(no subject)
Классическая русская литература въ XIХ - XX вв. представляетъ собою, по сути, ничто иное - хоть я и не люблю этого слова - какъ сектантство. И именно того строенія, которое, вполнѣ по библейски, можно было бы назвать сатанинскимъ, ибо въ Библіи satan, ", врагъ", "противникъ", "обвинитель" - опредѣленіе не ипостасное, а духовная интуиція. Но въ данномъ случаѣ это было бы слишкомъ сложно, т.к. влекло бы за собою ассоціаціи съ конкретнымъ культомъ (или даже культами), а здѣсь мы имѣемъ чистой воды экзотерическую, т, е. не связанную внѣшнѣ культомъ какъ цѣлымъ, развѣ что его элементами, иниціацію и потому проще и вѣрнѣе обозначить эту ментальность какъ люцеферіанскую. Это люциферіанство имѣетъ непосредственное отношеніе къ уже помянутому мѵѳу о Виноватомъ; болѣе того, оно только въ немъ оно и было возможно. Въ качествѣ его, такъ сказать, антіэпифаніи, едва ли не первой въ литературѣ, возьмемъ поэму Байрона "Каинъ". Здѣсь все уже увязано въ единое цѣлое: главная тайна Сатаны представлена какъ его стремленіе къ свободному знанію, коего боится и ненавидитъ та власть, что держится на косности, мелочности и рутинности въ человѣческихъ душахъ, возводя оныя въ рангъ сакральныхъ обрядовъ и традицій. Посвященный же въ эту тайну, "озаренный" ея свѣтомъ и самъ становится такимъ же изгоемъ въ глазахъ общества. Схема эта отнюдь не случайно сложилась въ Британіи, примѣрно за полтора столѣтія до того пережившей революцію подъ библейскими лозунгами, ибо прототипъ она имѣетъ въ Библіи: въ Ветхомъ Завѣтѣ - призваніе Авраама и призваніе Ап.Павла въ Новомъ. Здѣсь же этотъ прототипъ извращенъ тѣмъ, что на мѣсто духа поставленъ разумъ, не умѣющій принимать то, чего не понимаетъ; и потому свобода тутъ понимается не какъ завѣтъ съ Живою Истиной, а въ отсутствіи какихъ либо формъ обязательствъ человѣкак передъ кѣмъ бы то ни было, - ну вотъ, какъ для пятиклассника, когда учитель заболѣлъ. Такой "контриниціированный" люциферіанецъ и занимаетъ въ русской литературѣ XIX в. мѣсто героя - Чацкій, Алеко, Владиміръ Дубровскій, Онѣгинъ и т.д., поскольку историческій моментъ ему соотвѣтствовалъ какъ нельзя лучше: войны Алеξандра Павловича, вслѣдъ за Екатерининскими, унесли огромное множество пассіонаріевъ-традиціоналистовъ. Съ половины вѣка онъ выходитъ и за предѣлы литературы въ политику и становится "страдальцемъ за народъ". И какъ таковой также выходитъ и за рамки всякой критики: любой, кто попробуетъ въ этомъ усомниться, подвергнется прямой травлѣ, какъ Лѣсковъ, - натурально, во имя "высшаго блага". Даже Тургеневу, у коего впервые въ русской литературѣ этотъ типъ вызываетъ восхищеніе у героинь (ср. отношеніе Елены Стаховой къ Инсарову, коего мы, собственно, только ея глазами и видимъ, съ отношеніемъ Софьи къ Чацкому, Маши Троекуровой къ Дубровскому и Татьяны Лариной къ Онѣгину), "свободолюбивая" русская критика не позволяетъ ни малѣйшей лычинки не въ строку. Этотъ ореолъ "непогрешимости", "купленной состраданіемъ бѣдамъ народа" простирается и на самихъ литераторовъ: Некрасова ругали его знакомые и возносили на бѣломраморныя котурны учебники литературы. А почитать публицистику еще совсѣмъ недавняго времени, такъ подумаешь, что первыми - и главными жертвами Сталина только литераторы и были. Въ первую голову, само собою, "послѣдняя великая русская поэтесса" Анна Ахматова, (кстати, весьма тщательно слѣдившая за всѣмъ, что и какъ о ней говорятъ и пишутъ). Вотъ скажите на милость, за какія особыя вины имя Жданова первымъ и столь безоговорочно стали стирать с картъ - при томъ, что у насъ еще полнымъ-полно еще улицъ, площадей, проспектовъ, улицъ, памятниковъ и проч. во имя ВИЛа, да и самъ онъ досѣ лежитъ въ своемъ зиккуратѣ? И только не обращая вниманія на это люциферіанство, можно удивляться тому, что у Булгакова въ МиМѣ вершитъ справедливость Сатана. Вотъ всѣ отсылки къ Гете тамъ явно не по дѣлу, начиная съ эпиграфа: какого, помилуйте, "зла" хочетъ Воландъ? Кому и въ чемъ? Право, его клевреты то и дѣло напоминать должны, что онъ - Сатана, а не то неровенъ часъ, онъ и самъ объ этомъ забудетъ.