Отрывки из дневника полковника Иосифа Ильина, посвященные Омску 1918-1919 гг. Часть 2.
Фрагменты дневника Иосифа Сергеевича Ильина были в 2014 г. опубликованы в журнале "Октябрь" в № 4.
Часть 1 здесь.
Смотр армии А.В. Колчаком. Омск, лето 1919 г.
2-го августа 1919 г. Омск
Кажется, начинают прозревать. Казаки поднялись и вынесли постановление дружно идти всем против общего врага - большевиков. Своему атаману Иванову-Ринову преподнесли драгоценную шашку.
Атаман Сибирского казачьего войска генерал П.И. Иванов-Ринов.
10-го августа 1919 г. Омск
Профессор Болдырев горячо взялся пропагандировать идеи крестоносного движения. Видно, что это человек - один из немногих - глубоко честный, искренний, убежденный, способный гореть святым огнем. Он сам выразил желание пойти простым рядовым в первую же дружину, которая будет сформирована. По его инициативе везде открывается запись в дружины Святого Креста. Ах, если бы хоть тут-то что-нибудь да вышло.
26-го августа 1919 г. Омск
Во главе формирования добровольческих частей Святого Креста назначен генерал-лейтенант Голицын, а его помощником генерал-майор Торейкин.
Генерал В.В. Голицын.
27-го августа 1919 г. Омск
Артиллерийское училище переводится во Владивосток, а я вчера же подал рапорт о зачислении меня в дружины Святого Креста: по-моему, единственно, что еще может спасти положение, - это вдохновенный религиозный подъем.
Листовка. Омск 1919 г.
Узнал в Ставке, что с востока приехал генерал Хрещатицкий, который будто формирует новый корпус. Пока нету ответа на мой рапорт, решил сходить к нему и сегодня был у него.
Его вагон первого класса с великолепным салоном стоит на ветке. Я вошел, и ко мне подошел адъютант, видимо из казаков, в чине подъесаула, с большими черными усами.
«Вам кого угодно, генерала?»
«Да, я хотел видеть генерала».
«Вот подождите в этом купе, он скоро должен приехать, сейчас он у адмирала Колчака».
Я вошел по мягкому ковру в купе и сел. Задумался. Вдруг окно кто-то загородил, я повернул голову и обмер: высокая, в великолепном элегантном платье, надушенная, в бриллиантах и драгоценных камнях на пальцах и в ушах, стояла... Мишина[3] «невеста». Она стояла спокойно у окна и небрежно полировала ногти. Умная женщина взглянула на меня искоса и, предупреждая всякие попытки с моей стороны, произнесла: «Подождите, полковник, генерал скоро будет», - и прошла к себе.
Да, это была она. Но что она тут делает? Как попала она сюда? Пока я думал и ломал голову над странностями и причудами жизни, послышались торопливые шаги и голос Хрещатицкого, что-то говорившего адъютанту. Я встал. Вошел невысокого роста генерал в погонах лейб-гвардии казачьего Его Величества полка с лицом некрасивым, немного вульгарным. Я не успел представиться, как из соседнего купе раздался голос Мишиной невесты: «Коман са ва, мон шери?» - «Тут э бьян, тут э бьян...»
Значит, подумал я, теперь она «невеста» Хрещатицкого, а может быть, и жена. Я сказал, что хотел бы знать относительно формирующихся частей и какова будет артиллерия в будущем корпусе. Тут, несмотря на свой такой простой вид, Хрещатицкий начал говорить необычайно гладко, толково и стал развивать такие идеи, что казалось, уже вся Сибирь покрыта корпусами, которые под его началом вот-вот двинутся на Москву. У него уже было соглашение с атаманом Семеновым, которого мог достигнуть только он, Хрещатицкий. Его знали отлично японцы, его любили американцы, у него необыкновенные знакомства в среде иностранцев... Он врал с упоением, врал лучше всякого Мюнхгаузена, и передо мной сидел настоящий, подлинный Хлестаков в погонах генерала...
Я ничего говорить, разумеется, не мог, потому что говорил только Хрещатицкий. По счастью, перебила «невеста», она по-французски вызвала: «Шери!», и этот казачий Хлестаков встал, подавая мне руку.
Генерал Б.Р. Хрещатинский.
«Когда начнется формирование артиллерии, а это будет скоро - адмирал уже понял все значение моего проекта, - я буду рад видеть вас у себя, полковник».
Он, конечно, то же самое сказал бы и говорил всякому - это те люди, которые трещат фразами и говорят что попало, но всегда с расчетом поразить, очаровать, обласкать...
С грустным чувством я вышел из вагона. Вот кем окружен Колчак. И ведь в своем вагоне с женщиной-авантюристкой катается такой генерал по всей Сибири, создает какие-то фантастические проекты, бедного Колчака обманывает, - откуда же Колчаку знать всех этих авантюристов? - добивается лишь одного: получить побольше денег «на формирование» и затем засесть за «формирование», выбрав где-нибудь получше и потеплее место в Сибири.
В Ставке все узнал. Миша сообщил мне все подробности.
«Да брат, ты что, с неба свалился, что ли? - начал он своим грубоватым голосом. - Ведь этот кондитер сколько времени уже охаживает Колчака. Почти уже убедил, да теперь, кажется, Колчак не соглашается. А дама эта, так ведь она жена нашего капитана Генерального штаба И-ва Д-ва, не знаю когда, кажется, в девятьсот шестнадцатом или девятьсот семнадцатом году вышла за него замуж, у них и сын маленький есть. Раньше она была тоже за кем-то замужем, а девичья ее фамилия Я-ва, она дочь генерала. Вот, брат. Теперь И-ва Д-ва Хрещатицкий уговорил уехать в какой-то штаб, кажется, и денег дал, а его супруга путешествует с Хрещатицким. Ну, понял?..»
Сомнений не было - это была М.П., Мишина «невеста». Я рассказал Мише про нашу встречу на войне.
«Ты что, подал рапорт в крестоносцы? Хорошо сделал, - сказал Евстратов. - Тут, брат, такой б<арда>к творится, что и сказать нельзя. Ты думаешь, Хрещатицкий один... Все, брат, почти Хрещатицкие. Вон Лебедев поехал к Деникину, знаешь, сколько получил на троих? Тысячу фунтов. Десять тысяч иен, а? Как тебе понравится?..» - Честный Миша басил и сердился, размахивая, как граблями, своими длинными большими руками.
28-го августа 1919 г. Омск
Сегодня откомандировали от училища, которое уходит во Владивосток. Расстался без малейшего сожаления, Герцо-Виноградского помянуть мне нечем, да и всех вообще - я, вероятно, не пришелся ко двору.
Был в Ставке и узнал, что на моем рапорте положена резолюция: «Откомандировывается в распоряжение генерала Голицына», - сейчас же отправился к Голицыну. Штабс-капитан Долинский, адъютант генерала Корнилова, в присутствии которого Корнилов был убит снарядом, а Долинский брошен к стене, оказался теперь адъютантом у Голицына. Он сейчас же доложил обо мне, я был принят.
Высокий, красивый молодой генерал поднялся мне навстречу и необыкновенно любезно предложил сейчас же сесть.
«Итак, - сразу начал он, - вы хотите в дружину Святого Креста. Так разрешите мне вам сделать следующее гнусное предложение... - Он помолчал. - Вот видите, вся территория Сибири разбита на районы, по которым должен происходить набор добровольцев. Районов четыре: Омский, Иркутский, Читинский и Владивостокский. В три района уже назначены мои уполномоченные, свободным остается один район - Иркутский. Так вот, угодно?..»
«Покорно благодарю, ваше превосходительство», - ответил я.
Так состоялось мое назначение, и начался еще один этап в моей жизни.
29-го августа 1919 г. Омск
Сегодня в управлении Голицын назначил мне помощника.
Только что приехал от Деникина уже пожилой полковник заамурской стражи, который уехал с юга, отпущенный в Харбин. Он являлся Голицыну, когда я пришел. Голицын, увидя меня, сказал: «Ну, вот вам и помощник. Полковник Демиденко, мой старый сослуживец по Заамурскому округу».
Высокий, с сильной проседью, очень неотесанный и, видимо, грубый человек, Демиденко произвел на меня неважное впечатление, но делать было нечего, и я постарался разогнать это впечатление, в сущности ни на чем не основанное.
5-го сентября 1919 г. Омск
Предписания, все бумаги, всё готово, дело только за ассигновками, деньгами и вагоном. Еду один - семью выпишу, как устроюсь. Был на докладе Д.В. Болдырева относительно истории русского религиозного движения и православия. Он доказывал, что вся русская культура, как и государственность, группировалась около церкви и что в критические минуты жизни России всегда выступала на сцену церковь, которая и выводила страну из тупика несчастий и бедствий.
Профессор Д.В. Болдырев.
На меня Болдырев произвел неотразимое впечатление. Прав он или нет - это другой вопрос, да это и неважно в его характеристике, но видно сразу, что человек это настоящий, что человек этот с хребтом. Он честно убежден и сам готов первый подать пример тому, что говорит и проповедует. Он верит, и верит искренно и вдохновенно. Ах, если бы было у нас таких людей побольше, а не единицы: Колчак, Каппель, Болдырев - смогут ли они справиться и влить жизнь в умирающий организм...
10-го сентября 1919 г. Омск
Пора ехать, а все не могу получить денег. Познакомился с Болдыревым, он уже в простой солдатской форме и ходит в строю с винтовкой на плече - вот молодчина-то.
С утра было большое торжество, которое устроили в американском Красном Кресте. Госпиталь американского Красного Креста помещается за городом в помещении сельскохозяйственного училища.
А.В. Колчак на крыльце госпиталя Красного Креста. Омск 1919 г.
Американцы решили показать госпиталь представителям прессы и пригласили к 10 часам утра осмотреть все. Поехали Клафтон, Кудрявцев, Жардецкий, много еще какого-то народу и я с женой.
А.К. Клафтон.
У нас оказалась старая знакомая, петербургская Домерщикова, которая, оказывается, приехала из Америки с госпиталем в качестве старшей сестры.
Все очень хорошо, все по-американски великолепно, и во всем стараются раздуть рекламу. Кормили нас завтраком, показывали палаты, кровати, кухню, пищу и пр., и пр. Потом все снимались в многочисленных группах.
Во главе всех здешних американцев стоит майор Макдональд. У него свой офис, и жена, кроме своего француза и «Сибирской речи», работает у него в качестве переводчицы. Ее работа заключается в том, чтобы переводить статьи русских газет про американцев, делать из этого сводку, и затем Макдональд посылает это все в Америку.
3-го ноября 1919 г. Омск
Слава Богу - жена жива и поправляется [была больна тифом]. Приехал я ночью с 1-го на 2-е и утром был уже в госпитале у нее. Передать мое волнение трудно, особенно принимая во внимание издерганные нервы за пять суток пути.
Я, приехав ночью, бросился к телефонам на станции, но ни до кого дозвониться не мог. Вокзал был ярко освещен и запружен народом.
Омский вокзал 1919 г.
Достаточно было одного привычного взгляда, чтобы увидеть, что Омску приходит конец. Бродил старик Ржевский, который просил всех дать ему место где-нибудь в эшелоне. На путях стояли эшелоны. Сворачивались министерства, уезжали отдельные чиновники, сами министры, разные генералы, штабные. Тут же на стенах, дверях и стойках красовались свежевыпущенные воззвания, в которых говорилось, что Омск сдан не будет, что Омск будут защищать до последней капли крови, что нет оснований к панике и беспокойству.
Листовка. Омск, ноябрь 1919 г.
Я если не был в панике, то беспокоился сильно и, не добившись ничего по телефону, пошел по путям разыскивать вагоны американского Красного Креста. С большим трудом отыскал и нахально стал колотить в какой-то вагон. Это было безобразием, сознаюсь, но я плохо понимал, что делал. Колотил до тех пор, пока не появился в окнах свет свечи и не раздался чей-то сонный голос: «Ху ис дзер».
Затем открылась дверь и в пижамах высунулся американец. На его месте всякий бы другой, возможно, послал бы меня к черту и был бы прав, но этот оказался очень милым, и, узнав, что я справляюсь о жене, он по описанным мною приметам ответил, что такая больная действительно к ним поступила и кажется, что кризис уже миновал и опасность теперь прошла.
Я пошел в вагон нашего поезда, который так и остался на путях, и просидел до шести часов утра, когда вышел и отправился к Елизавете Николаевне Толстой. Застал ее, разумеется, в этот ранний час - она сказала, что, кажется, все благополучно, от нее поехал к Андрею Андреевичу. Милый верный друг, оказывается, послал мне телеграмму, которую я не получил, что все идет благополучно и чтобы я был спокоен, так как он моей семьи не оставит. Вот это настоящий рыцарь.
Вместе с Кофодом поехал в госпиталь, где я и увидел жену. Она лежала в палате с какими-то другими тифозными, исхудалая, с бритой головой, страшно изменившаяся.
От нее отправился на Баронскую, где застал моих крошек с няней. Омск эвакуируется. Всё в движении: тянутся подводы, телеги, сани, военные повозки, иной раз доносится грохот артиллерийской стрельбы. Зашел в коммуну: они все уже погрузились и уезжают на днях. Министерства тоже перебираются в Иркутск. Голицын уверяет, что Омск сдан не будет, старается быть необычно веселым, говорит, что только тогда себя чувствует хорошо, когда неприятель близок и слышен гром пушек, тогда у него появляется аппетит, хороший сон и настоящая бодрость.
4-го ноября 1919 г. Омск
Утром с Кофодом ездили в госпиталь, а весь день я и няня собирались. Поезд американского Красного Креста уже готов и состоит из одного вагона второго класса и теплушек. На каждом вагоне белая дощечка с красным крестом. Вся ветка и вся станция Омск запружены эшелонами. Всё грузится, все спешат побольше увезти.
Вагоны Американского Красного Креста в Омске. 1919 г.
Обедал у Макдональда - персонально среди американцев есть славные люди, во всяком случае, я должен быть им благодарен. В госпитале вся работа лежит на санитарах, или русских, или из военнопленных, или же на русских сестрах, американская администрация носа не показывает, а американские доктора сыпнотифозных боятся. Не будь Домерщиковой, я не знаю, что бы было с женой.
Просил разрешения ехать в санитарном поезде, пассажирских уже нет, и вообще ехать неизвестно как. Американец, старший врач, сказал просто и ясно: если я дам ему хороший револьвер, то он разрешит; я сейчас же предложил ему свой наган - он его повертел, посмотрел и решительно сказал: «Ноо, ай уонт браунинг»; что было делать? Поехал к неизменному Кофоду, рассказал ему, в чем дело. Он сейчас же дал свой браунинг, и мы решили, что я его дам американцу только до Иркутска.
Привез браунинг и сказал, что это чужой револьвер, датского министра-резидента, что даю его на время и в Иркутске он должен его вернуть; больше я ничего не могу сделать, добавил я. Американец закивал головой и согласился.
Не теряя времени, я выбрал теплушку, в которой оказались офицеры, и стал перевозить вещи. Ящик с книгами просил взять Макдональда. Два американца - его помощники - проявили много внимания, по нескольку раз приезжали к детям и знаками показывали няне, что они их берут, всячески старались их успокоить. Это очень трогательно и благородно с их стороны.
4-го ноября 1919 г. Омск
Боже, как знакома мне эта картина и как я уже привык видеть каким-то другим, не физическим взглядом то, что еще будет: Омск - обреченный город, и это во всем. Вот то же ощущение, как и в Екатеринбурге, как в городах Галиции, которые мы проходили при отступлении. Бедные жители, несчастные люди, и когда-то все это кончится.
Омск 1919 г.
5-го ноября 1919 г. Омск
С темнотой госпиталь начал грузиться. Раненых перевозили на розвальнях, накрытых тулупами, так что некоторые чуть не задохнулись. Мичмана графа Толстого и адъютанта Колчака Сазонова - в автомобиле, который за ними специально прислали.
Мы с Андреем Андреевичем, который приехал для этого специально, погрузили детей, няню и вещи на извозчиков. Милый американец тоже приехал.
Привокзальная площадь Омск.
Госпиталь же тянулся по улицам. Я сделал ошибку, что не поехал сопровождать жену: она чуть не задохнулась под полушубком, а так как от слабости не могла даже головой двинуть, то и получилось, что положение было очень опасным. По счастью, сиделка русская села с ней рядом на розвальни и время от времени заглядывала под тулуп.
В общем, погрузились. Дети, няня и какая-то сестра в одном купе, рядом в купе внизу мичман Толстой, рядом напротив еще какой-то больной, на верхней полке моя жена. Затем купе сестер милосердия. У американцев свой вагон. Офицеры и солдаты все по теплушкам. В моей теплушке шестнадцать человек - все выздоравливающие: мичман, несколько офицеров-кавалеристов, пехотинцев. Американец, старший врач, просил меня быть комендантом поезда.
6-го ноября 1919 г. Вагон
Утром выехали. Весь вокзал запружен эшелонами. С каждым часом беспорядок, видимо, все усиливается.
Вагон поезда Американского Красного Креста в Сибири. 1919 г.
Питаться приходится своими средствами, потому что то, что дают американцы, все целиком выливается, и весь путь следования поезда залит этой пищей. А пища эта в обед и на ужин какая-то полба не полба, размазня не размазня. Ее разносят санитары в ведрах по теплушкам. Толстой и жена получают стол вместе с персоналом госпиталя - яйца, масло, консервы, консервированные фрукты. Хорошо, что жена оказалась служащей американского Красного Креста - вот вышло-то кстати.
По очереди топим печку. Ночью особенно скверно нижним, так как дует изо всех щелей, а мороз здоровенный, приходится все время подтапливать. Зато, когда печка накалится, слышатся крики сверху, так как там становится нестерпимо жарко.
17-го ноября 1919 г. 3 с половиной часа утра, за станцией Тайга
Вечером, как обычно, обходил поезд, но, по существу, это просто формальность, ибо что могу я сделать, хотя все же кое-чем помогаю, т. к. <об увиденном> говорю американцам. Сейчас несу дежурство у печки. Все сладко спят, и слышен храп да потрескивание дровец. В трубе гудит сибирский таежный ветер. Кругом глубокая зима с морозом за тридцать градусов.
Мысли вокруг Омска. Все бегут. Министры, министерства, какие-то не нужные никому громоздкие учреждения везут вещи, имущество, массу всякого добра. Это не население, население осталось на месте, это те, кто делал революцию, раскачивал народ, кто потом лез к власти. Ничего у них не выходило, и они пустились наутек. Как бросили царя, так, разумеется, бросят в последнюю минуту и Колчака - это ясно.
Подумать только, бежит морской министр Смирнов. Ведь нет даже простой шаланды в распоряжении правительства, а вот учреждено морское министерство, а министр теперь вывозит миллионы и имущество и сдаст это все... будущему законному русскому правительству, которому представит и отчет об этих деньгах. И никому больше. Он признает только закон, законное правительство, он легитимист - всегда им был... И не один Смирнов проделывает то же.
Контр-адмирал М.И. Смирнов.
В Омске перед отъездом видел вагон, в котором едет жена профессора Болдырева с сыном-мальчиком лет пяти и бель-сер - сестрой Болдырева. Я заходил к ним. Рядом было купе для Жардецкого, была приколота и карточка с его фамилией, но Анна Васильевна Болдырева сказала, что Жардецкий приходил, посмотрел и заявил, что он не поедет, так как в одном купе все равно не разместится со всей своей большой семьей. Интересно знать, выбрались ли они все или нет.
18-го ноября 1919 г. Вагон
Санитарный поезд американского Красного Креста нечто ужасное: никакого ухода совершенно. За 12 дней пути, что мы едем, ни разу не было медицинского обхода поезда. Пища отвратительная, в теплушках делается бог знает что, сыпнотифозные лежат бок о бок с больными возвратным и брюшным тифом, тут же больные почками или с воспалением легких. Сегодня я был у старшего врача и сказал, что если он не пошлет телеграммы главному уполномоченному американского Красного Креста на всю Сибирь, чтобы нас перевели на левый путь, то мы никогда не выедем из Сибири. Это я заключил потому, что все поезда разных министров, правителей и пр. идут, обгоняя нас по левому пути, мы же чем дальше, тем больше стоим на разных станциях, а американцы с большого ума радуются, что можно осмотреть сибирские города и станции. Они закупают дичь, белок, всё, что только можно. Чешские эшелоны, которые нас обгоняют, набиты добром, что называется, до крыш. Под вагонами в ящиках везут медведей, в вагонах ковры, зеркала, материю, сукно, рысистых прекрасных лошадей, обувь, шляпки, видимо, просто вывозят целыми магазинами. Говорят, что у Жанена весь вагон наполнен сибирскими мехами, то же самое и у главы американского Красного Креста.
Генерал Жанен во французской военной миссии в Омске. 1919 г.
Да, они пользуются случаем, эти «джентльмены», потом у себя на родине будут писать воспоминания, критиковать, давать советы, жалеть, что их не послушались, но про то, как вели себя, разумеется, не напишут - они ведь победители, и их не судят... И все это в наших самых лучших вагонах, с нашими паровозами, на нашей земле, а вот мы и наши больные умирают в теплушках голодные.
Парад Британского экспедиционого корпуса в Омске 1919 г.
Подбор фотографий для иллюстрации: сайт Pasvu, журнал коллеги
stariy_voin, Wiki и ряд иных.
Часть 1 здесь.
Смотр армии А.В. Колчаком. Омск, лето 1919 г.
2-го августа 1919 г. Омск
Кажется, начинают прозревать. Казаки поднялись и вынесли постановление дружно идти всем против общего врага - большевиков. Своему атаману Иванову-Ринову преподнесли драгоценную шашку.
Атаман Сибирского казачьего войска генерал П.И. Иванов-Ринов.
10-го августа 1919 г. Омск
Профессор Болдырев горячо взялся пропагандировать идеи крестоносного движения. Видно, что это человек - один из немногих - глубоко честный, искренний, убежденный, способный гореть святым огнем. Он сам выразил желание пойти простым рядовым в первую же дружину, которая будет сформирована. По его инициативе везде открывается запись в дружины Святого Креста. Ах, если бы хоть тут-то что-нибудь да вышло.
26-го августа 1919 г. Омск
Во главе формирования добровольческих частей Святого Креста назначен генерал-лейтенант Голицын, а его помощником генерал-майор Торейкин.
Генерал В.В. Голицын.
27-го августа 1919 г. Омск
Артиллерийское училище переводится во Владивосток, а я вчера же подал рапорт о зачислении меня в дружины Святого Креста: по-моему, единственно, что еще может спасти положение, - это вдохновенный религиозный подъем.
Листовка. Омск 1919 г.
Узнал в Ставке, что с востока приехал генерал Хрещатицкий, который будто формирует новый корпус. Пока нету ответа на мой рапорт, решил сходить к нему и сегодня был у него.
Его вагон первого класса с великолепным салоном стоит на ветке. Я вошел, и ко мне подошел адъютант, видимо из казаков, в чине подъесаула, с большими черными усами.
«Вам кого угодно, генерала?»
«Да, я хотел видеть генерала».
«Вот подождите в этом купе, он скоро должен приехать, сейчас он у адмирала Колчака».
Я вошел по мягкому ковру в купе и сел. Задумался. Вдруг окно кто-то загородил, я повернул голову и обмер: высокая, в великолепном элегантном платье, надушенная, в бриллиантах и драгоценных камнях на пальцах и в ушах, стояла... Мишина[3] «невеста». Она стояла спокойно у окна и небрежно полировала ногти. Умная женщина взглянула на меня искоса и, предупреждая всякие попытки с моей стороны, произнесла: «Подождите, полковник, генерал скоро будет», - и прошла к себе.
Да, это была она. Но что она тут делает? Как попала она сюда? Пока я думал и ломал голову над странностями и причудами жизни, послышались торопливые шаги и голос Хрещатицкого, что-то говорившего адъютанту. Я встал. Вошел невысокого роста генерал в погонах лейб-гвардии казачьего Его Величества полка с лицом некрасивым, немного вульгарным. Я не успел представиться, как из соседнего купе раздался голос Мишиной невесты: «Коман са ва, мон шери?» - «Тут э бьян, тут э бьян...»
Значит, подумал я, теперь она «невеста» Хрещатицкого, а может быть, и жена. Я сказал, что хотел бы знать относительно формирующихся частей и какова будет артиллерия в будущем корпусе. Тут, несмотря на свой такой простой вид, Хрещатицкий начал говорить необычайно гладко, толково и стал развивать такие идеи, что казалось, уже вся Сибирь покрыта корпусами, которые под его началом вот-вот двинутся на Москву. У него уже было соглашение с атаманом Семеновым, которого мог достигнуть только он, Хрещатицкий. Его знали отлично японцы, его любили американцы, у него необыкновенные знакомства в среде иностранцев... Он врал с упоением, врал лучше всякого Мюнхгаузена, и передо мной сидел настоящий, подлинный Хлестаков в погонах генерала...
Я ничего говорить, разумеется, не мог, потому что говорил только Хрещатицкий. По счастью, перебила «невеста», она по-французски вызвала: «Шери!», и этот казачий Хлестаков встал, подавая мне руку.
Генерал Б.Р. Хрещатинский.
«Когда начнется формирование артиллерии, а это будет скоро - адмирал уже понял все значение моего проекта, - я буду рад видеть вас у себя, полковник».
Он, конечно, то же самое сказал бы и говорил всякому - это те люди, которые трещат фразами и говорят что попало, но всегда с расчетом поразить, очаровать, обласкать...
С грустным чувством я вышел из вагона. Вот кем окружен Колчак. И ведь в своем вагоне с женщиной-авантюристкой катается такой генерал по всей Сибири, создает какие-то фантастические проекты, бедного Колчака обманывает, - откуда же Колчаку знать всех этих авантюристов? - добивается лишь одного: получить побольше денег «на формирование» и затем засесть за «формирование», выбрав где-нибудь получше и потеплее место в Сибири.
В Ставке все узнал. Миша сообщил мне все подробности.
«Да брат, ты что, с неба свалился, что ли? - начал он своим грубоватым голосом. - Ведь этот кондитер сколько времени уже охаживает Колчака. Почти уже убедил, да теперь, кажется, Колчак не соглашается. А дама эта, так ведь она жена нашего капитана Генерального штаба И-ва Д-ва, не знаю когда, кажется, в девятьсот шестнадцатом или девятьсот семнадцатом году вышла за него замуж, у них и сын маленький есть. Раньше она была тоже за кем-то замужем, а девичья ее фамилия Я-ва, она дочь генерала. Вот, брат. Теперь И-ва Д-ва Хрещатицкий уговорил уехать в какой-то штаб, кажется, и денег дал, а его супруга путешествует с Хрещатицким. Ну, понял?..»
Сомнений не было - это была М.П., Мишина «невеста». Я рассказал Мише про нашу встречу на войне.
«Ты что, подал рапорт в крестоносцы? Хорошо сделал, - сказал Евстратов. - Тут, брат, такой б<арда>к творится, что и сказать нельзя. Ты думаешь, Хрещатицкий один... Все, брат, почти Хрещатицкие. Вон Лебедев поехал к Деникину, знаешь, сколько получил на троих? Тысячу фунтов. Десять тысяч иен, а? Как тебе понравится?..» - Честный Миша басил и сердился, размахивая, как граблями, своими длинными большими руками.
28-го августа 1919 г. Омск
Сегодня откомандировали от училища, которое уходит во Владивосток. Расстался без малейшего сожаления, Герцо-Виноградского помянуть мне нечем, да и всех вообще - я, вероятно, не пришелся ко двору.
Был в Ставке и узнал, что на моем рапорте положена резолюция: «Откомандировывается в распоряжение генерала Голицына», - сейчас же отправился к Голицыну. Штабс-капитан Долинский, адъютант генерала Корнилова, в присутствии которого Корнилов был убит снарядом, а Долинский брошен к стене, оказался теперь адъютантом у Голицына. Он сейчас же доложил обо мне, я был принят.
Высокий, красивый молодой генерал поднялся мне навстречу и необыкновенно любезно предложил сейчас же сесть.
«Итак, - сразу начал он, - вы хотите в дружину Святого Креста. Так разрешите мне вам сделать следующее гнусное предложение... - Он помолчал. - Вот видите, вся территория Сибири разбита на районы, по которым должен происходить набор добровольцев. Районов четыре: Омский, Иркутский, Читинский и Владивостокский. В три района уже назначены мои уполномоченные, свободным остается один район - Иркутский. Так вот, угодно?..»
«Покорно благодарю, ваше превосходительство», - ответил я.
Так состоялось мое назначение, и начался еще один этап в моей жизни.
29-го августа 1919 г. Омск
Сегодня в управлении Голицын назначил мне помощника.
Только что приехал от Деникина уже пожилой полковник заамурской стражи, который уехал с юга, отпущенный в Харбин. Он являлся Голицыну, когда я пришел. Голицын, увидя меня, сказал: «Ну, вот вам и помощник. Полковник Демиденко, мой старый сослуживец по Заамурскому округу».
Высокий, с сильной проседью, очень неотесанный и, видимо, грубый человек, Демиденко произвел на меня неважное впечатление, но делать было нечего, и я постарался разогнать это впечатление, в сущности ни на чем не основанное.
5-го сентября 1919 г. Омск
Предписания, все бумаги, всё готово, дело только за ассигновками, деньгами и вагоном. Еду один - семью выпишу, как устроюсь. Был на докладе Д.В. Болдырева относительно истории русского религиозного движения и православия. Он доказывал, что вся русская культура, как и государственность, группировалась около церкви и что в критические минуты жизни России всегда выступала на сцену церковь, которая и выводила страну из тупика несчастий и бедствий.
Профессор Д.В. Болдырев.
На меня Болдырев произвел неотразимое впечатление. Прав он или нет - это другой вопрос, да это и неважно в его характеристике, но видно сразу, что человек это настоящий, что человек этот с хребтом. Он честно убежден и сам готов первый подать пример тому, что говорит и проповедует. Он верит, и верит искренно и вдохновенно. Ах, если бы было у нас таких людей побольше, а не единицы: Колчак, Каппель, Болдырев - смогут ли они справиться и влить жизнь в умирающий организм...
10-го сентября 1919 г. Омск
Пора ехать, а все не могу получить денег. Познакомился с Болдыревым, он уже в простой солдатской форме и ходит в строю с винтовкой на плече - вот молодчина-то.
С утра было большое торжество, которое устроили в американском Красном Кресте. Госпиталь американского Красного Креста помещается за городом в помещении сельскохозяйственного училища.
А.В. Колчак на крыльце госпиталя Красного Креста. Омск 1919 г.
Американцы решили показать госпиталь представителям прессы и пригласили к 10 часам утра осмотреть все. Поехали Клафтон, Кудрявцев, Жардецкий, много еще какого-то народу и я с женой.
А.К. Клафтон.
У нас оказалась старая знакомая, петербургская Домерщикова, которая, оказывается, приехала из Америки с госпиталем в качестве старшей сестры.
Все очень хорошо, все по-американски великолепно, и во всем стараются раздуть рекламу. Кормили нас завтраком, показывали палаты, кровати, кухню, пищу и пр., и пр. Потом все снимались в многочисленных группах.
Во главе всех здешних американцев стоит майор Макдональд. У него свой офис, и жена, кроме своего француза и «Сибирской речи», работает у него в качестве переводчицы. Ее работа заключается в том, чтобы переводить статьи русских газет про американцев, делать из этого сводку, и затем Макдональд посылает это все в Америку.
3-го ноября 1919 г. Омск
Слава Богу - жена жива и поправляется [была больна тифом]. Приехал я ночью с 1-го на 2-е и утром был уже в госпитале у нее. Передать мое волнение трудно, особенно принимая во внимание издерганные нервы за пять суток пути.
Я, приехав ночью, бросился к телефонам на станции, но ни до кого дозвониться не мог. Вокзал был ярко освещен и запружен народом.
Омский вокзал 1919 г.
Достаточно было одного привычного взгляда, чтобы увидеть, что Омску приходит конец. Бродил старик Ржевский, который просил всех дать ему место где-нибудь в эшелоне. На путях стояли эшелоны. Сворачивались министерства, уезжали отдельные чиновники, сами министры, разные генералы, штабные. Тут же на стенах, дверях и стойках красовались свежевыпущенные воззвания, в которых говорилось, что Омск сдан не будет, что Омск будут защищать до последней капли крови, что нет оснований к панике и беспокойству.
Листовка. Омск, ноябрь 1919 г.
Я если не был в панике, то беспокоился сильно и, не добившись ничего по телефону, пошел по путям разыскивать вагоны американского Красного Креста. С большим трудом отыскал и нахально стал колотить в какой-то вагон. Это было безобразием, сознаюсь, но я плохо понимал, что делал. Колотил до тех пор, пока не появился в окнах свет свечи и не раздался чей-то сонный голос: «Ху ис дзер».
Затем открылась дверь и в пижамах высунулся американец. На его месте всякий бы другой, возможно, послал бы меня к черту и был бы прав, но этот оказался очень милым, и, узнав, что я справляюсь о жене, он по описанным мною приметам ответил, что такая больная действительно к ним поступила и кажется, что кризис уже миновал и опасность теперь прошла.
Я пошел в вагон нашего поезда, который так и остался на путях, и просидел до шести часов утра, когда вышел и отправился к Елизавете Николаевне Толстой. Застал ее, разумеется, в этот ранний час - она сказала, что, кажется, все благополучно, от нее поехал к Андрею Андреевичу. Милый верный друг, оказывается, послал мне телеграмму, которую я не получил, что все идет благополучно и чтобы я был спокоен, так как он моей семьи не оставит. Вот это настоящий рыцарь.
Вместе с Кофодом поехал в госпиталь, где я и увидел жену. Она лежала в палате с какими-то другими тифозными, исхудалая, с бритой головой, страшно изменившаяся.
От нее отправился на Баронскую, где застал моих крошек с няней. Омск эвакуируется. Всё в движении: тянутся подводы, телеги, сани, военные повозки, иной раз доносится грохот артиллерийской стрельбы. Зашел в коммуну: они все уже погрузились и уезжают на днях. Министерства тоже перебираются в Иркутск. Голицын уверяет, что Омск сдан не будет, старается быть необычно веселым, говорит, что только тогда себя чувствует хорошо, когда неприятель близок и слышен гром пушек, тогда у него появляется аппетит, хороший сон и настоящая бодрость.
4-го ноября 1919 г. Омск
Утром с Кофодом ездили в госпиталь, а весь день я и няня собирались. Поезд американского Красного Креста уже готов и состоит из одного вагона второго класса и теплушек. На каждом вагоне белая дощечка с красным крестом. Вся ветка и вся станция Омск запружены эшелонами. Всё грузится, все спешат побольше увезти.
Вагоны Американского Красного Креста в Омске. 1919 г.
Обедал у Макдональда - персонально среди американцев есть славные люди, во всяком случае, я должен быть им благодарен. В госпитале вся работа лежит на санитарах, или русских, или из военнопленных, или же на русских сестрах, американская администрация носа не показывает, а американские доктора сыпнотифозных боятся. Не будь Домерщиковой, я не знаю, что бы было с женой.
Просил разрешения ехать в санитарном поезде, пассажирских уже нет, и вообще ехать неизвестно как. Американец, старший врач, сказал просто и ясно: если я дам ему хороший револьвер, то он разрешит; я сейчас же предложил ему свой наган - он его повертел, посмотрел и решительно сказал: «Ноо, ай уонт браунинг»; что было делать? Поехал к неизменному Кофоду, рассказал ему, в чем дело. Он сейчас же дал свой браунинг, и мы решили, что я его дам американцу только до Иркутска.
Привез браунинг и сказал, что это чужой револьвер, датского министра-резидента, что даю его на время и в Иркутске он должен его вернуть; больше я ничего не могу сделать, добавил я. Американец закивал головой и согласился.
Не теряя времени, я выбрал теплушку, в которой оказались офицеры, и стал перевозить вещи. Ящик с книгами просил взять Макдональда. Два американца - его помощники - проявили много внимания, по нескольку раз приезжали к детям и знаками показывали няне, что они их берут, всячески старались их успокоить. Это очень трогательно и благородно с их стороны.
4-го ноября 1919 г. Омск
Боже, как знакома мне эта картина и как я уже привык видеть каким-то другим, не физическим взглядом то, что еще будет: Омск - обреченный город, и это во всем. Вот то же ощущение, как и в Екатеринбурге, как в городах Галиции, которые мы проходили при отступлении. Бедные жители, несчастные люди, и когда-то все это кончится.
Омск 1919 г.
5-го ноября 1919 г. Омск
С темнотой госпиталь начал грузиться. Раненых перевозили на розвальнях, накрытых тулупами, так что некоторые чуть не задохнулись. Мичмана графа Толстого и адъютанта Колчака Сазонова - в автомобиле, который за ними специально прислали.
Мы с Андреем Андреевичем, который приехал для этого специально, погрузили детей, няню и вещи на извозчиков. Милый американец тоже приехал.
Привокзальная площадь Омск.
Госпиталь же тянулся по улицам. Я сделал ошибку, что не поехал сопровождать жену: она чуть не задохнулась под полушубком, а так как от слабости не могла даже головой двинуть, то и получилось, что положение было очень опасным. По счастью, сиделка русская села с ней рядом на розвальни и время от времени заглядывала под тулуп.
В общем, погрузились. Дети, няня и какая-то сестра в одном купе, рядом в купе внизу мичман Толстой, рядом напротив еще какой-то больной, на верхней полке моя жена. Затем купе сестер милосердия. У американцев свой вагон. Офицеры и солдаты все по теплушкам. В моей теплушке шестнадцать человек - все выздоравливающие: мичман, несколько офицеров-кавалеристов, пехотинцев. Американец, старший врач, просил меня быть комендантом поезда.
6-го ноября 1919 г. Вагон
Утром выехали. Весь вокзал запружен эшелонами. С каждым часом беспорядок, видимо, все усиливается.
Вагон поезда Американского Красного Креста в Сибири. 1919 г.
Питаться приходится своими средствами, потому что то, что дают американцы, все целиком выливается, и весь путь следования поезда залит этой пищей. А пища эта в обед и на ужин какая-то полба не полба, размазня не размазня. Ее разносят санитары в ведрах по теплушкам. Толстой и жена получают стол вместе с персоналом госпиталя - яйца, масло, консервы, консервированные фрукты. Хорошо, что жена оказалась служащей американского Красного Креста - вот вышло-то кстати.
По очереди топим печку. Ночью особенно скверно нижним, так как дует изо всех щелей, а мороз здоровенный, приходится все время подтапливать. Зато, когда печка накалится, слышатся крики сверху, так как там становится нестерпимо жарко.
17-го ноября 1919 г. 3 с половиной часа утра, за станцией Тайга
Вечером, как обычно, обходил поезд, но, по существу, это просто формальность, ибо что могу я сделать, хотя все же кое-чем помогаю, т. к. <об увиденном> говорю американцам. Сейчас несу дежурство у печки. Все сладко спят, и слышен храп да потрескивание дровец. В трубе гудит сибирский таежный ветер. Кругом глубокая зима с морозом за тридцать градусов.
Мысли вокруг Омска. Все бегут. Министры, министерства, какие-то не нужные никому громоздкие учреждения везут вещи, имущество, массу всякого добра. Это не население, население осталось на месте, это те, кто делал революцию, раскачивал народ, кто потом лез к власти. Ничего у них не выходило, и они пустились наутек. Как бросили царя, так, разумеется, бросят в последнюю минуту и Колчака - это ясно.
Подумать только, бежит морской министр Смирнов. Ведь нет даже простой шаланды в распоряжении правительства, а вот учреждено морское министерство, а министр теперь вывозит миллионы и имущество и сдаст это все... будущему законному русскому правительству, которому представит и отчет об этих деньгах. И никому больше. Он признает только закон, законное правительство, он легитимист - всегда им был... И не один Смирнов проделывает то же.
Контр-адмирал М.И. Смирнов.
В Омске перед отъездом видел вагон, в котором едет жена профессора Болдырева с сыном-мальчиком лет пяти и бель-сер - сестрой Болдырева. Я заходил к ним. Рядом было купе для Жардецкого, была приколота и карточка с его фамилией, но Анна Васильевна Болдырева сказала, что Жардецкий приходил, посмотрел и заявил, что он не поедет, так как в одном купе все равно не разместится со всей своей большой семьей. Интересно знать, выбрались ли они все или нет.
18-го ноября 1919 г. Вагон
Санитарный поезд американского Красного Креста нечто ужасное: никакого ухода совершенно. За 12 дней пути, что мы едем, ни разу не было медицинского обхода поезда. Пища отвратительная, в теплушках делается бог знает что, сыпнотифозные лежат бок о бок с больными возвратным и брюшным тифом, тут же больные почками или с воспалением легких. Сегодня я был у старшего врача и сказал, что если он не пошлет телеграммы главному уполномоченному американского Красного Креста на всю Сибирь, чтобы нас перевели на левый путь, то мы никогда не выедем из Сибири. Это я заключил потому, что все поезда разных министров, правителей и пр. идут, обгоняя нас по левому пути, мы же чем дальше, тем больше стоим на разных станциях, а американцы с большого ума радуются, что можно осмотреть сибирские города и станции. Они закупают дичь, белок, всё, что только можно. Чешские эшелоны, которые нас обгоняют, набиты добром, что называется, до крыш. Под вагонами в ящиках везут медведей, в вагонах ковры, зеркала, материю, сукно, рысистых прекрасных лошадей, обувь, шляпки, видимо, просто вывозят целыми магазинами. Говорят, что у Жанена весь вагон наполнен сибирскими мехами, то же самое и у главы американского Красного Креста.
Генерал Жанен во французской военной миссии в Омске. 1919 г.
Да, они пользуются случаем, эти «джентльмены», потом у себя на родине будут писать воспоминания, критиковать, давать советы, жалеть, что их не послушались, но про то, как вели себя, разумеется, не напишут - они ведь победители, и их не судят... И все это в наших самых лучших вагонах, с нашими паровозами, на нашей земле, а вот мы и наши больные умирают в теплушках голодные.
Парад Британского экспедиционого корпуса в Омске 1919 г.
Подбор фотографий для иллюстрации: сайт Pasvu, журнал коллеги
stariy_voin, Wiki и ряд иных.