Переверзев не любил погоду.
Никакую не любил - ни «ясно, ветер слабый до умеренного», ни «облачно, временами дождь», ни, тем более - «местами небольшой снег».
Но больше всего он не любил, когда на голубом и высоком небосклоне с разорванными в клочья облаками, сияло солнце и порывисто дул холодный ветер.
В такие солнечные, ветреные дни Переверзева снедала тоска и беспокойство.
И, самое главное - солнце чётко высвечивало окружающую Переверзева грязь.
Невидимая в пасмурные дни пыль, столбом стояла в лучах солнца, падающих через окна в больничный коридор.
На, казалось бы, чистых, только что вымытых полах, освещённых солнцем, хорошо становились видны разводы от тряпки.
Мелкий мусор на полах начинал отбрасывать тени и от этого кажется, что его, мусора, очень много
Переверзев орал на санитарок и те по нескольку раз безуспешно перемывали полы.
Когда то, очень давно, у кровати каждого больного стояли «плевашки» - этакие микроурны, похожие на те, что мы видим у стоматологов, когда изверг с бормашиной велит нам : «Сплевывайте!»
В эти плевашки сбрасывалась вся ничтожная больничная дрянь: спиртовые шарики после «уколов», конфетные фантики, горелые спички и т.д.
Но санитаркам, после того, как утверждение «Труд создал человека» подверглось осмеянию, заленились мыть эти посудины.
Они стали делать так.
Ночная санитарка, как это и положено, оставляла у постелей больных чистые плевашки и зорко следила, что бы ни один больной не сунул туда какой - нибудь гадости.
Дневная санитарка принимала смену и тут же эти плевашки собирала и складировала в подсобку.
При сдаче своей смены она вновь расставляла их у постелей больных.
Вновь пришедшая санитарка опять прятала плевашки в подсобку…
И т.д., по кругу.
В результате плевашки были всегда чистыми.
Однажды их просто не выставили в палаты и стали принимать по счёту прямо в подсобке.
Потом плевашки разворовали, по некоторым данным - для посадки цветов.
А что! Я на одной медицинской даче видел вазоны с цветами, устроенные из подкладных эмалированных суден.
С исчезновением плевашек весь мусор полетел на пол.
Ну и вот.
С того самого момента, когда исчезли плевашки, грязь стала одерживать в отделении Переверзева победу за победой.
2.
Сто раз говорил Переверзев процедурным сёстрам:
- Внутривенные капельницы устанавливаете так:
1.Обработали кожу спиртом.
2.Ниже предполагаемого прокола вены - кладёте стерильную салфетку. Кровь из иглы, введённой в вену, должна попадать на эту салфетку.
3.Регулируя капельницу, избыток раствора сливаете в заранее приготовленный лоток (вот где пригодились бы плевашки!)
.4. Присоединяете систему к игле.
5. Испачканную кровью салфетку - замените чистой и стерильной.
6.Прикрываете иглу, введённую в вену, другой стерильной салфеткой и уже через неё фиксируете её к коже пластырем.
И каждый раз, несмотря на все эти объяснения, процедурные извазякивали кровью больного и его постель.
Раствор сливали прямо на пол и, если в растворе была глюкоза, то ноги в «политом» месте прилипали к полу и слышались характерные щелчки.
Голую иглу крепили к руке перекрученным пластырем.
3.
Зная такую приверженность заведующего к чистоте и порядку, в отделении все очень тщательно готовилось к еженедельным «общим обходам».
Это когда всем коллективом водят заведующего по палатам и отчитываются перед ним о проделанной за неделю работе. Заведующий при этом делает вид, что всё ему внове и ничего- то он до этого обхода не знал и не ведал.
И всегда, к концу этой бестолковой процедуры, когда все расслаблялись и считали, что на этот раз пронесло, Переверзев подходил к неприметному шкафчику (тумбочке, лампе в перевязочной, пожарному гидранту в холле и т.д.), проводил по нему рукой и демонстрировал всем слой пыли, прилипший к пальцам.
Со старшей сестрой делалась истерика, и её отпаивали корвалолом, не считая капель.
«Я скоро карвалоловой наркоманкой стану с этим П.К.» - рыдала старшая сестра.
И чем больше сверкало, скрипело и хрустело от чистоты хирургическое отделение, тем тревожнее и сумрачнее становился Переверзев и всё больше грязи он видел в отделении.
2.
Переверзев стал опаздывать на работу, чего за ним ранее не замечалось.
Однажды утром в ординаторскую забежал его хороший друг - разбитной весельчак и травматолог - Сенкевич.
Заорал с порога:
- Жёлуди, а где ваш папа?! Не пришёл ещё? Вы, ребята, следите уж за ним, ебёнать! Сегодня догоняю его уже у самой больницы, смотрю, а он собирает окурки, пустые пачки от сигарет и прочую гадость и складывает прямо портфель. На руке - резиновая перчатка.
Я ему говорю:
«Ты, типа, совсем рехнулся, старче! Портфель ведь свой крокодиловый загадишь!»
Он вздрогнул, зыркнул зло и бурчит:
«Иди, иди! А то опоздаешь в свою богадельню».
В это время Переверзев в своём кабинете вынимал из портфеля чёрный пакет, заполненный мусором.
Достав его, Переверзев поместил пакет в другой, более толстый, запасённый заранее. Завязал его белым шнурком. Потом на клейком листке - стикере написал текущую дату, прикрепил его к пакету и спрятал пакет в диван.
Тут же он вспомнил чистенькие и яркие, как детская игрушка, города Норвегии и, почему то - улыбчивую и смешливую девушку Кристи из Таллина.
«А я так и буду всю оставшуюся жизнь ходить по помойным улицам от зассанного подъезда, мимо морга - в заблёванную больницу, заполненную угрюмыми людьми. Не смогу же я, в самом деле, убрать всю эту грязь!»
Но тут же Голос заныл: « Зачем «всю»? Можно ведь убирать мусор на дороге, которой хожу на работу и назад - домой. Сегодня убрал немного, завтра ещё чуть- чуть, глядишь - и станет чисто как в Норвегии!»
4.
Тоска отпускала Переверзева только в операционной.
Здесь, облачённый во всё стерильное, дыша отфильтрованным воздухом, он расслаблялся. В голове начинала звучать: « В шумном городе мы встретились с тобой…».
Угли, прожигавшие грудь изнутри, гасли. Делалось легко и радостно.
Оперировал он так чисто, как это рисуют в хирургических атласах: ни капли крови в ране, никаких лишних инструментов и салфеток, пропитанных кровью.
Но сегодня, операционная сестра, дура Катька, всё испортила:
- Что за бардак у тебя на столике, Катя? Эти зажимы мы уже не будем использовать, а они валяются у тебя вместе с нужными инструментами! А зачем этот распатор здесь? Он что, нужен при трепанации?! А эти кровавые тряпки, почему на столе, а не внизу, в тазу? Что ты смотришь на меня!? Не видела?! Мимоза пушистая, не обломанная! Откуда, на хер, вы все берётесь?! Всё через задницу, всё абы как! Дуррра!!!
Так орал Переверзев на перепуганную операционную сестру.
Потом шваркнул об пол снятые перчатки и, матерясь, ушёл из операционной, бросив через плечо уже от дверей:
- Заканчивайте сами, ублюдки!
5.
Моясь в душе, Переверзев думал:
«Что делать? Можно, наверное, отгородится от всего внешнего: надеть водолазный костюм, залезть по уши в ванну… Можно больше находиться в операционной. Спать - в барокамере.
Но куда деться от себя? Куда бежать от своей грязи?»
Вот уже три дня, как Переверзев стал с отвращением ощущать собственный запах.
Запах был таким же, каким благоухают бомжи: гнилая моча, прелый пот, скатол и кадаверин каловых масс и что-то приторно ароматическое.
Конечно, запах был неизмеримо слабее, чем у бомжей, но «слабее» это - количественный показатель. Качественно же запах Переверзева и бомжей был идентичен.
К тому же в ушах копилась жёлтая сера, периодически в носу образовывалась зелёная слизь, ногти на ногах тускнели и слоились.
При первой возможности Переверзев лез в душ и тщательно мылся, используя всё больше разных шампуней и гелей.
6.
Возвращаясь домой, Переверзев уже не таясь, выбросил в мусоропровод пакеты с мусором, собранным на пути домой.
Дома он ловко увернулся от жены в несвежем вчерашнем халате и с плохо замаскированным запахом кариеса изо рта. Заскочил в ванную комнату.
С наслаждением Переверзев стянул себя одежду и выкинул её за двери.
Скорее, скорее в воду…
Стоп!
Принять душ? Но это не так надёжно, как мытьё в ванной.
Переверзев стал набирать воду в сверкающую белоснежную ванну.
И тут же в голову пришла мысль: «Как же я буду мыться в ванной? Я ведь погружаю туда сравнительно чистые руки и грудь, и, вмести с ними, туда же - грязные ноги и промежность со всеми её грязными дырками!»
Переверзев помыл под душем своё «хозяйство» и ноги.
Вымыл ванну и вновь стал набирать воду.
Подумал и бросил в ванну несколько таблеток хлорсодержащего химиката.
С наслаждением погрузился в приготовленный раствор.
Так он пролежал в воде два часа, подливая горячей воды.
Надо было выходить в опасный и грязный наружный мир.
И тут Переверзев вспомнил, что забыл взять с собой пузырёк со спиртом!
Никакие силы не могли теперь заставить его прикоснуться к недезинфицированной дверной ручке с встроенным замком.
Позвать жену? Переверзев открыл, было, рот и тут же представил, как его встречает у порога ванной эта женщина с несвежим дыханием и влажной пористой кожей…
Э, нет!
Проходил час за часом, а Переверзев всё не мог придумать, как ему выйти наружу.
Жена долго и настойчиво стучала в двери.
Потом она кому то звонила и уже несколько человек стали ломиться в ванную комнату.
Потом призвали соседа Колю со слесарным инструментом, но пьяный Коля не справился с замком. Даже через закрытую двери Переверзев почувствовал мерзкий запах Колиного пота и перегара.
Наконец пришли какие то тяжёлые и решительные. Говорили громко и весело. Гремели чем- то тяжелым. Через двери запахло машинным маслом и казённым домом.
«Конец!» - подумал Переверзев.
Он представил, как в его стерильный мир вваливаются грязные и вонючие чужаки с верёвками и крючьями.
Переверзев схватил опасную бритву «Золинген» (единственная бритва, которую можно было дезинфицировать кипячением!) и крепко сжал её в руках.
Теперь пусть заходят!
Переверзев точно знал, что в узкой комнате он сможет изрезать две, а, повезёт, так и три небритые рожи с жёлтыми зубами и успеет, пока все будут орать и бояться, перерезать горло самому себе.
Переверзеву стало вдруг радостно и весело, как давно уже не было.
И все: испуганная жена, соседи, пьяный Коля и бравые ребята из МЧС услышали вдруг сначала смех, потом хохот, который становился всё громче и громче и перешёл наконец в звериный вой.