Генри потерялся!
Единственный сувенир, который я привезла себе из Рима. Города, поразившего меня в самое….в самую. Картонная закладка за полтора евро, купленная в галерее Боргезе. Портрет короля Генриха VIII. Вообще, данный портрет в Ливерпуле выставлен. Может мне все в Риме показалось настолько прекрасным, что для контраста потянуло на короля. Который был не в лучшей не физической, не ментальной форме за этом портрете (вообще, на портрете не особо заметно, что он ментально не в форме, вопрос в том, в каком возрасте он там представлен и как его действия оценивали в том возрасте). А вот труды ювелиров там вполне в форме.
Лелеяла я эту закладку. Лелеяла Генри. Пока он не пропал.
Время чуть назад.
Я вернулась из Рима в Ниццу. Генри был согласен со мной - пора в Москву. Очень пора. Слушала интервью Познера Дудю. И Дудь спрашивает, в чем секрет вашей вашести. Дескать, вы жизни способны радоваться не только духовно, но и физически (не то, что король Генри на своем портрете 1536 года). Что такое, на холодном не сидите? А Познер говорит, что еще как сидит. Иду в центр Ниццы послушать ребят, которые у фонтана поют. Про что такое осень поют. Про кукушку поют. И сажусь я на фонтан. Не в плане, что я хожу по воде и сижу на воде. На каменную холодную часть фонтана. Познер же сидит. А на следующий день у меня воспаление уха. Дорогой Генри, откладывается наш вояж в Москву. Уху полегчало. Но это не совпало с самым дешевым билетом в Москву. Поэтому между уху полегчало и дешевым билетом был временной промежуток в дней пять. Ухо - билет. Где-то между ухом и билетом произошло что-то такое, что сподвигло меня рассуждать о коридорах.
Ницца. О том как простое налево/направо меняет частоту биения сердца.
Я помню свои короткие шорты и твои наверно плюс 30 (хотя это были явно плюс 40, просто тогда температуры выше 30 для меня просто не существовало). Полицейские в голубых поло, а может обычных футболках. Уличную еду, фонтан со струями которого играли дети, - классика. И экспрессивного пакистанца, работающего на двух вроде бы работах, у которого мы с Эвой каучсерфили. Я приехала на одну ночь налегке, кажется не взяв даже полотенце. Помню горяченные камни пляжа, воспоминание тем отчетливее, что ютились на этом пляже мы на одном маленьком полотенце из Декатлона, и камням было куда приложиться. Помню, как приехала, не посмотрев заранее план города. Просто знала, что мне на трамвай. Вышла с вокзала, тот вокзал был тогда для меня как случайный прохожий среди вокзалов. Вышла и пошла на трамвайную остановку, не смотря особо по сторонам, ибо знала, что назад как-нибудь вернусь, а забивать голову лишней информацией, коей являлась бы твоя карта, созданная моей памятью, я не хотела. Я лучше потеряюсь, чем выстрою с тобой связь. Я просто хотела увидеться с подругой, а на тебя мне было плевать. Ты - просто город, «оказавшийся под рукой». И я была так уверена, что не вернусь. Допускала, что могу вернуться по некой загадочной необходимости, ну там дуло пистолета - загадочно и необходимо. Или чтоб воспользоваться аэропортом. Но чтобы по собственному желанию, для своего собственного удовольствия - нет. У меня уже были любимые солнечные города.
Вокзал. С него всё начинается. Тогда я вышла и пошла налево. В коротких шортах. В этот раз - уже направо. Не помню, в чем.
Кто меня хорошо знает, знает и о моей способности потеряться в трех соснах, несколько раз идти с кем-то одним и тем же маршрутом, а потом, когда это нужно сделать одной, не вспомнить его уже буквально после второго шага. У меня большие таланты отстраняться. Исходя из этого выходит, что зачастую тот город, в котором я живу мною не чувствуем. Мне как будто это просто не надо. Но тут всё связалось воедино, вокзал, рыночная площадь, трамвайные остановки, море - я стала как-то внезапно к этому очень причастна. Мне стало в этом городе удобно, это, наверно, был его подарок мне. Я осознавала своё место в этой жизни в том настоящем. Я чувствовала, где я в этой жизни, и я чувствовала, где я в этом городе. Я как будто спутник, выполнивший для самой себя свои съемки этого города. И если я мысленно посмотрю на его карту и пройду теми маршрутами, которыми ходила, я буду что-то чувствовать. Что-то такое, что будет очень ярко свидетельствовать о том, что я пиздец как жива.
В моей голове есть куча маленьких фильмов, в которых снимаюсь я сама. Я молчу, это немое кино. И ту меня в этих фильмах наполняют чувства. И эту меня, смотрящую их, наполняют снова. Я выхожу из квартиры, поворачиваю направо иду к лифту. Еще не вызывая его, наслаждаюсь архитектурой здания напротив, может идти дождь, может быть солнечно, может быть светло, а может быть темно. И всегда у того окна у меня было очень трепетное отношение к бытию. Почему я не посчитала тогда шаги? Я охуенно люблю этот вид из окна коридора. Смотрю вниз. А там темно-синий, как я его называю «винтажный» мерседес на аварийках. Приходит лифт, и я радостно ступаю, такой, знаете, шаг, когда игриво так знаешь, что что-то будет. Едешь в лифте счастливый. Конец короткометражки.
Наверно, я благодарна этому городу прежде всего за это. За короткие прогулки до лифта, от эстакады налево до подъезда, от машины направо, а потом налево вниз по лестнице. И выключатели справа от двери внизу. Это такая стопка обыденных действий, да иной раз даже не действий, а просто картинок в голове, которая стала прекрасной, которую, воспроизводя в своей памяти, я нахожу поэтичной.
У Ниццы потрясающая история, связывающая её с Россией. У неё потрясающая живописная история. И до всего этого мне могло бы не быть дела. А тут мне уже оно и есть. До того, что Элтон Джон там где-то на горе, я внезапно вспоминаю «Магию лунного света» Вуди Аллена и бегу ее пересматривать, потому что я увидела живьем, упоминающуюся в фильме обсерваторию, которая находится в Ницце. Я смотрю на окна квартиры, где жил Матисс и задаюсь вопросом, а не на этом ли балконе Пикассо своих голубей фигачил. А на этом. И я хоть и понимаю, что была не с ними. Но прикол в том, что мне не хуже, мне дохуя как не хуже. И я запомнила официантов в своем любимом баре.
Ницца. Сюда переезжают, как и во все прочие прекрасные города. По любви. Или по Будде. И я не знаю, сяду ли я еще в автобус 64. И будет ли кому встречать меня в аэропорту. Спасибо тебе за твою историю, спасибо тебе за Матисса, похороненного на твоем кладбище. Я положила на надгробие монетку, дополнив уже имеющийся там монетный узор. Спасибо за твои церкви, твои ароматные деревья, твой климат. За сохранность моих белых кед на твоих чистых улицах. Ибо я не верю в одинаковый рай во всех шалашах. Помести всех действующих лиц в другой город и замени прошедшие события на как будто равнозначные, было бы совсем не то. Не было бы магии. Ибо я верю во все в нужное время и в нужном месте. Ты - свидетель многих прекрасных событий и ты очень счастливый город, дающий свою энергию и, наверно, своё видение. Мне некому рассказывать про свои наполненные смыслом походы до лифта. Некому, кроме тебя. Я бы не хотела снова идти до того лифта. Мне бы было грустно. И я не знаю, есть у тебя для меня еще дороги. Но я очень благодарна за те, что были. Я очень счастливая я.
Чаще. Реже. Снова чаще. Вообще редко. Это я о том, как буду вспоминать тебя.
У меня дома есть книга «1000 стульев». Французский, английский, немецкий. Об истории стульев в картинках она повествует. Но не только в картинках. Еще в словах. На этих трех языках. Это увесистая книга. Её вынужденно подарил мне тот, которого я встретила между ухом и билетом. Подарил он мне её уже после того билета. Ведь потом были другие билеты.
Пару дней назад примечательным событием утра было мое раздражение. Я взяла с полки эти самые 1000 стульев. Открыла на странице с великолепным красным стулом 1954 года, а потом стала листать в сторону девятисотых. И…
Генри нашелся!
В этом году, от которого прошла уж половина, нет… Того коридора. Мне не хочется фоткать дождь. Мне незачем фоткать дождь.
Но мне нравится запах коридора, который ведет к офису, где я работаю. Генри нашелся. А один раз, когда я вышла из дома, на улице играла песня про «От улыбки станет всем светлей». Один раз мне уступили место в автобусе. Один раз я видела радугу в радуге. А еще перечитывая свои воспоминания о Ницце на строчках про горячие камни, я думаю о том, что сейчас я бы не сказала камни. Я бы сказала «галька».
Не то чтобы я фотограф дождя. Я просто там, где мне неорганично быть органичной. Но Генри нашелся даже в этом хаосе. Может ему и лучше было бы остаться среди тех стульев. Как и мне.
Лелеяла я эту закладку. Лелеяла Генри. Пока он не пропал.
Время чуть назад.
Я вернулась из Рима в Ниццу. Генри был согласен со мной - пора в Москву. Очень пора. Слушала интервью Познера Дудю. И Дудь спрашивает, в чем секрет вашей вашести. Дескать, вы жизни способны радоваться не только духовно, но и физически (не то, что король Генри на своем портрете 1536 года). Что такое, на холодном не сидите? А Познер говорит, что еще как сидит. Иду в центр Ниццы послушать ребят, которые у фонтана поют. Про что такое осень поют. Про кукушку поют. И сажусь я на фонтан. Не в плане, что я хожу по воде и сижу на воде. На каменную холодную часть фонтана. Познер же сидит. А на следующий день у меня воспаление уха. Дорогой Генри, откладывается наш вояж в Москву. Уху полегчало. Но это не совпало с самым дешевым билетом в Москву. Поэтому между уху полегчало и дешевым билетом был временной промежуток в дней пять. Ухо - билет. Где-то между ухом и билетом произошло что-то такое, что сподвигло меня рассуждать о коридорах.
Ницца. О том как простое налево/направо меняет частоту биения сердца.
Я помню свои короткие шорты и твои наверно плюс 30 (хотя это были явно плюс 40, просто тогда температуры выше 30 для меня просто не существовало). Полицейские в голубых поло, а может обычных футболках. Уличную еду, фонтан со струями которого играли дети, - классика. И экспрессивного пакистанца, работающего на двух вроде бы работах, у которого мы с Эвой каучсерфили. Я приехала на одну ночь налегке, кажется не взяв даже полотенце. Помню горяченные камни пляжа, воспоминание тем отчетливее, что ютились на этом пляже мы на одном маленьком полотенце из Декатлона, и камням было куда приложиться. Помню, как приехала, не посмотрев заранее план города. Просто знала, что мне на трамвай. Вышла с вокзала, тот вокзал был тогда для меня как случайный прохожий среди вокзалов. Вышла и пошла на трамвайную остановку, не смотря особо по сторонам, ибо знала, что назад как-нибудь вернусь, а забивать голову лишней информацией, коей являлась бы твоя карта, созданная моей памятью, я не хотела. Я лучше потеряюсь, чем выстрою с тобой связь. Я просто хотела увидеться с подругой, а на тебя мне было плевать. Ты - просто город, «оказавшийся под рукой». И я была так уверена, что не вернусь. Допускала, что могу вернуться по некой загадочной необходимости, ну там дуло пистолета - загадочно и необходимо. Или чтоб воспользоваться аэропортом. Но чтобы по собственному желанию, для своего собственного удовольствия - нет. У меня уже были любимые солнечные города.
Вокзал. С него всё начинается. Тогда я вышла и пошла налево. В коротких шортах. В этот раз - уже направо. Не помню, в чем.
Кто меня хорошо знает, знает и о моей способности потеряться в трех соснах, несколько раз идти с кем-то одним и тем же маршрутом, а потом, когда это нужно сделать одной, не вспомнить его уже буквально после второго шага. У меня большие таланты отстраняться. Исходя из этого выходит, что зачастую тот город, в котором я живу мною не чувствуем. Мне как будто это просто не надо. Но тут всё связалось воедино, вокзал, рыночная площадь, трамвайные остановки, море - я стала как-то внезапно к этому очень причастна. Мне стало в этом городе удобно, это, наверно, был его подарок мне. Я осознавала своё место в этой жизни в том настоящем. Я чувствовала, где я в этой жизни, и я чувствовала, где я в этом городе. Я как будто спутник, выполнивший для самой себя свои съемки этого города. И если я мысленно посмотрю на его карту и пройду теми маршрутами, которыми ходила, я буду что-то чувствовать. Что-то такое, что будет очень ярко свидетельствовать о том, что я пиздец как жива.
В моей голове есть куча маленьких фильмов, в которых снимаюсь я сама. Я молчу, это немое кино. И ту меня в этих фильмах наполняют чувства. И эту меня, смотрящую их, наполняют снова. Я выхожу из квартиры, поворачиваю направо иду к лифту. Еще не вызывая его, наслаждаюсь архитектурой здания напротив, может идти дождь, может быть солнечно, может быть светло, а может быть темно. И всегда у того окна у меня было очень трепетное отношение к бытию. Почему я не посчитала тогда шаги? Я охуенно люблю этот вид из окна коридора. Смотрю вниз. А там темно-синий, как я его называю «винтажный» мерседес на аварийках. Приходит лифт, и я радостно ступаю, такой, знаете, шаг, когда игриво так знаешь, что что-то будет. Едешь в лифте счастливый. Конец короткометражки.
Наверно, я благодарна этому городу прежде всего за это. За короткие прогулки до лифта, от эстакады налево до подъезда, от машины направо, а потом налево вниз по лестнице. И выключатели справа от двери внизу. Это такая стопка обыденных действий, да иной раз даже не действий, а просто картинок в голове, которая стала прекрасной, которую, воспроизводя в своей памяти, я нахожу поэтичной.
У Ниццы потрясающая история, связывающая её с Россией. У неё потрясающая живописная история. И до всего этого мне могло бы не быть дела. А тут мне уже оно и есть. До того, что Элтон Джон там где-то на горе, я внезапно вспоминаю «Магию лунного света» Вуди Аллена и бегу ее пересматривать, потому что я увидела живьем, упоминающуюся в фильме обсерваторию, которая находится в Ницце. Я смотрю на окна квартиры, где жил Матисс и задаюсь вопросом, а не на этом ли балконе Пикассо своих голубей фигачил. А на этом. И я хоть и понимаю, что была не с ними. Но прикол в том, что мне не хуже, мне дохуя как не хуже. И я запомнила официантов в своем любимом баре.
Ницца. Сюда переезжают, как и во все прочие прекрасные города. По любви. Или по Будде. И я не знаю, сяду ли я еще в автобус 64. И будет ли кому встречать меня в аэропорту. Спасибо тебе за твою историю, спасибо тебе за Матисса, похороненного на твоем кладбище. Я положила на надгробие монетку, дополнив уже имеющийся там монетный узор. Спасибо за твои церкви, твои ароматные деревья, твой климат. За сохранность моих белых кед на твоих чистых улицах. Ибо я не верю в одинаковый рай во всех шалашах. Помести всех действующих лиц в другой город и замени прошедшие события на как будто равнозначные, было бы совсем не то. Не было бы магии. Ибо я верю во все в нужное время и в нужном месте. Ты - свидетель многих прекрасных событий и ты очень счастливый город, дающий свою энергию и, наверно, своё видение. Мне некому рассказывать про свои наполненные смыслом походы до лифта. Некому, кроме тебя. Я бы не хотела снова идти до того лифта. Мне бы было грустно. И я не знаю, есть у тебя для меня еще дороги. Но я очень благодарна за те, что были. Я очень счастливая я.
Чаще. Реже. Снова чаще. Вообще редко. Это я о том, как буду вспоминать тебя.
У меня дома есть книга «1000 стульев». Французский, английский, немецкий. Об истории стульев в картинках она повествует. Но не только в картинках. Еще в словах. На этих трех языках. Это увесистая книга. Её вынужденно подарил мне тот, которого я встретила между ухом и билетом. Подарил он мне её уже после того билета. Ведь потом были другие билеты.
Пару дней назад примечательным событием утра было мое раздражение. Я взяла с полки эти самые 1000 стульев. Открыла на странице с великолепным красным стулом 1954 года, а потом стала листать в сторону девятисотых. И…
Генри нашелся!
В этом году, от которого прошла уж половина, нет… Того коридора. Мне не хочется фоткать дождь. Мне незачем фоткать дождь.
Но мне нравится запах коридора, который ведет к офису, где я работаю. Генри нашелся. А один раз, когда я вышла из дома, на улице играла песня про «От улыбки станет всем светлей». Один раз мне уступили место в автобусе. Один раз я видела радугу в радуге. А еще перечитывая свои воспоминания о Ницце на строчках про горячие камни, я думаю о том, что сейчас я бы не сказала камни. Я бы сказала «галька».
Не то чтобы я фотограф дождя. Я просто там, где мне неорганично быть органичной. Но Генри нашелся даже в этом хаосе. Может ему и лучше было бы остаться среди тех стульев. Как и мне.