Читаю Вайля
Оригинал взят у anna_bpguide в Читаю Вайля
О «Западе» и России
Солженицын рассказывает о жизни в Америке: “Вы знаете, там ведь птицы не поют, певчих птиц нет”. Я прожил в Нью-Йорке семнадцать лет и знаю, как там просыпаются, оглушенные птичьими руладами, - а он-то жил в Вермонте, в лесу. И ведь не лжет же. Он вправду не слышал, потому что решил для себя: не должны в Америке петь птицы.
(…)
Россия в культурном отношении есть часть Запада. И только тяжелейший комплекс неполноценности от бедной жизни заставляет говорить про какой-то свой путь. Мы все выросли на европейской и европеизированной культуре. Наши отношения мужчины и женщины заложены не персидскими стихами, а песнями трубадуров, потому что на них росли Пушкин, Баратынский, Толстой и Достоевский.
Когда в 60-е годы обсуждали проблемы западников и почвенников, то апеллировали соответственно к Хемингуэю и Фолкнеру,
а не к Кобо Абэ и Кавабате.
Нельзя забывать, Россия еще очень молодая страна. Российский человек любит чванливо напомнить, что американцы - молодая нация, но та Россия, которая присутствует на какой угодно - политической или культурной - карте мира, начинается с петровских времен, а реально - с екатерининских. А Екатерина - ровесница Джорджа Вашингтона, между прочим. Культурные корни Америки и России - в Западной Европе и того же возраста.
(…)
Судьба заграницы - быть метафорой России, и путевые заметки эмоцию явно предпочитают информации. Русский путешественник видит то, что хочет видеть, а перед его умственным взором одна страна - родина. Как правило, ему чужд космополитический рационализм Монтеня: “Я не нахожу мой родной воздух самым живительным на всем свете”.
Когда Петр Великий “в Европу прорубил окно”, наибольший интерес как раз окно и вызвало. Были бы стекла не биты, а что за ними - во-первых, не важно, а во-вторых, заранее известно… И из всех вопросов внешних сношений по-настоящему волнует тот, что пародийно задан Венедиктом Ерофеевым: “Где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?”
(…)
По моим наблюдениям, патриотические порывы малых стран и народов почти всегда симпатичны и трогательны. Порывы больших, да еще с имперскими амбициями - отталкивающие и непременно агрессивные. “Патриотизм” в его российском изводе - непременно негативный, с отрицанием всего прочего. Никто ж не говорит “какие у нас березы!”- обязательно с продолжением “нигде таких нет!”. Да нет, в Канаде не хуже. И в Штатах. И в Германии. И так далее.
Тяжелый комплекс неполноценности - вот что рождает подобный патриотизм.
(…)
…мир и человек несовершенны и разумнее не тратить усилия на их переделывание, а приспособиться к сосуществованию с ними. В этом смысле русский и американец - на разных полюсах, европеец - где-то посередине. Все трое знают, что человек - существо слабое и ничтожное, но русский знает и упивается этим, европеец знает и помнит, американец знает и предпочитает не напоминать.
(…)
В Загорске, в Троице-Сергиевой лавре, у колодца с чудотворной водой я с изумлением увидал, что воду наливают в основном в бутылки из-под заморского спиртного.
Мотивы понятны: красивая этикетка, пробка на винте и невозможность бутылку сдать. Но все же вид монастырской воды, льющейся в “Джек Дэниэлс”, побуждал к соблазну усмотреть ироническую символику: русская духовность наполняет американскую материальность.
О «Западе» и России
Солженицын рассказывает о жизни в Америке: “Вы знаете, там ведь птицы не поют, певчих птиц нет”. Я прожил в Нью-Йорке семнадцать лет и знаю, как там просыпаются, оглушенные птичьими руладами, - а он-то жил в Вермонте, в лесу. И ведь не лжет же. Он вправду не слышал, потому что решил для себя: не должны в Америке петь птицы.
(…)
Россия в культурном отношении есть часть Запада. И только тяжелейший комплекс неполноценности от бедной жизни заставляет говорить про какой-то свой путь. Мы все выросли на европейской и европеизированной культуре. Наши отношения мужчины и женщины заложены не персидскими стихами, а песнями трубадуров, потому что на них росли Пушкин, Баратынский, Толстой и Достоевский.
Когда в 60-е годы обсуждали проблемы западников и почвенников, то апеллировали соответственно к Хемингуэю и Фолкнеру,
а не к Кобо Абэ и Кавабате.
Нельзя забывать, Россия еще очень молодая страна. Российский человек любит чванливо напомнить, что американцы - молодая нация, но та Россия, которая присутствует на какой угодно - политической или культурной - карте мира, начинается с петровских времен, а реально - с екатерининских. А Екатерина - ровесница Джорджа Вашингтона, между прочим. Культурные корни Америки и России - в Западной Европе и того же возраста.
(…)
Судьба заграницы - быть метафорой России, и путевые заметки эмоцию явно предпочитают информации. Русский путешественник видит то, что хочет видеть, а перед его умственным взором одна страна - родина. Как правило, ему чужд космополитический рационализм Монтеня: “Я не нахожу мой родной воздух самым живительным на всем свете”.
Когда Петр Великий “в Европу прорубил окно”, наибольший интерес как раз окно и вызвало. Были бы стекла не биты, а что за ними - во-первых, не важно, а во-вторых, заранее известно… И из всех вопросов внешних сношений по-настоящему волнует тот, что пародийно задан Венедиктом Ерофеевым: “Где больше ценят русского человека, по ту или по эту сторону Пиренеев?”
(…)
По моим наблюдениям, патриотические порывы малых стран и народов почти всегда симпатичны и трогательны. Порывы больших, да еще с имперскими амбициями - отталкивающие и непременно агрессивные. “Патриотизм” в его российском изводе - непременно негативный, с отрицанием всего прочего. Никто ж не говорит “какие у нас березы!”- обязательно с продолжением “нигде таких нет!”. Да нет, в Канаде не хуже. И в Штатах. И в Германии. И так далее.
Тяжелый комплекс неполноценности - вот что рождает подобный патриотизм.
(…)
…мир и человек несовершенны и разумнее не тратить усилия на их переделывание, а приспособиться к сосуществованию с ними. В этом смысле русский и американец - на разных полюсах, европеец - где-то посередине. Все трое знают, что человек - существо слабое и ничтожное, но русский знает и упивается этим, европеец знает и помнит, американец знает и предпочитает не напоминать.
(…)
В Загорске, в Троице-Сергиевой лавре, у колодца с чудотворной водой я с изумлением увидал, что воду наливают в основном в бутылки из-под заморского спиртного.
Мотивы понятны: красивая этикетка, пробка на винте и невозможность бутылку сдать. Но все же вид монастырской воды, льющейся в “Джек Дэниэлс”, побуждал к соблазну усмотреть ироническую символику: русская духовность наполняет американскую материальность.