Случай с философией.
Тогда Санкт- Петербург назывался Ленинградом и никто не имел ничего против.
Раз в два- три года, а то и чаще, я ездил туда доучиваться на врача.
Усовершенствования, специализации, ординатура и т. д.
В медицине- как в Зазеркалье:хочешь оставаться «на уровне»- надо быстро бежать.
Остановишься - отбросит далеко назад.
Но что бы двигаться вперёд, бежать надо в три раза быстрее! Надо потеть на лекциях, участвовать в новых операциях, смотреть, слушать, ловить новое даже в байках старых зубробизонов нейрохирургии, рыться в медицинской литературе....
А с литературой в советские времена было ой как плохо! На многое шли, что бы достать нужную медицинскую книгу.
Смотрел однажды (в Москве уже) операцию в исполнении Александра Николаевича Коновалова. Вдруг в операционную влетает профессор Симерницкий и чуть ли не в операционное поле, под нос академику, суёт толстенный том в пурпурном переплёте.
Я успел прочесть заголовок на английском: «Опухоли третьего желудочка головного мозга у детей».
- Где достал? - с явной завистью спросил Коновалов.
Симерницкий что-то восторженно и возбуждённо стал шептать ему на ухо.
Потом Симерницкий положил книгу на подоконник и минут пять наблюдал за ходом операции.
Публика, присутствующая здесь же, в операционной - солидная и уважаемая.
Тем не менее, когда Симерницкий собирается уходить, книги на подоконнике - нет.
Скандал был грандиозный, но потерю так и не нашли.
Не помню, что бы кто-то уж очень осуждал не пойманного вора.
Вернёмся в Ленинград.
Учиться- легко и приятно.
Но как тоскливо жить зимой в общаге «Дома врачей» , что на Заневском проспекте!
По утрам меня будил колокол Александро-Невской лавры , скорбно звучащий над заледенелой Невой.
Вылезти из-под одеяла- смертельный номер: топили плохо и в помещении было не намного теплее, чем на улице.
В коллективной умывальне «на этаже» - вода только холодная. Душ- в подвале, но только по вечерам, через день, в очередь с женщинами.
Выход один: обливаюсь ледяной водою из под крана . Матерясь и синея, растираюсь казённым вафельным полотенцем. Делаю зарядку.
Становится тепло и чуть веселее.
Перспектива переться по промёрзшим улицам до института им. Поленова, уже не кажется такой пугающей.
Тротуары - обледенели. Идёшь, поминутно поскальзываясь и спотыкаясь.
Прямые исторические улицы работают, как ускорители: любой ветерок они превращают в пронизывающий поток студеного ветра
Идёшь такой утренней призрачной порой и кажется, что вот-вот, прямо сейчас, выползет из-за угла чёрная сгорбленная фигура и повлечёт за собою на санках мёртвое тело, завёрнутое в белые простыни.
Пиво « с подогревом» в уличных киосках. И ничего теплее не сыскать за те деньги, что взял из дома, уезжая на четырёхмесячные курсы.
Сюда я приехал из Мурманска. Там то- же холодно. Но мурманский холод - наружный,поверхностный. Он обжигает лицо, морозит руки, но до костей не пробирает.
В Ленинграде же холод тяжёлый, могильный.
Ради нейрохирургии это всё можно стерпеть, но зачем к циклу пристегнули ещё и военку с философией?!
Военным делом нас терроризировали десять дней. Пропустить - нельзя.
Один из докторов попал в Мечниковскую больницу с аппендицитом и весь военный цикл пропустил. Он и справку потом на военной кафедре предъявлял и наш куратор за него просил- ничего не помогло: заставили отрабатывать все пропущенные дни.
Но и военка- пол беды!
Не пропускай, соглашайся со всей их белибердой, лишних вопросов не задавай- вот и будет тебе счастье в виде автоматического зачёта! Утёрлись и забыли.
Хуже было дело с философией.
Я и в школе любил обществоведение, и в институте премного преуспел во всяких диалектических и исторических материализмах с обеими политэкономиями пополам.
Но к ленинградской философии я оказался совершенно не готов!
Преподавала нам её худющая девица,неопределенного возраста ( можно было дать и 25 и 35 лет) с лицом работы Пабло Пикассо, лишённом косметики и с короткой стрижкой.
Одета она была как -то многослойно: всё торчало одно из под другого - свитерок, блузка, кофта. Из под всего этого- какие-то кружева, а сверху - что-то, вроде накидки или вязанного платка. Теперь это можно было бы назвать пончо, но что такое пончо мы тогда не знали. Юбки - макси, то бархатные, то из тяжёлой ткани, типа шинельного сукна.
Весь это наряд дополняли несколько нитей крупнокалиберных бус, а тонкие её пальцы были обременены массивными перстнями с камнями - самоцветами.
Птичьей походкой она входила в аудиторию, взбиралась на кафедру и произносила ломким детским голосом:
- Сегодня ( число, месяц, год). Тема.....
И дальше я не понимал уже ничего!
Девица увлекалась, снисходила с кафедры, расхаживала по аудитории между столами, сама себе дирижировала бледной рукою в перстнях и , как в экстазе, пела:
- С точки зрения банальной эрудиции каждый индивидуум, критически мотивирующий абстракцию, не может игнорировать критерии утопического субъективизма, концептуально интерпретируя общепринятые дефанизирующие поляризаторы, поэтому консенсус, достигнутый диалектической материальной классификацией всеобщих мотиваций в парадогматических связях предикатов, решает проблему усовершенствования формирующих геотрансплантационных квазипузлистатов всех кинетически коррелирующих аспектов....
Значение почти всех слов я знал, но в купе, в едином произносимом тексте, я не мог, как не силился, что либо понять.
Те же чувства испытывали и мои товарищи. Сидят тридцать мужчин , уважаемые в своих городах нейрохирурги и чувствуют себя совершеннейшими идиотами.
Может быть, для этого и преподавали нам философию?
Девица говорила так ровно сорок пять минут.
Затем вновь забиралась на кафедру и спрашивала:
- Вопросы есть?
Вопросов никогда не было.
Только один раз встал грузин Григорий, нейрохирург из Тбилиси и сказал:
- Я русский язык нехорошо знаю. Кое-что чуть-чуть не понял. Не могли бы вы заняться со мной индивидуально?
Философ, не секунды не думая, ответила:
- Хорошо. Давайте обговорим время и место.
Для постижения философии Григорий выбрал ресторан.
Название ресторана сейчас уже не помню, но что-то , по тем временам, шикарное.
Григорий, в отличии от нас, российской нищеты, денег не считал.
В общаге не жил, а снимал номер в гостинице «Москва».
Через неделю Григорий рассказал нам о своей встрече с преподавательницей:
- Я всё самое лучшее заказал. Выпили вина, съели салат с икрой. Ждём горячего. Говорю ей: «Давайте сначала покушаем, а потом поговорим о философии»....
Тут Григорий стал со значением улыбаться, потягиваться и хрустеть суставами.
- Давай, Гриша, не томи! Что дальше ?!
- Дальше? А дальше пришёл её муж, поблагодарил меня за что-то и стали они уходить собираться. «Спасибо», говорят и «До свидания». Я говорю: « Зачем уходите? Обижаете!». Заказал и мужу всего самого лучшего. Пока муж ел, Кира мне по моей тетрадке всё объяснила. На каждую тему - десять слов. Мамой клянусь - не больше! И всё понятно.
- И сколько же тебе этот урок стоил?
Григорий презрительно отмахнулся:
- Что- деньги! Другое обидно. У меня ещё таких женщин не было. Так хотелось....
С тех пор я испытываю некоторую неприязнь к философам, психологам и филологам.
Читаешь их тексты и думаешь: «Это всё ведь гораздо проще можно было бы сказать. И - короче».
Впрочем, сейчас и наши медицинские статьи - не многим лучше. Нечего сказать автору, вот и наводит он тень на плетень с помощью статистики, ссылок, цитат и собственного за уши притянутого мизерного опыта.
Но выглядит всё это- очень научно.
Раз в два- три года, а то и чаще, я ездил туда доучиваться на врача.
Усовершенствования, специализации, ординатура и т. д.
В медицине- как в Зазеркалье:хочешь оставаться «на уровне»- надо быстро бежать.
Остановишься - отбросит далеко назад.
Но что бы двигаться вперёд, бежать надо в три раза быстрее! Надо потеть на лекциях, участвовать в новых операциях, смотреть, слушать, ловить новое даже в байках старых зубробизонов нейрохирургии, рыться в медицинской литературе....
А с литературой в советские времена было ой как плохо! На многое шли, что бы достать нужную медицинскую книгу.
Смотрел однажды (в Москве уже) операцию в исполнении Александра Николаевича Коновалова. Вдруг в операционную влетает профессор Симерницкий и чуть ли не в операционное поле, под нос академику, суёт толстенный том в пурпурном переплёте.
Я успел прочесть заголовок на английском: «Опухоли третьего желудочка головного мозга у детей».
- Где достал? - с явной завистью спросил Коновалов.
Симерницкий что-то восторженно и возбуждённо стал шептать ему на ухо.
Потом Симерницкий положил книгу на подоконник и минут пять наблюдал за ходом операции.
Публика, присутствующая здесь же, в операционной - солидная и уважаемая.
Тем не менее, когда Симерницкий собирается уходить, книги на подоконнике - нет.
Скандал был грандиозный, но потерю так и не нашли.
Не помню, что бы кто-то уж очень осуждал не пойманного вора.
Вернёмся в Ленинград.
Учиться- легко и приятно.
Но как тоскливо жить зимой в общаге «Дома врачей» , что на Заневском проспекте!
По утрам меня будил колокол Александро-Невской лавры , скорбно звучащий над заледенелой Невой.
Вылезти из-под одеяла- смертельный номер: топили плохо и в помещении было не намного теплее, чем на улице.
В коллективной умывальне «на этаже» - вода только холодная. Душ- в подвале, но только по вечерам, через день, в очередь с женщинами.
Выход один: обливаюсь ледяной водою из под крана . Матерясь и синея, растираюсь казённым вафельным полотенцем. Делаю зарядку.
Становится тепло и чуть веселее.
Перспектива переться по промёрзшим улицам до института им. Поленова, уже не кажется такой пугающей.
Тротуары - обледенели. Идёшь, поминутно поскальзываясь и спотыкаясь.
Прямые исторические улицы работают, как ускорители: любой ветерок они превращают в пронизывающий поток студеного ветра
Идёшь такой утренней призрачной порой и кажется, что вот-вот, прямо сейчас, выползет из-за угла чёрная сгорбленная фигура и повлечёт за собою на санках мёртвое тело, завёрнутое в белые простыни.
Пиво « с подогревом» в уличных киосках. И ничего теплее не сыскать за те деньги, что взял из дома, уезжая на четырёхмесячные курсы.
Сюда я приехал из Мурманска. Там то- же холодно. Но мурманский холод - наружный,поверхностный. Он обжигает лицо, морозит руки, но до костей не пробирает.
В Ленинграде же холод тяжёлый, могильный.
Ради нейрохирургии это всё можно стерпеть, но зачем к циклу пристегнули ещё и военку с философией?!
Военным делом нас терроризировали десять дней. Пропустить - нельзя.
Один из докторов попал в Мечниковскую больницу с аппендицитом и весь военный цикл пропустил. Он и справку потом на военной кафедре предъявлял и наш куратор за него просил- ничего не помогло: заставили отрабатывать все пропущенные дни.
Но и военка- пол беды!
Не пропускай, соглашайся со всей их белибердой, лишних вопросов не задавай- вот и будет тебе счастье в виде автоматического зачёта! Утёрлись и забыли.
Хуже было дело с философией.
Я и в школе любил обществоведение, и в институте премного преуспел во всяких диалектических и исторических материализмах с обеими политэкономиями пополам.
Но к ленинградской философии я оказался совершенно не готов!
Преподавала нам её худющая девица,неопределенного возраста ( можно было дать и 25 и 35 лет) с лицом работы Пабло Пикассо, лишённом косметики и с короткой стрижкой.
Одета она была как -то многослойно: всё торчало одно из под другого - свитерок, блузка, кофта. Из под всего этого- какие-то кружева, а сверху - что-то, вроде накидки или вязанного платка. Теперь это можно было бы назвать пончо, но что такое пончо мы тогда не знали. Юбки - макси, то бархатные, то из тяжёлой ткани, типа шинельного сукна.
Весь это наряд дополняли несколько нитей крупнокалиберных бус, а тонкие её пальцы были обременены массивными перстнями с камнями - самоцветами.
Птичьей походкой она входила в аудиторию, взбиралась на кафедру и произносила ломким детским голосом:
- Сегодня ( число, месяц, год). Тема.....
И дальше я не понимал уже ничего!
Девица увлекалась, снисходила с кафедры, расхаживала по аудитории между столами, сама себе дирижировала бледной рукою в перстнях и , как в экстазе, пела:
- С точки зрения банальной эрудиции каждый индивидуум, критически мотивирующий абстракцию, не может игнорировать критерии утопического субъективизма, концептуально интерпретируя общепринятые дефанизирующие поляризаторы, поэтому консенсус, достигнутый диалектической материальной классификацией всеобщих мотиваций в парадогматических связях предикатов, решает проблему усовершенствования формирующих геотрансплантационных квазипузлистатов всех кинетически коррелирующих аспектов....
Значение почти всех слов я знал, но в купе, в едином произносимом тексте, я не мог, как не силился, что либо понять.
Те же чувства испытывали и мои товарищи. Сидят тридцать мужчин , уважаемые в своих городах нейрохирурги и чувствуют себя совершеннейшими идиотами.
Может быть, для этого и преподавали нам философию?
Девица говорила так ровно сорок пять минут.
Затем вновь забиралась на кафедру и спрашивала:
- Вопросы есть?
Вопросов никогда не было.
Только один раз встал грузин Григорий, нейрохирург из Тбилиси и сказал:
- Я русский язык нехорошо знаю. Кое-что чуть-чуть не понял. Не могли бы вы заняться со мной индивидуально?
Философ, не секунды не думая, ответила:
- Хорошо. Давайте обговорим время и место.
Для постижения философии Григорий выбрал ресторан.
Название ресторана сейчас уже не помню, но что-то , по тем временам, шикарное.
Григорий, в отличии от нас, российской нищеты, денег не считал.
В общаге не жил, а снимал номер в гостинице «Москва».
Через неделю Григорий рассказал нам о своей встрече с преподавательницей:
- Я всё самое лучшее заказал. Выпили вина, съели салат с икрой. Ждём горячего. Говорю ей: «Давайте сначала покушаем, а потом поговорим о философии»....
Тут Григорий стал со значением улыбаться, потягиваться и хрустеть суставами.
- Давай, Гриша, не томи! Что дальше ?!
- Дальше? А дальше пришёл её муж, поблагодарил меня за что-то и стали они уходить собираться. «Спасибо», говорят и «До свидания». Я говорю: « Зачем уходите? Обижаете!». Заказал и мужу всего самого лучшего. Пока муж ел, Кира мне по моей тетрадке всё объяснила. На каждую тему - десять слов. Мамой клянусь - не больше! И всё понятно.
- И сколько же тебе этот урок стоил?
Григорий презрительно отмахнулся:
- Что- деньги! Другое обидно. У меня ещё таких женщин не было. Так хотелось....
С тех пор я испытываю некоторую неприязнь к философам, психологам и филологам.
Читаешь их тексты и думаешь: «Это всё ведь гораздо проще можно было бы сказать. И - короче».
Впрочем, сейчас и наши медицинские статьи - не многим лучше. Нечего сказать автору, вот и наводит он тень на плетень с помощью статистики, ссылок, цитат и собственного за уши притянутого мизерного опыта.
Но выглядит всё это- очень научно.