(no subject)
Завтра была война
- А давайте после военкомата зайдем в фотоателье старика Рубинчика и сфотографируемся на память!
- Нет, ты что, Йони, от военкомата ближе всего Днепр, чем Рубинчик. Кроме того, посмотри какой сегодня прекрасный день, пойдем, лучше поплаваем, а к Рубинчику еще успеем. Все равно, война долго не продлится: месяц - два, и все закончится, заодно и победу отпразднуем!
Не знаю, такой или не такой в точности произошел разговор ранним утром 23 июня, между тремя друзьями ровно 65 лет назад. В детстве, когда я допытывалась у близких о происхождении той или иной фотографии, именно эта версия была получена в ответ.
Сейчас уже не так важно, судя по всему дед уговорил друзей сфотографироваться. И, вот, спустя ровно 65 лет, таким же летним солнечным утром, лежит передо мной на столе пожелтевшее фото, единственное из трех семейных фотографий, уцелевших в вихре бессонных ночей, немые путники переполненных горем вагонов и последнего "прощай".
Память аккуратна и избирательна. Она отдыхает на полках с плотными рядами событий, и бодрствует в теплых лучах воспоминаний, трепетом и болью отзываясь шелестом страниц жизни.
Вот я вижу, как трое серьезных молодых людей, одетых в военную форму, подходят к фотоателье на центральной улице города N-ска. Открывают дверь в темную прохладную комнату, маленький колокольчик на черном шнуре, свисающий с потолка как вечная сосулька, споткнувшись об дверь, глухо огрызается в ответ . Старик Рубинчик, вдруг выплывший из темноты, привычным движением руки поправляет на носу пенсне и приглашает молодых людей пройти.
"Чего изволите-с, молодые люди, - и не давая молодым людям ответить, предлагает, - как желаете-с фотографироваться: по отдельности или троицей. Какой фон желаете-с: горы, поляну с цветами или море?"
Далее, молодые люди с интересом разглядывают ширмы с красочными пейзажами и останавливают свой выбор на цветах. Старик ловким движением усаживает одного из них в плетеное кресло, остальных расставляет по обе стороны: "Ну-ка, выпрямитесь, молодые люди!" Потом он направляется к фотографическому аппарату, и ныряет под черную бархатную ткань, унося с собой тайну рождения памяти. Молодые люди замерли, боясь пошелохнуться. Не часто приходится фотографироваться!
Не знаю, сказал ли он им заветное: "Ну-ка, замрите, молодые люди. А сейчас отсюда вылетит птичка!" "Молодые люди" одернули гимнастерки, поправили фуражки и замерли на миг. Миг, навсегда ушедший в песок времени, и заблудившийся среди желтых страниц воспоминаний.
Молодой человек слева смотрит на меня с фотографии моими же голубыми глазами. Этот взгляд пробирается ко мне через пыльные и толстые тома лет , опаляя их в пути пламенем боли и разлук, потерь и обретения. Несколько раз он будет умирать, прошептав "Прощайте, товарищи": на родных развалинах N-ска, в горьком дыму Европы, на вязких болотах Манчжурии. Видимо, провидение было благосклонным к нему в каком-то жутком смысле: никогда так и узнав, где могила жены, найти и вырвать из цепких объятий неизвестности двух маленьких дочек, испуганных и истощенных.
Моя детская цепкая память, насколько может помнить двухлетний ребенок, смогла лишь тонким лучом воспоминаний осветить в бархатных сумерках памяти запах трубочного табака, фронтовую планшетку, пахнущую лошадьми и порохом, и как мне казалось уже потом, чуть подросшей, если приложить ее к уху, то можно повернуть машину времени вспять и услышать взрывы снарядов, вскрики раненых и шелест треугольных писем.
Давно уж нет фотоателье. Старик Рубинчик ушел по долгой скорбной дороге, выложенной молитвами и умытой слезами, и в молодой роще за городом вместе с другими соплеменниками нашел вечное успокоение. Двое других молодых людей так никогда и не состарились.
Только вечный странник ветер, свидетель забвения, по-прежнему неутомим в своем мрачном веселье, останется верен молчаливой клятве.
А память...Память передается по наследству...
- А давайте после военкомата зайдем в фотоателье старика Рубинчика и сфотографируемся на память!
- Нет, ты что, Йони, от военкомата ближе всего Днепр, чем Рубинчик. Кроме того, посмотри какой сегодня прекрасный день, пойдем, лучше поплаваем, а к Рубинчику еще успеем. Все равно, война долго не продлится: месяц - два, и все закончится, заодно и победу отпразднуем!
Не знаю, такой или не такой в точности произошел разговор ранним утром 23 июня, между тремя друзьями ровно 65 лет назад. В детстве, когда я допытывалась у близких о происхождении той или иной фотографии, именно эта версия была получена в ответ.
Сейчас уже не так важно, судя по всему дед уговорил друзей сфотографироваться. И, вот, спустя ровно 65 лет, таким же летним солнечным утром, лежит передо мной на столе пожелтевшее фото, единственное из трех семейных фотографий, уцелевших в вихре бессонных ночей, немые путники переполненных горем вагонов и последнего "прощай".
Память аккуратна и избирательна. Она отдыхает на полках с плотными рядами событий, и бодрствует в теплых лучах воспоминаний, трепетом и болью отзываясь шелестом страниц жизни.
Вот я вижу, как трое серьезных молодых людей, одетых в военную форму, подходят к фотоателье на центральной улице города N-ска. Открывают дверь в темную прохладную комнату, маленький колокольчик на черном шнуре, свисающий с потолка как вечная сосулька, споткнувшись об дверь, глухо огрызается в ответ . Старик Рубинчик, вдруг выплывший из темноты, привычным движением руки поправляет на носу пенсне и приглашает молодых людей пройти.
"Чего изволите-с, молодые люди, - и не давая молодым людям ответить, предлагает, - как желаете-с фотографироваться: по отдельности или троицей. Какой фон желаете-с: горы, поляну с цветами или море?"
Далее, молодые люди с интересом разглядывают ширмы с красочными пейзажами и останавливают свой выбор на цветах. Старик ловким движением усаживает одного из них в плетеное кресло, остальных расставляет по обе стороны: "Ну-ка, выпрямитесь, молодые люди!" Потом он направляется к фотографическому аппарату, и ныряет под черную бархатную ткань, унося с собой тайну рождения памяти. Молодые люди замерли, боясь пошелохнуться. Не часто приходится фотографироваться!
Не знаю, сказал ли он им заветное: "Ну-ка, замрите, молодые люди. А сейчас отсюда вылетит птичка!" "Молодые люди" одернули гимнастерки, поправили фуражки и замерли на миг. Миг, навсегда ушедший в песок времени, и заблудившийся среди желтых страниц воспоминаний.
Молодой человек слева смотрит на меня с фотографии моими же голубыми глазами. Этот взгляд пробирается ко мне через пыльные и толстые тома лет , опаляя их в пути пламенем боли и разлук, потерь и обретения. Несколько раз он будет умирать, прошептав "Прощайте, товарищи": на родных развалинах N-ска, в горьком дыму Европы, на вязких болотах Манчжурии. Видимо, провидение было благосклонным к нему в каком-то жутком смысле: никогда так и узнав, где могила жены, найти и вырвать из цепких объятий неизвестности двух маленьких дочек, испуганных и истощенных.
Моя детская цепкая память, насколько может помнить двухлетний ребенок, смогла лишь тонким лучом воспоминаний осветить в бархатных сумерках памяти запах трубочного табака, фронтовую планшетку, пахнущую лошадьми и порохом, и как мне казалось уже потом, чуть подросшей, если приложить ее к уху, то можно повернуть машину времени вспять и услышать взрывы снарядов, вскрики раненых и шелест треугольных писем.
Давно уж нет фотоателье. Старик Рубинчик ушел по долгой скорбной дороге, выложенной молитвами и умытой слезами, и в молодой роще за городом вместе с другими соплеменниками нашел вечное успокоение. Двое других молодых людей так никогда и не состарились.
Только вечный странник ветер, свидетель забвения, по-прежнему неутомим в своем мрачном веселье, останется верен молчаливой клятве.
А память...Память передается по наследству...