
К концу двадцатилетия колонны галереи исчезнут из рамки картины. Баланс двух начал и двух партий смещается в пользу экспансии, а спокойствие и надежность дома куда-то пропадают. И теперь уже улыбка Джоконды отражает ее ироническое отношение к возвышенным устремлениям и хищным дерзаниям, за которые придется расплачиваться утратой этих самых ценностей.
Продолжение следует
Самое небанальное занятие - обосновывать самоочевидные вещи, не требующие особых доказательств. Это как ставить особые опыт для доказательства наличия воздуха вокруг почтенной публики, или же комментировать восход солнца, рассказывая о том, что на самом деле это мы движемся вокруг и навстречу неподвижному светилу. Еще сложнее задача объяснить зрителям восхода, что в прошлом люди могли воспринимать это банальное явление как-то иначе, не так, как мы.
Последнее двадцатилетие XV века было именно таким ранним утренним часом, когда немногие бодрствующие и только что разбуженные всерьез переживали, случится ли рассвет, а кроме того ожидали его на пару часов раньше из-за перевода стрелок часов на колокольне. И все же, это предпредрассветное ожидание не могло не завершиться явлением утреннего светила, обещающего приближение будущего рассвета. Рождение Венеры на горизонте виднее всего из наивысшей флорентийской башни мировой культуры. Это еще не восход, но уже начало рассвета и смена времени суток, то есть исторических эпох. Вроде бы ничего особенно не изменилось вокруг, но многое изменилось в умонастроении бодрствующих и призывавших всех проснуться. С одной стороны и спешить некуда, есть еще время, но зато появилась уверенность в будущем рассвете, независимо от скрипящего механизма церковных часов.
В самом начале, в первые годы Чинквеченто в европейских умах изменилось очень многое и, прежде всего, из-за географических открытий и колониальной экспансии, а вместе с ними многое начало меняться и на других континентах. Мы уже обсудили, как открытие Америки (континента, а не Вест-Индии) резко переменило отношение элит к римской церкви, но пока еще не к религии. Просто многие заметили несовершенство механизма и перестали оправдывать несовершенства ватиканского «механика». Мастера из Германии и Швейцарии вскоре обнаружили, что и сами могут стать «часовщиками» и эти более компактные, многочисленные и дешевые «часы» работают не хуже. Нельзя сказать, что протестантские «механики» лучше, просто ушла в прошлое былая монополия на религиозную идеологическую цензуру, в том числе и в отношении научных знаний.
Географические открытия, положенные граверами на атлас карт, повлекли резкое, буквально в одночасье расширение горизонта мысли европейцев. Изданная в 1507 году карта мира Вальдземюллера имеет еще очень смутные очертания континентов, но это уже вполне привычная нам карта двух полушарий:
А поскольку мысли и идеи не существуют изолированно, то диктуемая географами динамика расширения горизонтов обязательно распространяется и на смежные сферы общего знания - о народах, животных и растениях, веществах и лекарствах и так далее. Случайно ли молодого Парацельса неудержимо потянуло в путешествия за новыми знаниями именно в этот начальный период XVI века? Вернее так: Случайно ли общая тяга к путешествиям и открытиям породила Парацельса?
Но еще большее влияние даже не на умы, а на человеческий разум как явление оказало всеобщее осознание шарообразности Земли. Возможно, для отдельных умов, как для Колумба, это сугубо теоретическое знание не было откровением. Об этом и много раньше догадывались философы и геометры. Но обыденное, то есть практическое сознание Земли не как плоскости, а как шара пришло вместе с отчетами о путешествиях Колумба, Кабота, Веспуччи, да Гамы, Магеллана и других соискателей улыбки Фортуны, а главное - вместе с первой картой двух полушарий, закрепившей новое имя Нового света.
Это был огромный качественный рывок в расширении горизонта до космического уровня точки зрения на Землю, а самое главное - в развитии абстрактного мышления и его отделения от мышления конкретного. Оказывается, видимая плоскость - это на самом деле шар! Под шкурой буйвола в клетке таился тигр! Без этого рывка сознания за горизонт не могли бы не то что состояться, а даже мыслиться опыты Галилея. Ведь перо того же веса падает намного медленнее камня. И все же абстрактный закон тяготения был признан более сильным, чем конкретный видимый эмпирический результат, за которым он скрывается. Из этого же корня вырастут позже законы Кеплера и Ньютона, «вещь в себе» Канта и геометрия Лобачевского.
Но справедливости ради не будем забывать и о том, что этот рывок к новому качеству абстрактного мышления был подготовлен долгими и довольно сумрачными веками систематических упражнений философов, поэтов и теологов. Ведь божественные законы скрыты за несовершенной поверхностью жизнью, и об этом соотношении земного и небесного шла речь на симпозиумах флорентийских неоплатоников, отраженных в триумфах «Весны».
В последнее двадцатилетие XV века это продвижение к рассвету, к постижению скрытых божественных законов было и само скрыто под густой вуалью средневековых представлений. И все же без этого осторожного и скрытого, незаметного стороннему взгляду продвижения, без систематизации накопленного прежними эпохами знания и понимания последующий рывок был бы невозможен и необъясним. Так же как необъясним восход солнца на востоке, если не предположить его «подземного», ночного движения от запада обратно.
Но, между прочим, в майянской символике психологических установок такое скрытое, осторожное движение «ночного солнца» к будущему рассвету называется «Ягуаром». По необъяснимому совпадению в майянском календаре больших эпох период 1480-90-х годов числится именно под этим знаком. Работа эпохи Ягуара - это соединение в работающую систему отдельных ростков нового, пробившихся в предыдущую эпоху Тростника (1460-70-е), с традиционными и возрожденными знаниями.
Еще одно столь же странное совпадение - это рождение двух титанов Возрождения под этим самым знаком Ягуара. Причем именно Леонардо и Микеланджело проделали основную работу продвижения искусства из прежней эпохи в новую. Разница лишь в том, что мотивацией Леонардо было стремление к прогрессу, к техническому совершенству, присущему намного более поздней эпохе Восхода. Отчего интерес к его дневникам, опытам, картинам оказался отодвинут на три века. А пик интереса к «Моне Лизе» отстоит от ее создания ровно на те же самые четыреста лет. При том же способе действия, основанном на систематизации и интеграции всего доступного опыта в практику, мотивация Микеланджело другая - это вполне практическая экспансия в пространстве, не ограниченная эскизами и заметками на бумаге.
В то же время Рафаэль полностью принадлежит новой эпохе как классик Высокого Возрождения. Его установка «Кремня в Кремне» и есть, с одной стороны опора на лучшую, флорентийскую школу, а с другой стороны преподнесение вовне, преподавание современниками потомкам всей внешней красоты и совершенства техники. Но никак не продвижение и развитие этого совершенства в предыдущую «эпоху Ягуара», когда он был слишком юн.
Боттичелли, наоборот, не имеет отношения к новой эпохе. Он помог полностью закрыть, завершить прежнюю эпоху «гуманистического» позднего Средневековья. Символическим прощанием с эпохой для Сандро стало «Мистическое Рождество». А для города, и для Ренессанса в целом таким видимым поворотом стала в 1504 году победа светской «партии Леонардо» над религиозной «партией Боттичелли» при выборе места для статуи Давида.
На этом символические совпадения не заканчиваются. Мы уже убедились, что главным содержанием начала XVI века является повсеместное расширение горизонта сознания. Для описания соответствующей психологической установки древние майя рисовали знак Орла. Высота полета этой птицы отодвигает горизонты, а ее зоркость наполняет широкое поле множеством деталей. Между тем именно в первое двадцатилетие эпохи (1500-1519 годы) динамика расширения горизонтов была наиболее высокой. И опять же в календаре майя этот период проходит под двойным знаком «Орла в Орле».
Нет, я ни на чем таком не настаиваю, но и опустить, не упомянуть об этих совпадениях смены майянских эпох и европейских исторических периодов сменой тоже не имею права.
Смена психологических установок элиты не может ограничиваться лишь наукой или философией, она проявляется и в искусстве, и в религии, во всем. В искусстве приход эпохи Орла ознаменована самой знаменитой скульптуры - «Давид» Микеланджело, созданной в 1501-504 годах, а также самой знаменитой картины - «Мона Лиза» Леонардо (1503-05).
Сама история создания «Давида» является символической иллюстрацией к смене эпох. Сорок лет прекрасный гигант был скрыт, как будто похоронен в надколотой глыбе мрамора, погибающей от осадков на задворках Санта-Мария-дель-Фьоре. Но вместе с ростом, переездом во Флоренцию и взрослением мальчика и юноши Микеланджело его Давид незаметно, как «ночное солнце» продвигался, чтобы выйти на свет в новую эпоху.
Автор сам сформулировал принцип своей творческой работы: Внутри глыбы мрамора он видит будущую скульптуру, а потом сам отсекает все лишнее. Но этот принцип очень точно совпадает с принципом научной работы Галилея или Кеплера - внутри грубой, неотесанной массы эмпирических данных ученый видит совершенные линии божественных формул, отражающих совершенные законы Природы. Тот факт, что глыба мрамора была еще и надколота предшественниками и размыта дождями, лишний раз подчеркивает силу абстрагированного замысла, побеждающего несовершенство вещей.
Так и леонардова «Джоконда» является победой над несовершенством материала, техники, триумфом совершенного и продуманного замысла, к которому косвенно причастен Сандро Боттичелли, прилюдно насмехавшийся над подсобной ролью пейзажа в живописи, где главное - это иконография, символика лиц, поз, движений, отношений, но никак не пейзажного фона. Хотя в «Весне» или «Рождении Венеры» пейзажный фон тоже несет символическую нагрузку, но это, во-первых, исключение, а кроме того, если убрать этот пейзаж, картина потеряет в художественной красоте, но остальной символики будет все равно достаточно для понимания глубокого смысла. Это как вынуть холст из красивой рамы.
Однако в случае с «Джокондой» все совсем не так. На некоторых копиях картины пейзажный фон был со временем полностью затемнен, и с репродукции на нас смотрит самая обыкновенная молодая домохозяйка, без каких-либо признаков таинственности. А после расчистки и реставрации фонового пейзажа, даже на несовершенной копии из Прадо эффект глубины и таинственности возвратился. То есть «Мона Лиза» - это ответный аргумент в давнем споре двух гениев. Хотя Боттичелли и сам в последней серии работ на тему жития св.Зиновия (1500-05) главным содержанием полагает городской пейзаж, на фоне которого происходят события. И здесь тоже, как у Леонардо, вечность и красота наполняют картину, одухотворяя и приобщая к себе смертных людей.
«Давид», перемещенный в светский контекст площади Синьории из религиозного контекста главного флорентийского храма, символизирует и предвосхищает скорую победу светской власти над церковной, но также и в первую очередь победу божественного разума, дарованного Давиду, над необузданной мощью природных сил Голиафа.
«Мона Лиза» символизирует раздвижение горизонта сознания. Поэтому автор еще и обрезал колонны, бывшие по краям первоначального варианта. От портретов в интерьере, на фоне ограниченного пространства средневекового города, художник ведет к изображению лучшей половины человечества на фоне величественных горных вершин. А если учесть незримое присутствие и другой половины в лице художника, то налицо диалог двух начал и, соответственно, двух главных партий европейской элиты. Одна из них, стремящая за пределы Флоренции, Италии, Европы обращена взором к далеким вершинам и лежащим за ними краям. Другая обращена к своему дому, традициям, в том числе религиозным, комфорту, в том числе и душевному.
В первоначальном варианте картины в начале десятилетия присутствует баланс двух сторон. Если убрать пейзаж, то лучшая половина становится банальной и скучной, за ее кокетливо-надменной улыбкой нет никакой тайны, кроме скрытых за самодовольством мещанских страхов. Но как только улыбка вписана в контекст линий бесконечного пейзажа, у европейской буржуазной культуры появляется совсем иной, более высокий смысл, включая преодоление самой себя.
К концу двадцатилетия колонны галереи исчезнут из рамки картины. Баланс двух начал и двух партий смещается в пользу экспансии, а спокойствие и надежность дома куда-то пропадают. И теперь уже улыбка Джоконды отражает ее ироническое отношение к возвышенным устремлениям и хищным дерзаниям, за которые придется расплачиваться утратой этих самых ценностей.
Продолжение следует