Васька Красный
В 1893 году Горький написал рассказ "Об одном поэте", в котором три музы предлагают поэту свои программы действий. Первая воспевает возвышенную, постигаемую разумом красоту, бесчувственную, аморальную, асоциальную; вторая предлагает окутать души ласковой негой и сладкими грезами; а третья - изощрённо истязать людей, чтобы подвигнуть их на подвиги:
"- Я помогу тебе, я! - сказала третья муза.- Мои слова - как бичи и иглы терновника. Ничто так не двинет людей, как удары. Их нужно бить; от этого у них будет тоньше кожа, тверже мускулы. О, поверь, оскорбления они скорее поймут, чем ласки, они так изощряются, оскорбляя самих себя и друг друга!.. Только страх погонит их вперед. Но они, эти люди, имеют проклятую способность привыкать ко всему, и тот, кто любит их, не должен забывать об этом. Да, они умеют привыкать, и если бы некто, имеющий власть, решил сечь их ежедневно, то они вскоре привыкли бы и к этому. И потому нужно быть утонченно и разнообразно злым, злым до возбуждения, до ужаса. Наказывая их сегодня жестоко, завтра уже нужно наказание заменить хотя бы менее жестоким, но непременно иным. Для того, чтоб двигать людьми, нужно превзойти их во всем. И нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень, чтоб не миловать их и не тронуться их стонами. А также не нужно позволять им заметить твою любовь к ним, ибо они сочтут ее за слабость и, уверенные в ней, не будут бояться тебя. Нет пощады тому, кто сам не знает пощады! Но можно простить его, когда он раскается.
- Это страшно! - сказал мой поэт.
У него было нежное сердце.
- Это так. Нужно бить рабов - может быть, они озлятся и будут гражданами."
Через шесть лет, в 1899 году, Горький представил, как реализовать этот метод не на словах, а на деле.
Истязать людей предполагается из любви, вот и Васька любит - любит истязать: иная любовь выглядела бы здесь слишком неправдоподобной.
Поскольку "нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень", автор подчеркивает "деревянное" спокойствие Палача: "говорил равнодушным и сиплым голосом", "никогда не злился, он был всегда одинаково молчалив, равнодушен", "незаметно было, чтоб знание того, чем он рискует, живя среди бесчисленных врагов, понижало или повышало его холодную жестокость к девицам", "равнодушный, деревянный голос" его всегда звучал спокойно.
Эмоциональная тупость Васьки распространяется на все его отношения: ко всем своим знакомым он "относился одинаково ровно и совершенно безучастно" (потому у него не было друзей), "никто из девиц не слыхал от Васьки ни одного ласкового слова, хотя многие из них были его наложницамии" ("-Ну и чёрт! - отзывались о нем девицы.- Совсем деревянный какой-то...").
Акцент на отношениях с девицами нужен для соответствия методу: "чтоб не миловать их и не тронуться их стонами". Хотя здесь больше подошло бы "чтобы миловать их и не тронуться их стонами". У Горького "миловать" является эвфемизмом совокупления (например, в рассказе "Однажды осенью"; см. комментарий к рассказу). Этот смысл был понятен современникам. В интернете встречается текст рассказа, напечатанный по "Волжскому вестнику", видимо, без восстановления цензурных купюр (https://ruslit.traumlibrary.net/book/gorkiy-pss30-01/gorkiy-pss30-01.html#s017) Здесь фраза имеет вид: "И нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень, чтоб миновать их и не тронуться их стонами." (Цензор равнодушно и не без холодного сарказма обошелся с авторским текстом.)
Окружающих Васька считает такими же бесчувственными, как и он сам:
"Васька хлестнул ее ремнем по плечам.
- Иди на двор!
- Что ты? Чай, теперь зима... холодно мне будет...
- Ладно! Разве ты можешь чувствовать?.."
С образом эмоционально тупого палача совершенно не вяжется выходка с переодеванием, когда "ночью в баню, где сидела Вера, мучимая жаждой, страхом и тьмой, явился дьявол". Этот эпизод нужен только для того, чтобы продемонстрировать, как это - быть "утонченно и разнообразно злым, злым до возбуждения, до ужаса".
"Для того, чтоб двигать людьми, нужно превзойти их во всем": "он обладал страшной силой и допьяна никогда не напивался - трудно было сладить с ним. Не раз ему подсыпали мышьяк в пищу, чай и пиво, и однажды довольно удачно, но он выздоровел. Он как-то узнавал обо всем, что предпринималось против него".
"Нет пощады тому, кто сам не знает пощады!": "они прыгали вокруг его кровати и щипали, рвали его за волосы, плевали в лицо ему, дергали за больную ногу. Их глаза горели, они смеялись, ругались, рычали, как собаки; их издевательства над ним принимали невыразимо гадкий и циничный характер. Они впали в упоение местью, дошли в ней до бешенства. Все в белом, полуодетые, разгоряченные толкотней, они были чудовищно страшны."
"Но можно простить его, когда он раскается.":
"она стала говорить ему о его жестокости, вспоминая разные случаи.
- Молчи! - просил он ее, а когда она не послушалась, он хрипло крикнул: - Молчи, говорю!
В этот вечер они не говорили больше. Ночью у Васьки был бред; из широкой груди его вырывался хрип, вой. Васька скрежетал зубами и размахивал в воздухе правой рукой, иногда ударяя ею себя в грудь."
"- Прощайте! - вдруг сказал Васька, наклонив голову и не глядя на девиц.- Про... прощайте!
Некоторые их них молча поклонились ему, но он не видел этого; а Лида спокойно сказала:
- Прощай, Василий Мироныч...
- Прощайте... да...
Фельдшер и больничный служитель взяли его под мышки и, подняв с лавки, повели к двери. Но он опять поворотился к девицам:
- Прощайте... был я... точно что...
Еще два или три голоса сказали ему:
- Прощай, Василий...
- Ничего не поделаешь! - тряхнул он головой, и на лице его явилось что-то удивительно не подходившее к нему.- Прощайте! Христа ради... которые... которым..."
Здесь героя массово прощают в буквальном смысле (наверное, автор так шутит); ритуал раскланивания раньше уже встречался (в рассказе "Женщина с голубыми глазами" о сезонной ярмарочной проституции).
В рассказе "Об одном поэте" людей предполагалось истязать для того, чтобы возвысить их и подвигнуть на подвиги. То, что 6 лет спустя этот метод дрессировки гражданственности реализован в публичном доме, показывает, с какой иронией автор теперь относится к своей прежней идее. Васька выбивает из девиц человечность с тупой настойчивостью автомата, исполняющего заложенную программу. Выражение смертельного, ненасытного голода - словно мигающий сигнал прибора, находящегося в режиме поиска. Наконец, нашёл:
"- Вон как - и говорить-то не можешь! - молвила Аксинья, обертывая косу вокруг шеи.- До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?.. Ну, уж потерпи... ведь это пройдет... это сперва только больно... я знаю!
На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
- Дай... водицы...
И выражение неудовлетворенного голода исчезло из его глаз."
Каких же граждан удалось воспитать по методу 3-й музы?
"среди девиц царил самый образцовый порядок; их было одиннадцать, и все они были смирны, как овцы. Находясь в добродушном настроении и разговаривая со знакомым гостем, Фекла Ермолаевна часто хвасталась своими девицами, как хвастаются свиньями или коровами."
"Трудно сказать, чего больше было у девиц в отношении к Ваське: страха перед ним или ненависти к нему. Все они заигрывали с ним и заискивали у него, каждая из них усердно добивалась чести быть его любовницей, и в то же время все они подговаривали своих «кредитных» друзей сердца, гостей и знакомых «вышибал» избить Ваську."
"Ее же подруги,- а зачастую и единомышленницы,- связывали ей руки и ноги, завязывали рот, и тут же, на полу кухни и на глазах у них, виновную пороли."
Сознательные граждане ведут борьбу за социальные права: "требование улучшения пищи или права уходить из дома на прогулку". Дальше их требования не идут, потому что в своём образе жизни они не видят ничего зазорного или ненормального.
Эта картина воспитания гражданок публичного дома удивительно напоминает происходящее сейчас, во время "пандемии covid-19". Трудно избавиться от ощущения какой-то мрачной справедливости происходящего, что, разумеется, ни в коей мере не оправдывает мерзавцев, которые всё это устроили, не превращает их в эдаких ангелов апокалипсиса. Автор замечательно изобразил, как извиняется Васька. Думаю, извинения власти будут звучать примерно так же: "Ничего не поделаешь! Прощайте! Христа ради... которые... которым..." с поклоном с борта личной яхты или ероплана.
Горький вообще удивительно футуристичен. Васька - это цифровое правительство, электронная очередь. Аксинья - тоже автомат, резиновая кукла. Сейчас есть такие кошечки на солнечной батарейке: они машут лапкой и в такт с ней водят глазками. А раньше были настенные часы с кошачьей мордой над циферблатом, двигавшей глазами в такт с маятником. Не нужно обманываться "человечностью" Ксюшки: это автоматически отработали программы "уход за раненым" и "прощание с мужем". Человечность бы не позволила.
Это понял и Васька:
"- Увозят! Уве-езут его, маво милого...- вдруг дико завыла Аксинья, грохнувшись на лавку.
Васька дрогнул и поднял голову кверху. Глаза у него страшно заблестели; он стоял, внимательно вслушиваясь в этот вой, и дрожащими губами тихо говорил:
- Вот... дура! Вот так ду-ура!"
И прозрение "Пусть будет ясное сознание ошибок и стыд за прошлое. Пусть отвращение к настоящему будет беспокойной, острой болыо и жажда будущего - страстным мучением." наступает не у "исправляемых" граждан, а у "естествоиспытателя" Васьки. Это не ирония автора, а чувство реальности, а сегодняшний Всемогущий Васька-Палач - это реинкарнация поэта с большим и нежным сердцем шестилетней давности.
Проституция при Романовых.
"В городе было несколько высших учебных заведений, много молодежи, поэтому дома терпимости составляли в нем целый квартал: длинную улицу и несколько переулков."
Растление молодёжи было поставлено на поток. Причем, при полной поддержке власти:
"Он водил компанию с полицейскими, с такими же, как сам он, «вышибалами» и с сыщиками, которых всегда много бывает в публичных домах."
И даже по принуждению власти:
"- Проститутка... Видишь - о выключке пишет. Это, значит, чтобы я полиции дал обещание, что женюсь
на ней, тогда ей возвратят паспорт, а книжку у нее отберут, и будет она с той поры свободная! Вник?"
("Коновалов", 1896)
Разумеется, властям было прекрасно известно, каким издевательствам подвергаются "сестры во Христе", как и прочим гражданам:
"В пьяном виде девицы, не скрывали этих чувств и громко жаловались гостям на Ваську; но, так как гости приходили к ним не затем, чтоб защищать их, жалобы не имели последствий. В тех же случаях, когда они возвышались до истерического крика и рыданий и Васька слышал их,- его огненная голова показывалась в дверях зала и равнодушный, деревянный голос говорил:
- Эй ты, не дури...
- Палач! Изверг! - кричала девица.- Как ты смеешь уродовать меня? Посмотрите, господин, как он меня расписал плетью...- И девица делала попытку сорвать с себя лиф... Тогда Васька подходил к ней, брал ее за руку и, не изменяя голоса,- что было особенно страшно,- уговаривал ее:
- Не шуми... угомонись. Что орешь без толку? Пьяная ты... смотри!
Почти всегда этого было достаточно, и очень редко Ваське приходилось уводить девицу из зала."
Впрочем, наши граждане не были зверьми. Они проституток жалели (и вожделели), как и наши великие писатели-гуманисты. Впрочем, всё это наверняка происходит и сейчас, разве что не в таких масштабах, но расцветёт буйным цветом с окончательной легализацией проституции. Да, нашим царебожникам и любителям похрустеть булками есть за что бороться:
"- Василий Мироныч! - умоляюще говорила девушка.- Ты меня не тронь! Не тронь... тронешь - удавлюсь я...
- Иди, дура, веревку дам! - равнодушно, без усмешки говорил Васька. Он всегда добивался, чтоб виновные сами шли к нему. [у нас исключительно добровольная вакцинация]
- Краул кричать буду... Стекла выбью!..- задыхаясь, от страха, перечисляла девица всё, что она может сделать.
- Бей стекла,- а я тебя заставлю жрать их! - говорит Васька." [граждане свободны в своём выборе]
"И упрямая девица сдавалась, подходила к Палачу; если же она не хотела сделать этого, Васька сам шел к ней, брал ее за волосы и бросал на пол. Ее же подруги,- а зачастую и единомышленницы,- связывали ей руки и ноги, завязывали рот, и тут же, на полу кухни и на глазах у них, виновную пороли. Если это была бойкая девица, которая могла и пожаловаться, ее пороли толстым ремнем, чтобы не рассечь ее кожу, и сквозь простыню, смоченную водой, чтоб на теле не оставалось кровоподтеков. Употребляли также длинные и тонкие мешочки, набитые песком и дресвой,- удар таким мешком по ягодицам причинял человеку тупую боль, и боль эта не проходила долго..."
"у него в кармане шаровар всегда лежала плетка о трех концах на короткой дубовой рукоятке, отполированной частым употреблением. В ремни этой плетки была искусно вделана проволока, из которой на концах ремней образовывалась кисть. Первый же удар плетки просекал кожу до костей, и часто, для того, чтобы усилить боль, на иссеченную спину приклеивали горчичник или же клали тряпки, смоченные круто соленой водой."
"Она заперла ее в баню и там кормила соленой икрой."
"Она сошла с ума от ужаса.
Это было зимой. Поутру другого дня ее, босую и в одной рубашке, вели из бани в дом по глубокому снегу, она же тихонько смеялась и говорила счастливым голосом:
- Завтра я с мамой опять пойду к обедне... опять пойду... опять пойду к обедне..."
"Он вытолкнул ее в дверь кухни, провел, подхлестывая ремнем, по сеням и на дворе приказал ей лечь
на бугор снега."
"И, толкнув ее лицом в снег, он втиснул в него ее голову для того, чтобы не было слышно ее криков, и долго хлестал ее ремнем"
"Засни-ка в зале еще раз! Я тебя тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду..."
"- Я помогу тебе, я! - сказала третья муза.- Мои слова - как бичи и иглы терновника. Ничто так не двинет людей, как удары. Их нужно бить; от этого у них будет тоньше кожа, тверже мускулы. О, поверь, оскорбления они скорее поймут, чем ласки, они так изощряются, оскорбляя самих себя и друг друга!.. Только страх погонит их вперед. Но они, эти люди, имеют проклятую способность привыкать ко всему, и тот, кто любит их, не должен забывать об этом. Да, они умеют привыкать, и если бы некто, имеющий власть, решил сечь их ежедневно, то они вскоре привыкли бы и к этому. И потому нужно быть утонченно и разнообразно злым, злым до возбуждения, до ужаса. Наказывая их сегодня жестоко, завтра уже нужно наказание заменить хотя бы менее жестоким, но непременно иным. Для того, чтоб двигать людьми, нужно превзойти их во всем. И нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень, чтоб не миловать их и не тронуться их стонами. А также не нужно позволять им заметить твою любовь к ним, ибо они сочтут ее за слабость и, уверенные в ней, не будут бояться тебя. Нет пощады тому, кто сам не знает пощады! Но можно простить его, когда он раскается.
- Это страшно! - сказал мой поэт.
У него было нежное сердце.
- Это так. Нужно бить рабов - может быть, они озлятся и будут гражданами."
Через шесть лет, в 1899 году, Горький представил, как реализовать этот метод не на словах, а на деле.
Истязать людей предполагается из любви, вот и Васька любит - любит истязать: иная любовь выглядела бы здесь слишком неправдоподобной.
Поскольку "нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень", автор подчеркивает "деревянное" спокойствие Палача: "говорил равнодушным и сиплым голосом", "никогда не злился, он был всегда одинаково молчалив, равнодушен", "незаметно было, чтоб знание того, чем он рискует, живя среди бесчисленных врагов, понижало или повышало его холодную жестокость к девицам", "равнодушный, деревянный голос" его всегда звучал спокойно.
Эмоциональная тупость Васьки распространяется на все его отношения: ко всем своим знакомым он "относился одинаково ровно и совершенно безучастно" (потому у него не было друзей), "никто из девиц не слыхал от Васьки ни одного ласкового слова, хотя многие из них были его наложницамии" ("-Ну и чёрт! - отзывались о нем девицы.- Совсем деревянный какой-то...").
Акцент на отношениях с девицами нужен для соответствия методу: "чтоб не миловать их и не тронуться их стонами". Хотя здесь больше подошло бы "чтобы миловать их и не тронуться их стонами". У Горького "миловать" является эвфемизмом совокупления (например, в рассказе "Однажды осенью"; см. комментарий к рассказу). Этот смысл был понятен современникам. В интернете встречается текст рассказа, напечатанный по "Волжскому вестнику", видимо, без восстановления цензурных купюр (https://ruslit.traumlibrary.net/book/gorkiy-pss30-01/gorkiy-pss30-01.html#s017) Здесь фраза имеет вид: "И нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень, чтоб миновать их и не тронуться их стонами." (Цензор равнодушно и не без холодного сарказма обошелся с авторским текстом.)
Окружающих Васька считает такими же бесчувственными, как и он сам:
"Васька хлестнул ее ремнем по плечам.
- Иди на двор!
- Что ты? Чай, теперь зима... холодно мне будет...
- Ладно! Разве ты можешь чувствовать?.."
С образом эмоционально тупого палача совершенно не вяжется выходка с переодеванием, когда "ночью в баню, где сидела Вера, мучимая жаждой, страхом и тьмой, явился дьявол". Этот эпизод нужен только для того, чтобы продемонстрировать, как это - быть "утонченно и разнообразно злым, злым до возбуждения, до ужаса".
"Для того, чтоб двигать людьми, нужно превзойти их во всем": "он обладал страшной силой и допьяна никогда не напивался - трудно было сладить с ним. Не раз ему подсыпали мышьяк в пищу, чай и пиво, и однажды довольно удачно, но он выздоровел. Он как-то узнавал обо всем, что предпринималось против него".
"Нет пощады тому, кто сам не знает пощады!": "они прыгали вокруг его кровати и щипали, рвали его за волосы, плевали в лицо ему, дергали за больную ногу. Их глаза горели, они смеялись, ругались, рычали, как собаки; их издевательства над ним принимали невыразимо гадкий и циничный характер. Они впали в упоение местью, дошли в ней до бешенства. Все в белом, полуодетые, разгоряченные толкотней, они были чудовищно страшны."
"Но можно простить его, когда он раскается.":
"она стала говорить ему о его жестокости, вспоминая разные случаи.
- Молчи! - просил он ее, а когда она не послушалась, он хрипло крикнул: - Молчи, говорю!
В этот вечер они не говорили больше. Ночью у Васьки был бред; из широкой груди его вырывался хрип, вой. Васька скрежетал зубами и размахивал в воздухе правой рукой, иногда ударяя ею себя в грудь."
"- Прощайте! - вдруг сказал Васька, наклонив голову и не глядя на девиц.- Про... прощайте!
Некоторые их них молча поклонились ему, но он не видел этого; а Лида спокойно сказала:
- Прощай, Василий Мироныч...
- Прощайте... да...
Фельдшер и больничный служитель взяли его под мышки и, подняв с лавки, повели к двери. Но он опять поворотился к девицам:
- Прощайте... был я... точно что...
Еще два или три голоса сказали ему:
- Прощай, Василий...
- Ничего не поделаешь! - тряхнул он головой, и на лице его явилось что-то удивительно не подходившее к нему.- Прощайте! Христа ради... которые... которым..."
Здесь героя массово прощают в буквальном смысле (наверное, автор так шутит); ритуал раскланивания раньше уже встречался (в рассказе "Женщина с голубыми глазами" о сезонной ярмарочной проституции).
В рассказе "Об одном поэте" людей предполагалось истязать для того, чтобы возвысить их и подвигнуть на подвиги. То, что 6 лет спустя этот метод дрессировки гражданственности реализован в публичном доме, показывает, с какой иронией автор теперь относится к своей прежней идее. Васька выбивает из девиц человечность с тупой настойчивостью автомата, исполняющего заложенную программу. Выражение смертельного, ненасытного голода - словно мигающий сигнал прибора, находящегося в режиме поиска. Наконец, нашёл:
"- Вон как - и говорить-то не можешь! - молвила Аксинья, обертывая косу вокруг шеи.- До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?.. Ну, уж потерпи... ведь это пройдет... это сперва только больно... я знаю!
На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
- Дай... водицы...
И выражение неудовлетворенного голода исчезло из его глаз."
Каких же граждан удалось воспитать по методу 3-й музы?
"среди девиц царил самый образцовый порядок; их было одиннадцать, и все они были смирны, как овцы. Находясь в добродушном настроении и разговаривая со знакомым гостем, Фекла Ермолаевна часто хвасталась своими девицами, как хвастаются свиньями или коровами."
"Трудно сказать, чего больше было у девиц в отношении к Ваське: страха перед ним или ненависти к нему. Все они заигрывали с ним и заискивали у него, каждая из них усердно добивалась чести быть его любовницей, и в то же время все они подговаривали своих «кредитных» друзей сердца, гостей и знакомых «вышибал» избить Ваську."
"Ее же подруги,- а зачастую и единомышленницы,- связывали ей руки и ноги, завязывали рот, и тут же, на полу кухни и на глазах у них, виновную пороли."
Сознательные граждане ведут борьбу за социальные права: "требование улучшения пищи или права уходить из дома на прогулку". Дальше их требования не идут, потому что в своём образе жизни они не видят ничего зазорного или ненормального.
Эта картина воспитания гражданок публичного дома удивительно напоминает происходящее сейчас, во время "пандемии covid-19". Трудно избавиться от ощущения какой-то мрачной справедливости происходящего, что, разумеется, ни в коей мере не оправдывает мерзавцев, которые всё это устроили, не превращает их в эдаких ангелов апокалипсиса. Автор замечательно изобразил, как извиняется Васька. Думаю, извинения власти будут звучать примерно так же: "Ничего не поделаешь! Прощайте! Христа ради... которые... которым..." с поклоном с борта личной яхты или ероплана.
Горький вообще удивительно футуристичен. Васька - это цифровое правительство, электронная очередь. Аксинья - тоже автомат, резиновая кукла. Сейчас есть такие кошечки на солнечной батарейке: они машут лапкой и в такт с ней водят глазками. А раньше были настенные часы с кошачьей мордой над циферблатом, двигавшей глазами в такт с маятником. Не нужно обманываться "человечностью" Ксюшки: это автоматически отработали программы "уход за раненым" и "прощание с мужем". Человечность бы не позволила.
Это понял и Васька:
"- Увозят! Уве-езут его, маво милого...- вдруг дико завыла Аксинья, грохнувшись на лавку.
Васька дрогнул и поднял голову кверху. Глаза у него страшно заблестели; он стоял, внимательно вслушиваясь в этот вой, и дрожащими губами тихо говорил:
- Вот... дура! Вот так ду-ура!"
И прозрение "Пусть будет ясное сознание ошибок и стыд за прошлое. Пусть отвращение к настоящему будет беспокойной, острой болыо и жажда будущего - страстным мучением." наступает не у "исправляемых" граждан, а у "естествоиспытателя" Васьки. Это не ирония автора, а чувство реальности, а сегодняшний Всемогущий Васька-Палач - это реинкарнация поэта с большим и нежным сердцем шестилетней давности.
Проституция при Романовых.
"В городе было несколько высших учебных заведений, много молодежи, поэтому дома терпимости составляли в нем целый квартал: длинную улицу и несколько переулков."
Растление молодёжи было поставлено на поток. Причем, при полной поддержке власти:
"Он водил компанию с полицейскими, с такими же, как сам он, «вышибалами» и с сыщиками, которых всегда много бывает в публичных домах."
И даже по принуждению власти:
"- Проститутка... Видишь - о выключке пишет. Это, значит, чтобы я полиции дал обещание, что женюсь
на ней, тогда ей возвратят паспорт, а книжку у нее отберут, и будет она с той поры свободная! Вник?"
("Коновалов", 1896)
Разумеется, властям было прекрасно известно, каким издевательствам подвергаются "сестры во Христе", как и прочим гражданам:
"В пьяном виде девицы, не скрывали этих чувств и громко жаловались гостям на Ваську; но, так как гости приходили к ним не затем, чтоб защищать их, жалобы не имели последствий. В тех же случаях, когда они возвышались до истерического крика и рыданий и Васька слышал их,- его огненная голова показывалась в дверях зала и равнодушный, деревянный голос говорил:
- Эй ты, не дури...
- Палач! Изверг! - кричала девица.- Как ты смеешь уродовать меня? Посмотрите, господин, как он меня расписал плетью...- И девица делала попытку сорвать с себя лиф... Тогда Васька подходил к ней, брал ее за руку и, не изменяя голоса,- что было особенно страшно,- уговаривал ее:
- Не шуми... угомонись. Что орешь без толку? Пьяная ты... смотри!
Почти всегда этого было достаточно, и очень редко Ваське приходилось уводить девицу из зала."
Впрочем, наши граждане не были зверьми. Они проституток жалели (и вожделели), как и наши великие писатели-гуманисты. Впрочем, всё это наверняка происходит и сейчас, разве что не в таких масштабах, но расцветёт буйным цветом с окончательной легализацией проституции. Да, нашим царебожникам и любителям похрустеть булками есть за что бороться:
"- Василий Мироныч! - умоляюще говорила девушка.- Ты меня не тронь! Не тронь... тронешь - удавлюсь я...
- Иди, дура, веревку дам! - равнодушно, без усмешки говорил Васька. Он всегда добивался, чтоб виновные сами шли к нему. [у нас исключительно добровольная вакцинация]
- Краул кричать буду... Стекла выбью!..- задыхаясь, от страха, перечисляла девица всё, что она может сделать.
- Бей стекла,- а я тебя заставлю жрать их! - говорит Васька." [граждане свободны в своём выборе]
"И упрямая девица сдавалась, подходила к Палачу; если же она не хотела сделать этого, Васька сам шел к ней, брал ее за волосы и бросал на пол. Ее же подруги,- а зачастую и единомышленницы,- связывали ей руки и ноги, завязывали рот, и тут же, на полу кухни и на глазах у них, виновную пороли. Если это была бойкая девица, которая могла и пожаловаться, ее пороли толстым ремнем, чтобы не рассечь ее кожу, и сквозь простыню, смоченную водой, чтоб на теле не оставалось кровоподтеков. Употребляли также длинные и тонкие мешочки, набитые песком и дресвой,- удар таким мешком по ягодицам причинял человеку тупую боль, и боль эта не проходила долго..."
"у него в кармане шаровар всегда лежала плетка о трех концах на короткой дубовой рукоятке, отполированной частым употреблением. В ремни этой плетки была искусно вделана проволока, из которой на концах ремней образовывалась кисть. Первый же удар плетки просекал кожу до костей, и часто, для того, чтобы усилить боль, на иссеченную спину приклеивали горчичник или же клали тряпки, смоченные круто соленой водой."
"Она заперла ее в баню и там кормила соленой икрой."
"Она сошла с ума от ужаса.
Это было зимой. Поутру другого дня ее, босую и в одной рубашке, вели из бани в дом по глубокому снегу, она же тихонько смеялась и говорила счастливым голосом:
- Завтра я с мамой опять пойду к обедне... опять пойду... опять пойду к обедне..."
"Он вытолкнул ее в дверь кухни, провел, подхлестывая ремнем, по сеням и на дворе приказал ей лечь
на бугор снега."
"И, толкнув ее лицом в снег, он втиснул в него ее голову для того, чтобы не было слышно ее криков, и долго хлестал ее ремнем"
"Засни-ка в зале еще раз! Я тебя тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду..."