Галактион и Ниаз
Галактион
На волне оттепели 60-х в рабочей столовой, что в доме Мелик-Азарянца, появилось пиво. Сейчас это звучит нелепо и непонятно. Но надо знать ту эпоху, когда большевистское пуританство превзошло все церковно-религиозные ханжеские предрассудки. Для простых и бедных людей, не имеющих возможности посидеть за кружкой пива в ресторане или в пивном баре, такая демократическая форма общения, когда всего лишь за 20 копеек можно посидеть с кружкой пива в интересном и приятном обществе, была гораздо большим проявлением свободы, чем гласность и ослабление цензурного гнета.
В интеллигентской среде к тому времени сформировалась определенная когорта талантливых людей, не сумевших проявить себя в удушающей атмосфере партийно-чекистского правления и, вследствие этого, медленно, но уверенно скатывающихся к алкоголизму. Но, как говорится, талант не пропьешь. И беседы в кругу этих людей были столь интересны и нетривиальны, что молодежь стремилась к ним, как бабочки на огонек. Особенно выделялись среди перманентно пьяных интеллектуалов журналист, точнее, бывший журналист, Нияз Диасамидзе, чьи шутки и розыгрыши в Тбилиси были популярнее анекдотов о Хрущеве, и художник Авто Варази. Как правило, при их появлении в столовой сдвигались столы под грозные окрики уборщицы, и ребята, в основном студенты и старшеклассники из ближайших школ, окружали этих интереснейших людей, с восхищением ожидая услышать глубокие по своему смыслу сентенции Варази или искрометные шутки и остроты Нияза. Изредка к этой компании присоединялся великий Галактион, живший неподалеку. Седой старец с гордой осанкой, медленно вышагивающий с тростью в руках, с чуть заметной радушной улыбкой на устах, вызывал всеобщее уважение и трепетное почтение. И когда он садился за стол с кружкой пива, беседа превращалась в некий философский семинар, на котором мудрый учитель, выслушивая учеников, старался тактично поправить их, раскрыть суть той или иной мысли, но вечно с улыбкой, с некоторой долей иронии, не без юмора и не без шутливой интонации даже в самом серьезном вопросе.
Однажды беседа каким-то боком коснулась природы человеческой мудрости и самого образа мудреца. Каждый старался высказать свою точку зрения, но получалось так, что все на самом деле описывали один и тот же образ, некоего гиганта мысли, исполина разума, столпа общества, вершителя человеческих судеб. Великий поэт молчаливо, но с определенньм интересом следил за этой не столь уж и серьезной дискуссией. Незаметная снисходительная улыбка свидетельствовала о его несогласии с подобными оценками, но он никого не прервал, не остановил и не сделал ни одного замечания. И только когда все иссякли в своих оценках и суждениях, они невольно обернулись в его сторону, ожидая решающего мнения. Галактион, как бы не замечая этого всеобщего внимания, уставился в угол полупустого зала, к столику, за которым сидел пожилой рабочий, доедавший свой скромный обед. Уставшее небритое лицо было сосредоточено, но то, с каким безразличием он заканчивал свою трапезу, свидетельствовало о том, что иные мысли и иные проблемы волнуют этого человека. Крепкие, жилистые руки безучастно лежали на столе, как два тяжелых предмета, два орудия труда, отложенные на время обеденного перерыва. Галактион обернулся к своим юным почитателям и кивком указал на этого рабочего:
- Вы хотите знать, кто такой мудрец и откуда берутся мудрецы? Вот оно, гениальное творение природы, создающей созидателей. Вся человеческая мудрость - в созидателе. Мудрец не тот, кто знает, и не тот, кто поучает, а тот, кто творит. Сотворенное с собой не унесешь, оно остается людям. Это и есть высшая степень мудрости человеческой - оставить потомкам свои творения.
Удивительное по своей выразительности лицо Галактиона забыть невозможно. На нем сквозила грусть сквозь детскую улыбку, да тоска по чему-то ушедшему, которую не всегда объяснишь.
... Что делать? - пью, ведь и тоска виной
Мне обернется -
Господи, как просто!
Поэт-мудрец, как сказал о нем Николай Тихонов. Но мудрость не смогла приземлить его душу, она парила над всеми реалиями в поисках света и доброты. Это был романтик, который не мог поверить, что до того светлого мира, торжеству которого он служил, так же далеко, как до “Города солнца” Кампанеллы. В любом преобразовании Галактион Табидзе готов был увидеть что-то положительное, увидеть восход новой прекрасной жизни, но, разочаровавшись от последствий этих преобразований, он вновь ждал каких-то изменений, ждал бури, способной смести всю грязь, всю тину устоявшегося разложения. Лишь потому, что верил в торжество разума и добра. Он был великим мечтателем, поэтом, который не смог смириться с прозой жизни.
Пусть я умру - но только бы запелось!
Ценою жизни спеть - вот это смелость!
Под шелест крыл и синих парусов
Моей мечты - я умереть готов.
http://magazines.russ.ru/druzhba/2008/6/os10.html
П.С. Галактион Табидзе умер в 1959 году, у автора небольшая нестыковка с оттепелью 60-х.
П.П.С. А у тезки Нияза Диасамидзе - музыканта и певца Ниаза Диасамидзе - есть классная композиция "გალაკტიონი" (Галактион), в которой звучит голос живого гения грузинской литературы.
На волне оттепели 60-х в рабочей столовой, что в доме Мелик-Азарянца, появилось пиво. Сейчас это звучит нелепо и непонятно. Но надо знать ту эпоху, когда большевистское пуританство превзошло все церковно-религиозные ханжеские предрассудки. Для простых и бедных людей, не имеющих возможности посидеть за кружкой пива в ресторане или в пивном баре, такая демократическая форма общения, когда всего лишь за 20 копеек можно посидеть с кружкой пива в интересном и приятном обществе, была гораздо большим проявлением свободы, чем гласность и ослабление цензурного гнета.
В интеллигентской среде к тому времени сформировалась определенная когорта талантливых людей, не сумевших проявить себя в удушающей атмосфере партийно-чекистского правления и, вследствие этого, медленно, но уверенно скатывающихся к алкоголизму. Но, как говорится, талант не пропьешь. И беседы в кругу этих людей были столь интересны и нетривиальны, что молодежь стремилась к ним, как бабочки на огонек. Особенно выделялись среди перманентно пьяных интеллектуалов журналист, точнее, бывший журналист, Нияз Диасамидзе, чьи шутки и розыгрыши в Тбилиси были популярнее анекдотов о Хрущеве, и художник Авто Варази. Как правило, при их появлении в столовой сдвигались столы под грозные окрики уборщицы, и ребята, в основном студенты и старшеклассники из ближайших школ, окружали этих интереснейших людей, с восхищением ожидая услышать глубокие по своему смыслу сентенции Варази или искрометные шутки и остроты Нияза. Изредка к этой компании присоединялся великий Галактион, живший неподалеку. Седой старец с гордой осанкой, медленно вышагивающий с тростью в руках, с чуть заметной радушной улыбкой на устах, вызывал всеобщее уважение и трепетное почтение. И когда он садился за стол с кружкой пива, беседа превращалась в некий философский семинар, на котором мудрый учитель, выслушивая учеников, старался тактично поправить их, раскрыть суть той или иной мысли, но вечно с улыбкой, с некоторой долей иронии, не без юмора и не без шутливой интонации даже в самом серьезном вопросе.
Однажды беседа каким-то боком коснулась природы человеческой мудрости и самого образа мудреца. Каждый старался высказать свою точку зрения, но получалось так, что все на самом деле описывали один и тот же образ, некоего гиганта мысли, исполина разума, столпа общества, вершителя человеческих судеб. Великий поэт молчаливо, но с определенньм интересом следил за этой не столь уж и серьезной дискуссией. Незаметная снисходительная улыбка свидетельствовала о его несогласии с подобными оценками, но он никого не прервал, не остановил и не сделал ни одного замечания. И только когда все иссякли в своих оценках и суждениях, они невольно обернулись в его сторону, ожидая решающего мнения. Галактион, как бы не замечая этого всеобщего внимания, уставился в угол полупустого зала, к столику, за которым сидел пожилой рабочий, доедавший свой скромный обед. Уставшее небритое лицо было сосредоточено, но то, с каким безразличием он заканчивал свою трапезу, свидетельствовало о том, что иные мысли и иные проблемы волнуют этого человека. Крепкие, жилистые руки безучастно лежали на столе, как два тяжелых предмета, два орудия труда, отложенные на время обеденного перерыва. Галактион обернулся к своим юным почитателям и кивком указал на этого рабочего:
- Вы хотите знать, кто такой мудрец и откуда берутся мудрецы? Вот оно, гениальное творение природы, создающей созидателей. Вся человеческая мудрость - в созидателе. Мудрец не тот, кто знает, и не тот, кто поучает, а тот, кто творит. Сотворенное с собой не унесешь, оно остается людям. Это и есть высшая степень мудрости человеческой - оставить потомкам свои творения.
Удивительное по своей выразительности лицо Галактиона забыть невозможно. На нем сквозила грусть сквозь детскую улыбку, да тоска по чему-то ушедшему, которую не всегда объяснишь.
... Что делать? - пью, ведь и тоска виной
Мне обернется -
Господи, как просто!
Поэт-мудрец, как сказал о нем Николай Тихонов. Но мудрость не смогла приземлить его душу, она парила над всеми реалиями в поисках света и доброты. Это был романтик, который не мог поверить, что до того светлого мира, торжеству которого он служил, так же далеко, как до “Города солнца” Кампанеллы. В любом преобразовании Галактион Табидзе готов был увидеть что-то положительное, увидеть восход новой прекрасной жизни, но, разочаровавшись от последствий этих преобразований, он вновь ждал каких-то изменений, ждал бури, способной смести всю грязь, всю тину устоявшегося разложения. Лишь потому, что верил в торжество разума и добра. Он был великим мечтателем, поэтом, который не смог смириться с прозой жизни.
Пусть я умру - но только бы запелось!
Ценою жизни спеть - вот это смелость!
Под шелест крыл и синих парусов
Моей мечты - я умереть готов.
http://magazines.russ.ru/druzhba/2008/6/os10.html
П.С. Галактион Табидзе умер в 1959 году, у автора небольшая нестыковка с оттепелью 60-х.
П.П.С. А у тезки Нияза Диасамидзе - музыканта и певца Ниаза Диасамидзе - есть классная композиция "გალაკტიონი" (Галактион), в которой звучит голос живого гения грузинской литературы.
Click to view