октябрь
Я хотел писать о Клейсте в октябре у себя на родине в Москве. Не только потому, что дата статьи была бы месяцем столетия. Но в эти дни появился бы первый снег. При нулевой температуре сейчас же за первой внезапной белизной, отведенной пространству среди остальной грязной теми неба, начиналось бы порывистое таяние; дома, подъезды, клочки мостовой, зонты прохожих и животные, одни быстрее, другие отставая, начинали бы чернеть, и эти
Борис Пастернак прорывающиеся теплые кляксы росли бы, разрастались и, перегоняя друг друга, переходили бы на сторону неба, пока не наступала бы черная улица в знакомой испарине октябрьских дождей.
Потом за перелистыванием Клейста поразила бы внезапная темнота нового снегопада. В окно был виден бы накрошенный город, и небо несметных снежинок было бы в пути: все оно целиком сходило бы на крыши медленно, тяжко и вкось, слева направо. Потом бы все стихало и землю обременяла бы светлая, полосуемая колесами окраина. Потом начиналась бы снова гонка тающих черных построек и черных людей.
Вот отчего я хотел писать о нем в октябре. Соседом моих читателей была бы такая зима. Город метался бы перед ними между черными небом и снегом, набегал и отливал бы, наступающая зима отучала бы их от привычной были. Они творчески, то есть аскетически переживали бы быль в виде возобновляемых неожиданностей, в виде отрешений от данного. Если бы в эти дни они заглянули в мартиролог Клейста, в его биографию, они прочли бы там то, что и нужно прочитать: историю человека, величайшего художника, который не жил, а постоянно наступал, внутренний мир которого был постоянно внезапной непогодой.
Так нужен был бы мне октябрь: как помощник. Или лучше. Под наступающей зимой 1911 я подписал бы, как под иллюстрацией к роману - название относящейся главы: смерть Клейста.
Видимо, все-таки потеплело за сотню лет. Видимо, эти октябри остались далеко в прошлом настолько, что бог-инженер успел прописать их в моем генетическом коде - так всё внутри отзывается. Сейчас так тоже пишут, но кровь почему-то молчит. Сейчас, наверное, так писать уже поздно.
Но октябрьское окно до сих пор - как лицо всепонимающего собеседника. Точно то, о котором говорил фон Клейст:
Странный источник вдохновения для говорящего - человеческое лицо перед ним; и часто всего лишь один взгляд, указывающий нам, что наша наполовину выраженная мысль уже понята, дает нам возможность выразить всю другую ее половину.
Сегодня 1 ноября, через 20 дней 34-летний фон Клейст застрелится, написав: истина в том, что мне ничего не подходит на этой Земле.
Борис Пастернак прорывающиеся теплые кляксы росли бы, разрастались и, перегоняя друг друга, переходили бы на сторону неба, пока не наступала бы черная улица в знакомой испарине октябрьских дождей.
Потом за перелистыванием Клейста поразила бы внезапная темнота нового снегопада. В окно был виден бы накрошенный город, и небо несметных снежинок было бы в пути: все оно целиком сходило бы на крыши медленно, тяжко и вкось, слева направо. Потом бы все стихало и землю обременяла бы светлая, полосуемая колесами окраина. Потом начиналась бы снова гонка тающих черных построек и черных людей.
Вот отчего я хотел писать о нем в октябре. Соседом моих читателей была бы такая зима. Город метался бы перед ними между черными небом и снегом, набегал и отливал бы, наступающая зима отучала бы их от привычной были. Они творчески, то есть аскетически переживали бы быль в виде возобновляемых неожиданностей, в виде отрешений от данного. Если бы в эти дни они заглянули в мартиролог Клейста, в его биографию, они прочли бы там то, что и нужно прочитать: историю человека, величайшего художника, который не жил, а постоянно наступал, внутренний мир которого был постоянно внезапной непогодой.
Так нужен был бы мне октябрь: как помощник. Или лучше. Под наступающей зимой 1911 я подписал бы, как под иллюстрацией к роману - название относящейся главы: смерть Клейста.
Видимо, все-таки потеплело за сотню лет. Видимо, эти октябри остались далеко в прошлом настолько, что бог-инженер успел прописать их в моем генетическом коде - так всё внутри отзывается. Сейчас так тоже пишут, но кровь почему-то молчит. Сейчас, наверное, так писать уже поздно.
Но октябрьское окно до сих пор - как лицо всепонимающего собеседника. Точно то, о котором говорил фон Клейст:
Странный источник вдохновения для говорящего - человеческое лицо перед ним; и часто всего лишь один взгляд, указывающий нам, что наша наполовину выраженная мысль уже понята, дает нам возможность выразить всю другую ее половину.
Сегодня 1 ноября, через 20 дней 34-летний фон Клейст застрелится, написав: истина в том, что мне ничего не подходит на этой Земле.