Еще одна история изоляции
Честно говоря, я бы не хотела получать истории об изоляции детей одним из родителей. Но они продолжают приходить. Сегодня я публикую историю Ольги Зорькиной (brespi) из Тулы.
История Ольги
Меня зовут Ольга, я живу в Туле, работаю медсестрой в Тульском областном клинико-диагностическом центре. В 1998 году вышла замуж. В том же году похоронила маму и отца. В 2007 году я развелась с мужем из-за постоянных унижений. Наш сын, Коля, которому на тот момент было 3 годика, остался со мной. Споров о ребёнке не было, так как отец в принципе к ребёнку равнодушен. Чуть позже, в том же 2007 году, моя бабушка записала на меня и на Колю свою квартиру. В этой квартире я родилась и всю свою жизнь живу, но официально владелицей была именно бабушка.
Как только Коля стал совладельцем двухкомнатной квартиры, так сразу же у моего бывшего мужа появился интерес к сыну. Он стал забирать Колю в гости, причём не на один-два дня, а на одну-две недели, полностью игнорируя мои протесты. За время нахождения у них Коля ни разу не был ни в детском театре, ни в цирке. Игрушки ему не покупали, предпочитая брать старые от соседей и родни, но самое неприятное - вместо игрушек отец «дарил» Коле технический хлам, сломанные выключатели, смесители, трансформаторы, внушая при этом, что детские игрушки - ерунда по сравнению с «настоящей взрослой техникой». Свою скупость объяснял желанием воспитать из Коли инженера. В результате Коля перестал воспринимать обычные игрушки в детском саду, не мог найти общего языка со сверстниками, погрузился в вымышленный мир. Ему был поставлен диагноз СДВГ. Я в одиночку не могла противостоять активному оболваниванию Коли отцом и бабушкой. Должна признать, что сама допустила много ошибок, боясь решать возникший спор о ребёнке через суд. Мне бывшей свекровью очень убедительно было внушено, что в случае судебного разбирательства я совсем лишусь ребёнка, просто потому, что я в одиночку не смогу тягаться с их семьёй. К тому же я не очень общительна, застенчива, и у меня немного друзей. Все эти аргументы я учла и запаслась терпением, отложив решение проблемы до лучших времён.
В 2009 я познакомилась с Евгением, который впоследствии стал мне мужем. Моя бабушка к тому времени умерла, мы стали жить втроём, Коля почти сразу стал называть Евгения папой, и даже какое-то время считал его волшебником, так как за первые же полгода получил от него в разы больше, чем от родного отца за всю свою предыдущую жизнь. Всё было почти хорошо, Колю никто не смел отнимать у меня больше, чем на один день в неделю. Единственным препятствием к полному счастью оставались бывшие муж и свекровь, развязавшие против нас настоящую войну. Придя в моё отсутствие «познакомиться» с Евгением, а на самом деле поскандалить, бывшая свекровь сразу же заявила ему: «Настанет день, и Коля скажет - не хочу жить с мамой, хочу жить с папой. И тогда папа придёт жить в эту квартиру, а тебя мы выгоним».
С тех пор к нам стали приходить из милиции, то проверять документы, то по заявлению бывшего мужа о том, что якобы Евгений его избил, однако, во всём разобравшись, даже пообещали нас защитить. Весной 2010 года бывшие подали на нас в суд на определение порядка общения с ребёнком, однако суд всего лишь добавил им одну ночь в неделю, в результате Коля мог находиться там сутки.
В 2011 году опять суд, уже по определению места жительства ребёнка. Если в 2010 году истцы выбрали время для суда в отсутствие Евгения, уезжавшего на заработки, то сейчас они воспользовались моей беременностью. Находясь на пятом месяце беременности, зная по прошлому суду, что истцы не стесняются в методах давления на меня даже в присутствии судейских, я решила, что на этом суде моим представителем по доверенности в моё отсутствие будет Евгений. Услуги адвоката сочли излишними, так как исход дела в нашу пользу у нас не вызывал сомнений - у нас всё хорошо, а обвинения в наш адрес настолько нелепы, что им никто не поверит.
Инициатором обоих судов была бывшая свекровь, она же присутствовала на суде в качестве третьего лица, потому что является бабушкой Коли. На суде она заявила, что мы издеваемся над ребёнком, что я морю его голодом и одеваю в грязное старьё, наказываю горячим утюгом, муж насилует его и из-за этого у Коли энкопрез (недержание кала), дома у нас постоянные оргии и т.п. В качестве «доказательств» того, что мы довели ребёнка до крайней степени истощения и энкопреза, бабушка представила справки о здоровье ребёнка. Это справки о том, что ребёнок здоров, никаких энкопрезов и дисбактериозов нет, двойного толкования у этих справок нет, но они присоединены к делу в качестве доводов обвинения, и если их не читать, то выглядят внушительно, как-никак официальная бумага с печатями. Доводы Евгения, мои письменные возражения, свидетельства соседей и документальные доказательства судьёй были проигнорированы. Адвокат бывших, Мещеряков С.И., раньше был судьёй в этом самом суде, со всеми на короткой ноге. Судья Морозова решила передать Колю отцу, а в обоснование этого решения протокол был написан с такими искажениями фактов, что всё буквально с ног на голову перевёрнуто. Грязных обвинений в наш адрес в протоколе нет, чтобы нельзя было привлечь их за клевету, наиболее дурацкие слова отца приписаны моему мужу, наши доказательства отсутствуют. Евгений всё записывал на диктофон, я прослушивала и знаю, что никто не поверит той белиберде, которую сочиняли против нас. Никто и не поверил, нас просто продали.
4 мая 2011 г., решением Пролетарского районного суда г. Тулы, под председательством Морозовой А.И у меня отобрали 7-летнего сына Колю Седых и передали его на постоянное место жительства его отцу, Седых Э.А. На момент вынесения решения я была на 7-м месяце беременности, ожидая рождения второго сына.
9 июня кассационный суд отказал мне в пересмотре дела, оставив в силе решение первой инстанции.
6 июля 2011 г. нас с сыном заманили в службу судебных приставов, якобы для того, чтобы совместно с опекой решить вопрос о том, как оставить ребёнка с матерью, так как Коля категорически отказывался идти к отцу, в связи с чем у него развился невроз из-за боязни расставания с мамой. Приставам было известно о том, что Коля состоит на учёте у психиатра из-за этого стресса, ему назначено лечение и определён график посещения психиатра, настоятельно рекомендовавшего покой для ребёнка. Также было представлено заключение психолога высшей квалификации, специалиста по судебной психологической экспертизе, полностью подтверждающее диагноз и рекомендации психиатра. Однако судебные приставы силой отобрали у меня Колю и передали рыдающего ребёнка отцу, нанеся глубочайшую психическую травму и ребёнку, и мне, находившейся на последних днях беременности.
С тех пор ребёнок ни разу не был в своём родном доме. Его сперва увезли на месяц неизвестно куда, на мои звонки ни отец, ни бабушка не отвечали, двери не открывали. Теперь Коля проживает в квартире отца, но мне не дают видеть его. Сначала давали с ним видеться по нескольку минут в неделю, только в их квартире, чтобы никто не узнал, что ребёнок просится домой, находясь рядом и ругая меня при ребёнке, а 19 августа меня избили и спустили с лестницы, потому что Коля стал мне жаловаться на них.
Переживая за здоровье и опасаясь за резкое ухудшение психо-эмоционального состояния ребёнка, которому не дают общаться с мамой, я подала исковое заявление об определении места жительства ребёнка. В рамках судебного разбирательства судья Пролетарского районного суда Чарина Е.В. пришла к выводу, что отец с бабушкой неправы, ребёнок должен жить со мной, даже эмоционально посоветовала «взять ребёнка в охапку и уехать подальше от таких родственников». Но в выполнении моих требований об определении места жительства сына со мной она отказала, сославшись на то, что имеется вступившее в силу решение предыдущего суда, и если она мои требования удовлетворит, то это «…сведёт к нулю его юридическую ценность и нарушит основополагающий принцип гражданского судопроизводства - принцип исполнительности судебных постановлений...». То есть, чтобы судье Морозовой не пришлось отвечать за несправедливое решение, не имеющее юридической ценности, судья Чарина предложила мне выждать подольше, чтобы то решение утратило свою актуальность. Чтобы придать какое-то основание своему решению, судья Чарина в тексте решения искажает факты, утверждая то, чего на самом деле в суде не было.
Имеются аудиозаписи со всех заседаний обоих судов, из Валеоцентра, где нам опять пришлось проходить обследование и где на этот раз не просто исказили факты, а цинично оболгали нас. Есть записи из дома Седых, где Коля шёпотом (ему запрещают вообще говорить обо мне) просит забрать его от них поскорей. Есть запись разговора с директором школы, в которой учится Коля и куда меня не пускают. Директор сказала буквально следующее: «Если бабушка меня изобьёт из-за того, что я вас пустила, вы будете виноваты в этом», потому меня и не пускают в школу. Но эти записи никем не учитываются, не считаются доказательством, да и вообще суду никакие доказательства не нужны, поскольку «принцип исполнительности» важнее интересов ребёнка.
Я обращалась за помощью к председателю областного комитета по демографической, семейной политике, опеке и попечительству Филимоновой Ю.Г. с просьбой о пересмотре заключения от опеки. Она обещала разобраться и в 10-дневный срок ответить. Вовремя я ответ не получила, снова обратилась в этот комитет - оказалось, что Филимонова уже в отпуске. Её заместители Большакова и Ханин отнеслись ко мне пренебрежительно, сказали, что полностью доверяют написавшей злополучное заключение начальнице Пролетарского отдела опеки Свиновой, что я сама во всём виновата - неправильно воспитывала ребёнка. При личной встрече с нами Ханин, как и Большакова, говорил больше, чем слушал, суть проблемы ему не интересна, гордо сообщил о том, что ему некогда с нами, так как он идёт в Белый Дом общаться с губернатором, представлять интересы несовершеннолетних, нуждающихся в работе. Поскольку Ханин не хотел слышать никого, кроме себя самого, Евгению пришлось повысить голос, чтобы на нас обратили внимание, после чего Ханин В. И. посоветовал нам подать на опеку в суд, а также пожаловаться в прокуратуру, но комитет ничего нам делать не будет. Проводив нас до дверей, он сделал замечание вахтёру и потребовал «впредь неадекватных сюда не пускать».
Через месяц пришёл ответ и от Филимоновой, она тоже выразила доверие Свиновой, обвинила меня в том, что я «сама виновата», при этом проверки никакой не проводилось. Принять меня лично Филимонова отказалась, сославшись на занятость, но мой муж всё же пробился к ней на приём и настоял на проведении проверки реальных условий жизни ребёнка в семье отца и в семье матери. В рамках проверки к нам пришла сводная комиссия от опеки и Валеоцентра, о составе комиссии нам не было известно, нам обещали, что проверять будут работники опеки из других районов. У нас всё нормально, придраться не к чему, но в новом акте от опеки написано, что дома обстановка опасная для жизни новорожденного ребёнка, устойчивый запах резинового клея, травмоопасный спортивный уголок, нет канцелярских принадлежностей, учебников и школьного костюма для Коли. Всё это ложь, я понимаю это как угрозу, что если не перестану бороться за старшего сына, то могут и младшего отобрать. В рамках этой повторной проверки была проведена совместная встреча-обсуждение начальницы областной опеки Филимоновой, уполномоченной при губернаторе по правам ребенка Томкиной Л.Н., моего бывшего мужа Седых Э.А., его адвоката Мещерякова. Меня на эту встречу просто не пустили без объяснения причин, и я попросила присутствовать там в качестве независимого представителя председателя Тульского отделения общественной организации «Родительское Собрание» Боженову С.А. В её присутствии адвокат Мещеряков кричал, что таких матерей как я надо убивать, а Томкина заявила, будто мой муж угрожал ей решить проблему незаконным способом.
Ранее я обращалась за помощью к уполномоченному при губернаторе по правам ребенка Томкиной Л.Н., она также сперва обещала помочь, но полностью встала на сторону опеки. Сама Томкина проверки не проводила, поддерживает опеку потому, что они работают совместно.
Добросовестную проверку провели сотрудники комиссии по делам несовершеннолетних Пролетарского района Мурзина Е.М. и Герасимова И.А. Они были в моей семье сначала по заявлению бывшей свекрови, которая требовала поставить мою семью на учёт, как неблагополучную. Они убедились, что у меня всё в порядке, представили судье Морозовой акт, в котором отражено реальное положение дел, но этот акт нигде не фигурирует. Потом они провели проверку в расширенном составе по моему заявлению, опросили соседей и вновь подтвердили, что в моей семье есть все условия для нормальной жизни ребёнка. Также они слышали по телефону, как меня с побоями выгоняли из квартиры Седых, так как я в этот момент обратилась к ним за советом. Подав иск об определении места жительства ребёнка, я указала комиссию по делам несовершеннолетних в качестве третьего лица, однако суд не пригласил их на последнее заседание.
Также добросовестно исследовала всю мою семью психолог высшей квалификации с 25-летним стажем, заведующая психологической лаборатории Тульской областной психиатрической больницы №1 Измайлова В.И., у которой мы обследовались по собственному желанию. Измайлова, имеющая специальную подготовку для проведения судебных психологических экспертиз, в суде опротестовала заключение Валеоцентра. Присутствовавшая в суде психолог Астахова из Валеоцентра, не имеющая такой подготовки, не смогла ответить ни на один вопрос Измайловой, тем не менее судья считает достоверным заключение Валеоцентра, ссылаясь на то, что «так заведено, и не мне отменять».
На последней беседе в Валеоцентре, когда собрались все взрослые без Коли, в присутствии Астаховой отец с бабушкой глумились надо мной, кормящей матерью: «У тебя молоко ещё не пропало?», «Твой муж - никто!», «Мы найдём у Коли какую-нибудь страшную болезнь и лишим тебя за это материнства!», а я только сдерживала Евгения, чтобы не поддался на провокацию.
Колю положили в больницу, искали «ужасную болезнь», бабушка лежала вместе с ним, чтобы иметь возможность давить на врачей - ничего не нашли. В сентябре Коля пошёл в первый класс, но меня не пускают в школу. Учительница сказала, что ей бабушка запретила меня пускать, а директор сказала, что если бабушка изобьёт её, директора, за то, что она мне разрешила посещать Колю, то виновата в этом буду я! Без решения опеки, той самой опеки, которой закон не писан, мне даже в школе нельзя встретить с Колей. А подавать иск о порядке общения адвокат не велит - это может помешать рассмотрению надзорной жалобы. Ведь если я соглашусь на порядок общения, при котором Коля остаётся с отцом, то мне на большее и надеяться не стоит, при таком отношении к нам суд предложит мне удовлетвориться порядком общения.
Я дважды обращалась письменно к Президенту, в ответ приходили письма из Тульской администрации с предложением решить дело в суде. Обращалась к обоим губернаторам Тульской области, и к Дудке и к Груздеву, с просьбой разобраться в ситуации - в ответ опека и Валеоцентр разбираются с моей семьёй, наказывая за жалобы. На мой взгляд, проблема вышла за рамки семейного дела. Это не Зорькины против Седых - это чиновники против населения, защищая «честь мундира», губят детские судьбы.
История Ольги
Меня зовут Ольга, я живу в Туле, работаю медсестрой в Тульском областном клинико-диагностическом центре. В 1998 году вышла замуж. В том же году похоронила маму и отца. В 2007 году я развелась с мужем из-за постоянных унижений. Наш сын, Коля, которому на тот момент было 3 годика, остался со мной. Споров о ребёнке не было, так как отец в принципе к ребёнку равнодушен. Чуть позже, в том же 2007 году, моя бабушка записала на меня и на Колю свою квартиру. В этой квартире я родилась и всю свою жизнь живу, но официально владелицей была именно бабушка.
Как только Коля стал совладельцем двухкомнатной квартиры, так сразу же у моего бывшего мужа появился интерес к сыну. Он стал забирать Колю в гости, причём не на один-два дня, а на одну-две недели, полностью игнорируя мои протесты. За время нахождения у них Коля ни разу не был ни в детском театре, ни в цирке. Игрушки ему не покупали, предпочитая брать старые от соседей и родни, но самое неприятное - вместо игрушек отец «дарил» Коле технический хлам, сломанные выключатели, смесители, трансформаторы, внушая при этом, что детские игрушки - ерунда по сравнению с «настоящей взрослой техникой». Свою скупость объяснял желанием воспитать из Коли инженера. В результате Коля перестал воспринимать обычные игрушки в детском саду, не мог найти общего языка со сверстниками, погрузился в вымышленный мир. Ему был поставлен диагноз СДВГ. Я в одиночку не могла противостоять активному оболваниванию Коли отцом и бабушкой. Должна признать, что сама допустила много ошибок, боясь решать возникший спор о ребёнке через суд. Мне бывшей свекровью очень убедительно было внушено, что в случае судебного разбирательства я совсем лишусь ребёнка, просто потому, что я в одиночку не смогу тягаться с их семьёй. К тому же я не очень общительна, застенчива, и у меня немного друзей. Все эти аргументы я учла и запаслась терпением, отложив решение проблемы до лучших времён.
В 2009 я познакомилась с Евгением, который впоследствии стал мне мужем. Моя бабушка к тому времени умерла, мы стали жить втроём, Коля почти сразу стал называть Евгения папой, и даже какое-то время считал его волшебником, так как за первые же полгода получил от него в разы больше, чем от родного отца за всю свою предыдущую жизнь. Всё было почти хорошо, Колю никто не смел отнимать у меня больше, чем на один день в неделю. Единственным препятствием к полному счастью оставались бывшие муж и свекровь, развязавшие против нас настоящую войну. Придя в моё отсутствие «познакомиться» с Евгением, а на самом деле поскандалить, бывшая свекровь сразу же заявила ему: «Настанет день, и Коля скажет - не хочу жить с мамой, хочу жить с папой. И тогда папа придёт жить в эту квартиру, а тебя мы выгоним».
С тех пор к нам стали приходить из милиции, то проверять документы, то по заявлению бывшего мужа о том, что якобы Евгений его избил, однако, во всём разобравшись, даже пообещали нас защитить. Весной 2010 года бывшие подали на нас в суд на определение порядка общения с ребёнком, однако суд всего лишь добавил им одну ночь в неделю, в результате Коля мог находиться там сутки.
В 2011 году опять суд, уже по определению места жительства ребёнка. Если в 2010 году истцы выбрали время для суда в отсутствие Евгения, уезжавшего на заработки, то сейчас они воспользовались моей беременностью. Находясь на пятом месяце беременности, зная по прошлому суду, что истцы не стесняются в методах давления на меня даже в присутствии судейских, я решила, что на этом суде моим представителем по доверенности в моё отсутствие будет Евгений. Услуги адвоката сочли излишними, так как исход дела в нашу пользу у нас не вызывал сомнений - у нас всё хорошо, а обвинения в наш адрес настолько нелепы, что им никто не поверит.
Инициатором обоих судов была бывшая свекровь, она же присутствовала на суде в качестве третьего лица, потому что является бабушкой Коли. На суде она заявила, что мы издеваемся над ребёнком, что я морю его голодом и одеваю в грязное старьё, наказываю горячим утюгом, муж насилует его и из-за этого у Коли энкопрез (недержание кала), дома у нас постоянные оргии и т.п. В качестве «доказательств» того, что мы довели ребёнка до крайней степени истощения и энкопреза, бабушка представила справки о здоровье ребёнка. Это справки о том, что ребёнок здоров, никаких энкопрезов и дисбактериозов нет, двойного толкования у этих справок нет, но они присоединены к делу в качестве доводов обвинения, и если их не читать, то выглядят внушительно, как-никак официальная бумага с печатями. Доводы Евгения, мои письменные возражения, свидетельства соседей и документальные доказательства судьёй были проигнорированы. Адвокат бывших, Мещеряков С.И., раньше был судьёй в этом самом суде, со всеми на короткой ноге. Судья Морозова решила передать Колю отцу, а в обоснование этого решения протокол был написан с такими искажениями фактов, что всё буквально с ног на голову перевёрнуто. Грязных обвинений в наш адрес в протоколе нет, чтобы нельзя было привлечь их за клевету, наиболее дурацкие слова отца приписаны моему мужу, наши доказательства отсутствуют. Евгений всё записывал на диктофон, я прослушивала и знаю, что никто не поверит той белиберде, которую сочиняли против нас. Никто и не поверил, нас просто продали.
4 мая 2011 г., решением Пролетарского районного суда г. Тулы, под председательством Морозовой А.И у меня отобрали 7-летнего сына Колю Седых и передали его на постоянное место жительства его отцу, Седых Э.А. На момент вынесения решения я была на 7-м месяце беременности, ожидая рождения второго сына.
9 июня кассационный суд отказал мне в пересмотре дела, оставив в силе решение первой инстанции.
6 июля 2011 г. нас с сыном заманили в службу судебных приставов, якобы для того, чтобы совместно с опекой решить вопрос о том, как оставить ребёнка с матерью, так как Коля категорически отказывался идти к отцу, в связи с чем у него развился невроз из-за боязни расставания с мамой. Приставам было известно о том, что Коля состоит на учёте у психиатра из-за этого стресса, ему назначено лечение и определён график посещения психиатра, настоятельно рекомендовавшего покой для ребёнка. Также было представлено заключение психолога высшей квалификации, специалиста по судебной психологической экспертизе, полностью подтверждающее диагноз и рекомендации психиатра. Однако судебные приставы силой отобрали у меня Колю и передали рыдающего ребёнка отцу, нанеся глубочайшую психическую травму и ребёнку, и мне, находившейся на последних днях беременности.
С тех пор ребёнок ни разу не был в своём родном доме. Его сперва увезли на месяц неизвестно куда, на мои звонки ни отец, ни бабушка не отвечали, двери не открывали. Теперь Коля проживает в квартире отца, но мне не дают видеть его. Сначала давали с ним видеться по нескольку минут в неделю, только в их квартире, чтобы никто не узнал, что ребёнок просится домой, находясь рядом и ругая меня при ребёнке, а 19 августа меня избили и спустили с лестницы, потому что Коля стал мне жаловаться на них.
Переживая за здоровье и опасаясь за резкое ухудшение психо-эмоционального состояния ребёнка, которому не дают общаться с мамой, я подала исковое заявление об определении места жительства ребёнка. В рамках судебного разбирательства судья Пролетарского районного суда Чарина Е.В. пришла к выводу, что отец с бабушкой неправы, ребёнок должен жить со мной, даже эмоционально посоветовала «взять ребёнка в охапку и уехать подальше от таких родственников». Но в выполнении моих требований об определении места жительства сына со мной она отказала, сославшись на то, что имеется вступившее в силу решение предыдущего суда, и если она мои требования удовлетворит, то это «…сведёт к нулю его юридическую ценность и нарушит основополагающий принцип гражданского судопроизводства - принцип исполнительности судебных постановлений...». То есть, чтобы судье Морозовой не пришлось отвечать за несправедливое решение, не имеющее юридической ценности, судья Чарина предложила мне выждать подольше, чтобы то решение утратило свою актуальность. Чтобы придать какое-то основание своему решению, судья Чарина в тексте решения искажает факты, утверждая то, чего на самом деле в суде не было.
Имеются аудиозаписи со всех заседаний обоих судов, из Валеоцентра, где нам опять пришлось проходить обследование и где на этот раз не просто исказили факты, а цинично оболгали нас. Есть записи из дома Седых, где Коля шёпотом (ему запрещают вообще говорить обо мне) просит забрать его от них поскорей. Есть запись разговора с директором школы, в которой учится Коля и куда меня не пускают. Директор сказала буквально следующее: «Если бабушка меня изобьёт из-за того, что я вас пустила, вы будете виноваты в этом», потому меня и не пускают в школу. Но эти записи никем не учитываются, не считаются доказательством, да и вообще суду никакие доказательства не нужны, поскольку «принцип исполнительности» важнее интересов ребёнка.
Я обращалась за помощью к председателю областного комитета по демографической, семейной политике, опеке и попечительству Филимоновой Ю.Г. с просьбой о пересмотре заключения от опеки. Она обещала разобраться и в 10-дневный срок ответить. Вовремя я ответ не получила, снова обратилась в этот комитет - оказалось, что Филимонова уже в отпуске. Её заместители Большакова и Ханин отнеслись ко мне пренебрежительно, сказали, что полностью доверяют написавшей злополучное заключение начальнице Пролетарского отдела опеки Свиновой, что я сама во всём виновата - неправильно воспитывала ребёнка. При личной встрече с нами Ханин, как и Большакова, говорил больше, чем слушал, суть проблемы ему не интересна, гордо сообщил о том, что ему некогда с нами, так как он идёт в Белый Дом общаться с губернатором, представлять интересы несовершеннолетних, нуждающихся в работе. Поскольку Ханин не хотел слышать никого, кроме себя самого, Евгению пришлось повысить голос, чтобы на нас обратили внимание, после чего Ханин В. И. посоветовал нам подать на опеку в суд, а также пожаловаться в прокуратуру, но комитет ничего нам делать не будет. Проводив нас до дверей, он сделал замечание вахтёру и потребовал «впредь неадекватных сюда не пускать».
Через месяц пришёл ответ и от Филимоновой, она тоже выразила доверие Свиновой, обвинила меня в том, что я «сама виновата», при этом проверки никакой не проводилось. Принять меня лично Филимонова отказалась, сославшись на занятость, но мой муж всё же пробился к ней на приём и настоял на проведении проверки реальных условий жизни ребёнка в семье отца и в семье матери. В рамках проверки к нам пришла сводная комиссия от опеки и Валеоцентра, о составе комиссии нам не было известно, нам обещали, что проверять будут работники опеки из других районов. У нас всё нормально, придраться не к чему, но в новом акте от опеки написано, что дома обстановка опасная для жизни новорожденного ребёнка, устойчивый запах резинового клея, травмоопасный спортивный уголок, нет канцелярских принадлежностей, учебников и школьного костюма для Коли. Всё это ложь, я понимаю это как угрозу, что если не перестану бороться за старшего сына, то могут и младшего отобрать. В рамках этой повторной проверки была проведена совместная встреча-обсуждение начальницы областной опеки Филимоновой, уполномоченной при губернаторе по правам ребенка Томкиной Л.Н., моего бывшего мужа Седых Э.А., его адвоката Мещерякова. Меня на эту встречу просто не пустили без объяснения причин, и я попросила присутствовать там в качестве независимого представителя председателя Тульского отделения общественной организации «Родительское Собрание» Боженову С.А. В её присутствии адвокат Мещеряков кричал, что таких матерей как я надо убивать, а Томкина заявила, будто мой муж угрожал ей решить проблему незаконным способом.
Ранее я обращалась за помощью к уполномоченному при губернаторе по правам ребенка Томкиной Л.Н., она также сперва обещала помочь, но полностью встала на сторону опеки. Сама Томкина проверки не проводила, поддерживает опеку потому, что они работают совместно.
Добросовестную проверку провели сотрудники комиссии по делам несовершеннолетних Пролетарского района Мурзина Е.М. и Герасимова И.А. Они были в моей семье сначала по заявлению бывшей свекрови, которая требовала поставить мою семью на учёт, как неблагополучную. Они убедились, что у меня всё в порядке, представили судье Морозовой акт, в котором отражено реальное положение дел, но этот акт нигде не фигурирует. Потом они провели проверку в расширенном составе по моему заявлению, опросили соседей и вновь подтвердили, что в моей семье есть все условия для нормальной жизни ребёнка. Также они слышали по телефону, как меня с побоями выгоняли из квартиры Седых, так как я в этот момент обратилась к ним за советом. Подав иск об определении места жительства ребёнка, я указала комиссию по делам несовершеннолетних в качестве третьего лица, однако суд не пригласил их на последнее заседание.
Также добросовестно исследовала всю мою семью психолог высшей квалификации с 25-летним стажем, заведующая психологической лаборатории Тульской областной психиатрической больницы №1 Измайлова В.И., у которой мы обследовались по собственному желанию. Измайлова, имеющая специальную подготовку для проведения судебных психологических экспертиз, в суде опротестовала заключение Валеоцентра. Присутствовавшая в суде психолог Астахова из Валеоцентра, не имеющая такой подготовки, не смогла ответить ни на один вопрос Измайловой, тем не менее судья считает достоверным заключение Валеоцентра, ссылаясь на то, что «так заведено, и не мне отменять».
На последней беседе в Валеоцентре, когда собрались все взрослые без Коли, в присутствии Астаховой отец с бабушкой глумились надо мной, кормящей матерью: «У тебя молоко ещё не пропало?», «Твой муж - никто!», «Мы найдём у Коли какую-нибудь страшную болезнь и лишим тебя за это материнства!», а я только сдерживала Евгения, чтобы не поддался на провокацию.
Колю положили в больницу, искали «ужасную болезнь», бабушка лежала вместе с ним, чтобы иметь возможность давить на врачей - ничего не нашли. В сентябре Коля пошёл в первый класс, но меня не пускают в школу. Учительница сказала, что ей бабушка запретила меня пускать, а директор сказала, что если бабушка изобьёт её, директора, за то, что она мне разрешила посещать Колю, то виновата в этом буду я! Без решения опеки, той самой опеки, которой закон не писан, мне даже в школе нельзя встретить с Колей. А подавать иск о порядке общения адвокат не велит - это может помешать рассмотрению надзорной жалобы. Ведь если я соглашусь на порядок общения, при котором Коля остаётся с отцом, то мне на большее и надеяться не стоит, при таком отношении к нам суд предложит мне удовлетвориться порядком общения.
Я дважды обращалась письменно к Президенту, в ответ приходили письма из Тульской администрации с предложением решить дело в суде. Обращалась к обоим губернаторам Тульской области, и к Дудке и к Груздеву, с просьбой разобраться в ситуации - в ответ опека и Валеоцентр разбираются с моей семьёй, наказывая за жалобы. На мой взгляд, проблема вышла за рамки семейного дела. Это не Зорькины против Седых - это чиновники против населения, защищая «честь мундира», губят детские судьбы.