небо становится ближе
Но только пепел твоих сигарет - это пепел империй,
И это может случиться с тобой;
только что закончила черновик третьей главы. теперь наконец-то понятно, что происходило все это время. еще немного и первая редакция первой части будет готова.
в качестве отчета о проделанной работе я подготовила для вас ее трейлер.
[до начала]. "герой"
Иль помнишь ты своё возникновенье,
Когда ты создан, если бытие
Тебе твоё даровано Творцом?
Мы времени не ведаем, когда
Нас не было таких, какими есть;
Не знаем никого, кто был до нас.
Сатана. «Потерянный рай», Джон Мильтон.
Высокоинтеллектуальный журнал Holy Fire, 13/12, 2012 год. Потерянное письмо в редакцию.
"<...> Наши отцы многие лета мыли золото истины в великой реке жизни и смерти. Отцы помнили больше нас и тосковали по жизни вне вещества и создания. Не ведая слабоволия и не чуя усталости, они искали выход во вне, когда он всегда находился внутри. Ибо избавление не есть избавление от создания, но от тоски и боли, избавление есть счастье. Отцы открывали существование радости земной и становились мудрее. Они приходили к месту, но не приходили ко времени. Оно утекало по Великой реке, чтоб, сделав круг, застать их там, где они окажутся. Когда оно наступало, истина открывалась им. Но было не место".
На закате в пещеру к последней из дочерей первого из отцов пришел ее брат и попросил огня. Ибо отец их, что трудился на великой реке, был близок к истине. Однако ему не хватало света, чтобы узреть последний отрезок пути. И смиренная дочь отдала своему брату единственное полыхающее пламенем полено в пещере.
<...>
И для последней из дочерей первого из отцов наступила ночь без тепла и света.
[часть первая]
Я еще не любил,
Но любил любовь и,
Любя любовь, искал, что бы полюбить.
"Исповедь" Святого Августина Аврелия
Глава 1.
<...>
- Ревешь, что ли?
- Привет, Ковбой.
- Дай-ка мне пять.
- Рука в соплях, ― предупредила я, утираясь.
- Напугала.
<...>
- Ты напрягаешься. Расслабься и получай удовольствие.
- Интересно, кто вам сказал, что жить нужно, получая удовольствие. И с какой стати вы ему поверили.
- На земле живут лишь раз, поэтому не надо ни в чем себе отказывать.
- Вы не против, если я не откажу себе закончить разговор с вами?
<...>
И ты ничего не поделаешь с этим. Рыдай, стони, мотай головой, пока на кол спазма не посадит опять. Его острие вырвется изо рта, разодрав внутренности. Горло зальет кипящими смолами крика, который не найдет выхода. Ор заточенный расщепляет на атомы скалы.
<...>
Океанский прибой лижет бездвижное тело кита, как лизали бы языки пламени. На мгновение все закончилось.
Глава 2.
<...>
И несмотря на холод и чуждость груди человека рядом, мне хочется зарыдать на ней, зная, что я никогда не найду здесь успокоения. Как же я не люблю себя за то, что всегда выходит вот так. Ты прости меня, Илья. Славный, хороший. Чего бы ты ни предпринял, я обязательно все испорчу.
Наконец-то бар.
<...>
- В тот день я пошел на кладбище. Пятнадцать километров от города. К родителям. Они похоронены совсем рядом. Напился в умат. Там и уснул. Думал, прощаться пришел, а застрял в городе еще черт знает насколько. Застудил почки от земли. Я пока сидел, почти все время ревел. А потом уснул и так мне хорошо было. Снилось, что лежу я себе на земле и утопаю во мху и тихо вокруг. И земля почему-то медленно поднимается надо мной, я порастаю травой и мне мягко, уютно. Я больше никогда не видел таких уютных снов. Мне часто снятся завтраки, воскресные, за общим столом, за которым я мог бы сидеть, в кругу семьи, частью которой я мог бы быть. Но эти сны не уютные.
<...>
- Никогда не видел человека, у которого меньше шансов на счастье, чем у меня.
<...>
Седельный тягач «Петербилт» 386-й серии с языками разноцветного пламени на капоте стирает меня с лица земли на полном ходу. Последнее, что я вижу, ― ослепляющий белый свет фар над головой. Дальше ― кромешная тьма.
Глава 3.
<...>
День вчерашний уже кончился, сегодняшний еще не наступил. Мой бездыханный город застрял в безвременье. Я знаю, который час ― четвертый. Таким может быть только он.
<...>
Чиркнув три раза зажигалкой и выпустив первый дым, я подумала, что ситуация с шифровкой так никуда и не двинулась. С одной стороны ― благообразный автор, ученый муж, отличающийся интеллектуальной мощью и увлекательным способом существования, сопряженным с путешествиями. Полное соответствие формату издания Holy Fire ― по тематике, стилю и претенциозности. С другой стороны ― фактические ошибки, псевдосенсационная дешевка, а в самом тексте ― отсутствие единой мысли и вопиющая небрежность. По-моему, подвергать сомнению вывод о том, что редакторские пометы начинающий шифровальщик оставил для себя, не приходится. Стало быть, передо мной даже не черновик, а рабочий листок, упражнение в незнакомой кодировке. Это если Иван Иваныч не подставное лицо. В чем я сильно сомневаюсь.
<...>
Гадкая выпивка ― чудовищное похмелье. Перегар, липкий пот и злоба. Навязчиво и постоянно хочется от них избавиться, так что: опять мерзкое пойло, опять руины похмелья. Удивительно, как скоро ум мой стал немощным. Удивительно, как легко я сдаю рубежи, на которые взбиралась годами и столько же отстаивала. Удивительно, как быстро можно притупить любую боль одним только глотком, и страшно представить, какое орудие пыток она приготовит тебе на утро.
<...>
- Если вы не хотите бороться за правду и свободу, тогда бы хоть боролись со злом. Нашли бы себе врага и противостояли ему, пока жизни хватит. Все как-то осмысленнее.
- У меня тьма врагов. Глупость, предрассудки, ограниченность. Ты цепляешься за однозначность, потому что еще ребенок. И это неплохо. Но такие одаренные дети, как ты, как раз и затевают все войны.
<...>
- Вечно вы, мужчины, в бирюльки играете.
<...>
Он не улыбался, как я. Глаза его были широко раскрыты, он оглядывал все вокруг. Думая, что где-то вот-вот забрезжит ошибка матрицы. Где-то обнаружится брешь.
- Не надо, ― прошу я. ― Все и так скоро закончится. Еще чуть-чуть, ― и обнимаю его.
- Смотри на меня, ― просит он. ― Я вижу Млечный путь. Это же Млечный путь… внутри твоих глаз. Слышишь меня? Ты еще слышишь меня?
<...>
И вдруг я увидела. Белого-белого юношу. И увидела венец, под которым стояла с человеком, которого ждала всю свою жизнь. А юноша был позади. И он был так печален, что я побежала к нему
<...>
[от начала по сегодняшний день]. "герой"
<...>
Я уступил не потому, что кровь моя возопила к родственной. Хоть и не слышать этот настойчивый голос нельзя было. Не потому, что красива была сестра моя, словно тихая ночь перед самым рассветом. Я вспомнил мать. Временами, когда случалось ей тосковать по отцу, она смотрела на меня так же с надеждою. И я спрашивал у ней, что мне сделать, чтоб она не печалилась. Я не печалюсь, - говорила мне мать, - одно то, что ты есть у меня, заменило мне любое из утешений. И я подумал, как же так могло получиться, что у моей сестры нет никакой возможности родить сына возлюбленному, чтобы так же смотреть на него с надеждою, чтобы он одним существом своим утешал ее. Как же так могло получиться, что перед ней открылись лишь два пути: быть совершенно одной, храня верность любимому, и познать жизнь тяжелую и безрадостную, или быть с нелюбимым. И нелюбимому родить сына и не любить его так, как любила бы, будь он от любимого. И тогда я представил себе, как это: получить жизнь, но не получить любви. Что он будет, что я есть - чей-то сын. Как я могу хотя бы не попытаться избавить его от такого удела, какой сам себе бы не пожелал. Точного ответа нет, затем ли мы встретились с сестрой и оказались родственны, чтоб я помог ей обрести счастье. Но в предположении того обитала отчасти правда. Я уступил.
<...>
Он пришел в пещеру и обнаружил ее останки, практически уничтоженные животными. Тронутые тленом участки плоти на костях не могли дать представления о той, что когда-то ими была.
и пока вы смотрите то, как реагирует ваше воображение на надерганные мной цитаты из себя, я выкурю честно отработанную сигарету, проверю, не растворился ли в воздухе мой драгоценный билет на пятничный поезд, и впервые лягу спать за этот длинный-предлинный день. завтра будет такой же.
p.s. жизнь удивительна