Габриель Гарсиа Маркес "Вспоминая моих грустных шлюх"
Совершенно гениальная книга)))
Литература с большой буквы, заставляющая сопереживать и буквально проживать жизнь главного героя, старика 90 лет, вместе с ним.
Есть такая поговорка: "Если ты проснулся утром, и у тебя ничего не болит, значит ты умер". Я бы сказала по другому: "Если ты проснулся утром, и у тебя ничего не болит, значит ты влюблен".
И нет никакой разницы в том, что тебе 90, а ей 14. Что ты уважаемый в городе человек, журналист, а она пришивальщица пуговиц, плебейка. Что встретил ее в борделе, не обмолвился с ней и полусловом, а только любовался ею спящей. Что вот так и проживал свои чувства со спящей с нею. Что она юная девственница, а ты потрепанный жизнью ловелас, за плечами которого ни одна любовная связь, но не было главного - ЛЮБВИ.
И вот она, наконец-то, есть и жизнь наполняется смыслом и сожалением, что не испытал это чувство раньше. И не смотря на то, что "возраст - это не то, сколько тебе лет, а как ты их чувствуешь", жизнь неуклонно катится к своему логическому концу, а так хочется хотя бы еще несколько лет счастливой жизни...
Я думаю, что это возрастная книга и вряд ли в 18 лет можно понять и прочувствовать ее так, как в зрелом возрасте.
Помню в свое время, когда роман только вышел, реакция общественности на книгу была очень неоднозначная. Помимо восторженных поклонников, было много противников, обвинявших писателя чуть ли не в детской порнографии и распущенности главного героя. Но ведь "мораль - дело времени, ... придет пора, сам убедишься". И роман совсем не об этом. Я бы вывела основную константу книги словами самого писателя: "Люди, насколько не правы, думая, что когда они стареют, то перестают любить: напротив, они стареют потому, что перестают любить".
Мне было сорок два года, когда заболела спина, стало трудно дышать, и я пошел к врачу. Тот не придал этому значения: «Это нормально для вашего возраста», - констатировал он. - «В таком случае, - возразил я ему, - ненормален мой возраст».
Необоримая сила, которая движет миром, вовсе не счастливая любовь, а любовь несчастная.
Торжественно, как будто только что сам придумал, он изрек: «Мир идет вперед». - «Да, - сказал я ему, - идет вперед, по-прежнему, но крутится вокруг солнца».
Дом возрождался из пепла, а я купался в своей любви к Дельгадине, любви такой полной и счастливой, какой никогда раньше не знал. Благодаря ей я первый раз за девяносто лет жизни встретился лицом к лицу с самим собой. И обнаружил, что маниакальная страсть к тому, чтобы каждая вещь имела свое место, каждое дело - свое время, каждое слово- свой стиль, вовсе не была заслугой упорядоченного ума, но наоборот - придуманной мною системой для сокрытия беспорядочности моей натуры. Я обнаружил, что дисциплинированность - вовсе не мое достоинство, но всего лишь реакция на собственную бесшабашность; что я выгляжу щедрым, чтобы скрыть свою мелочность, что слыву осторожным, потому что таю зломыслие, что умиротворитель я не по натуре, а из боязни дать волю подавляемым порывам бешенства, и что пунктуален лишь затем, чтобы не знали, как мало я ценю чужое время. И наконец, я открыл, что любовь - вовсе не состояние души, но знак Зодиака.
И к тому же самой красивой женщиной с потрясающим свойством, какого не было ни у кого во всем городе: она была моей матерью.
И никогда не забуду, как за завтраком она хмуро посмотрела на меня: «Почему ты познакомился со мной таким старым?» Я ответил ей правду: возраст - это не то, сколько тебе лет, а как ты их чувствуешь.
- Делай, конечно, что хочешь, но не теряй это создание, - сказала мне Касильда. - Нет горше несчастья, чем умереть одному.
Не обманывайтесь, не думайте, что то, чего ждете и надеетесь, будет длиться дольше, чем это видят ваши глаза.
В начале июля я почувствовал истинное расстояние, отделявшее меня от смерти. Ход моего сердца ослабел, и я повсюду начал видеть безошибочные признаки конца. Самое четкое ощущение пришло во время концерта в Обществе изящных искусств. В зале испортился кондиционер, и сливки всей литературы и искусства томились, как в парилке, в битком набитом зале, но магическая сила музыки возносила к небу. А в конце, на Allegretto poco mosso меня потрясло прозрение, что я слушаю последний концерт, отпущенный мне судьбою в этой жизни. Я не испытал ни боли, ни страха, а только всесокрушающее чувство: мне довелось это пережить.