может, уже тег сделать "простынь"?
u r extraordinary girl, - говорил мне вчера путешественник родриго мойа, урожденный чилиец. на мой бесхитростный вопрос, собственно говоря, вай? он отвечал: ur life is too hard for ordinary guys. это, безусловно, пьяный бред, в обрамлении пузырящегося из носа пива. просто ведь хватаешься малодушно за эти фразочки, чтоб потом намыть, начистить и разложить красиво хотя бы тут вот в жежешечке, приходите смотрите.
в общем-то, рассказать я вам хотела не про чилийца родриго (кстати, богема, у нас теперь есть свои люди в южной америке) и не про то, что слон супердетка, и не про полицаев с их женщинами уж тем более. может быть, я собиралась вам рассказать, что встретила тут человека, с которым мы в одном из измерений по одному и тому же лезвию ходим...
так всегда. живешь с одним крылом, прячешь его под мешковатой одеждой, а дома один простаиваешь перед зеркалом час за часом, и любуешься, и ненавидишь, и никуда не деться. так крест превращается в путь, а безумные чувства превращаются в слова, но это уже совсем другая война. потом видишь вдруг, даже проходящего невзначай по улице, с таким же горбом под широкой толстовкой, теми же скованными движениями рук, как будто он боится что-то выронить, той же скособоченной походкой. тебе все сразу ясно. и ты реагируешь на это быстрее всего, вернее всего, острее всего. а дальше должны идти аллегории про отравление и распятие, как, скажем, в "кокаинетке". потому что слишком поздно, потому что реакции надолго не хватит. так привычка превращается в судьбу, а безумные чувства превращаются в слова, но это уже совсем другая война.
но нет, врд ли я хотела вам рассказать именно это. слишком уж фуфловое занятие - ворошить. потому как до чего ворошить непонятно, а тем времнем хочется уже идти дальше. скучно - это не плохо, понятно - это даже хорошо. я хотела вам рассказать о том,
что боюсь курить, потому что утренние хрипы закладывают уши,
что не хочу, не могу, не буду (сразу после пятницы) пить,
что в горле у меня перекладина от безделья,
что крошечными ручками неведомые воздушные твари цепляются за мои глазные яблоки,
что я не хочу, совсем не хочу исчезновения всех на свете людей, но всегда есть какое-то но.
руки ломит уже. сесть и не вставать, пока все не полывет перед носом, пока не упаду, пока во всех мышцах кровь не сгустится. ноги ломит встать и ходить, внятно вслух с собой спорить, кисти за шею закладывать. бросаться к столу, сверлить потолок и курить, не смотря на хрипы.
мне так хочется сделать весь этот мир наряднее, как только младенцу хочется заговорить. не потому, что он всегда говорил, а потому что бессознательно чувствует в себе зачатки умения говорить, общаться с людьми так, как они поймут. и мир младенца станет совершеннее. пусть это ценность и сомнительная весьма
***
людям не хватает поддержки и заботы, они плачут, они бегут, они видят ироничные сны.
вынули из-под купола любви: зябко, неприкаянно, временами ломит гусиную кожу. это для обострения чувств, это для головокружительного успеха. аминь. едва ли я захочу вспоминать, как было, когда мой купол лопнул над моим осененным теменем. это было очень давно
очередная партия смыслов вышла про идеалы личности. соответствовать, работать, учиться, совершенствоваться. а потом столкновения, борьба, ну и весь этот набор. короче говоря, кто первый голову высунет за пределы инкубатора, тот умрет тот молодец. моя партия была другой. роль во взвинченной до красна трагедии перешла по наследству, остыла по определению.
лишить себя личности, отрубив все возможные отростки души, способные испытывать дискомфорт, значит запереть боль, или даже чего посерьезнее, внутри себя. внутри своей головы, там, до куда сам никогда не доберешься. зато сны будут слать тебе оттуда приветы, один безжалостнее другого. чтоб можно было незаметно умереть, их глядя: а вдруг все неправильно там, а вдруг все правильно здесь. это все равно что проглотить бомбу замедленного действия, завести ядерный будильник лет на ... сколько? 30? 40? 50? это то, чего я никогда не умела, предпочитая на своем месте даже точно таких же, но хотя бы способных ножницами разрезать синюю ленточку вен.
ненависть к страху обостряет обоняние. его и планомерным многолетним никотином не атрофировать. если ты даже облил себя канистрой нашатыря, а потом обнял меня, к подбородку мой затылок прижал, вонь не перебить ничем. в скользящем взгляде, в зеркале отраженном ровно на полсекунды, будет написано, как ты позорно трусишь признаться себе кое в чем. я закрываю нос и с глаз исчезаю, как полярный медведь.
***
мой дедушка, профессор в университете идентификации происходящего и шаолиньский монах, учил меня не вмешиваться.
***
людям не хватает поддержки и любви. так можно стать суровой, как северные неприветливые земли, застывшие берегами ледяных морей. так можно стать дикой, как полевой цветок, один - мелкий, невзрачный, что есть он, что нет его. так можно стать толстокожей, как носорог, и вовсе инвалидом кожи. так можно заболеть туберкулезом от невызванного ничем тепла в дыхании и стать роботом в автоматизации наблюдательности. но к чему мне этим путем не прийти, так это к комнате с мягкими стенами, к белым рукам, завязанным за спиной. пока можно пнуть стол, на котором фиксируют сюжетные повороты допроса, мне хватит.
не хватит, когда кто-то встанет перед тянущейся рукой с глазом в ладони - загородит. и уж тем более, когда преграда какая-то абсолютно необязтельная. рабочий момент, награмождение барахла из незначительных трудностей. недоумение, стократное, растущее, как инфекция: зачем вцепляться в края и майку мне растягивать, когда мне точно вон туда - и зачем вы вообще время со мной теряете? со мной ведь все же понятно, разве нет. от меня в дурдом ведет одна верная тропа. я и так слишком много времени потеряла, идя по ней. обмануть хотела докучливые проблемы, сделть вид, что сдалась, а сама ориентировалась на райт вэй, на вэй аут. надоело. отвалите. дайте работать нормально уже, сколько можно там с параши заплевывать?