Алла Сальникова, Российское детство в ХХ веке: история, теория и практика исследования.
Оригинал взят у vigilina в Алла Сальникова, Российское детство в ХХ веке: история, теория и практика исследования.
Автор - д.и.н., профессор, заведующая кафедрой историографии и источниковедения КГУ (который, как я с удивлением узнала, до сих пор носит имя В.И. Ульянова-Ленина, хотя, как мне кажется, там учились и преподавали многие другие, кем наука, да и страна в целом, может гордиться куда больше).
Книга вышла в 2007 году в Казани, в издательстве Казанского университета тиражом всего 300 экземпляров, что обидно: тема очень интересная, причем не только для специалистов.
Тема книги - исследования "детских голосов" в советской и постсоветской историографии - очень интересна не только для специалистов: у нас у всех за плечами советское детство, с дедушкой Лениным, пионерской организацией и комсомолом, пионерлагерями и прочими прелестями советской детской жизни, и представления о советском обществе в детстве у нас были весьма своеобразными, отличались от взрослых.
Собрать, осмыслить и изучить их необходимо, т.к. идеологическая машина работала с детьми весьма интенсивно и по-другому, нежели со взрослыми. То, как мы воспринимали общество, в котором родились и росли, очень интересно: вера в "светлое будущее" и коммунизм, о котором еще в мое время писали учебники, отношение к пионерской организации, пантеон советских мучеников (революция и Гражданская война), восприятие Великой отечественной войны и отношение к ней - волей-неволей то, что мы в детстве обо всем этом видели, слышали, и учили в школе, на нас повлияло, даже если мы увидели все это на излете советской власти. Что говорить о тех поколениях детей, которые родились еще в царской России или в СССР куда раньше нас. Разница между реальным детством, и детством образцовым, мифологизированным (октябрята - веселые ребята, играют и поют, весело живут. Пионер - всем пример и т.д.)
Первый раздел посвящен российскому/советскому детству ХХ века в исследовательской теории и практике. Автор показывает, что детство и историю глазами детей начали изучать на западе довольно поздно (книга Филиппа Арьеса "Ребенок и семейная жизнь при старом порядке" вышла в 1960 году), еще позже появились исследования о детях в истории в СССР (в двадцатые годы, что связано с развитием педологии) и затем уже в современной России. До этого дети воспринимались как сырой материал, как "недовзрослые", их свидетельства (в тех случаях, когда они имелись), в расчет не принимались. Также разбирается вопрос о терминологии исследования детства.
Отдельная глава озаглавлена "Миф о советском детстве: образцы толкования и прочтения". На мой взгляд, самая интересная часть книги: сама по себе советская мифология на редкость занимательна, а уж в той ее части, которая к детям обращалась, особенно. Здесь речь идет в частности о работах, посвященных советским учебникам и образу детей в литературе и кино для детей: он сильно отличался от реальной детской жизни. В зарубежных исследованиях, как показывает автор, появляется термин "виртуализации" детства, связанный с отличием ребенка реального от ребенка "идеального/виртуального". Далее речь идет об анкетировании детей и работе с дневниками.
Второй раздел называется ""Детский" текст и детская память в эпоху "российских катастроф"". Автор показывает особенности детского текста, его отличие от текста взрослого. Далее авторо перечисляет виды "детских текстов": анкеты, характерные в первые годы советской власти, сочинения детей-эмигрантов и детей в СССР, автохарактеристики (автобиографии), которые писали для приема в вузы, школьные рукописные журналы, наконец, дневники (в частности, описан, наверное, самый известный детский дневник тридцатых годов - дневник Нины Луговской, вышедший в 2003 году одновременно по-русски и по-английски). В названии следующей главы очень удачное, на мой взгляд, сочетание "расколотая память": когда одни и те же события толкуются разными группами свидетелей/участников по-разному (стр. 111). Здесь описан характер воспоминаний о войне и гражданской революции детей-эмигрантов и детей, живших на родине.
В следующей главе анализируется язык революции в текстах детей-современников революции. Начинается глава с описания того, как ребенок осваивает язык. Затем говорится о "революционализации" и политизации языка, о том, как меняется детский язык в первые годы советской власти. Хорошо показано, что дети не понимают значения новых слов и выражений, им непонятно, что такое "революция", "война". Мир начинает делиться на своих и чужих.
Тут могу привести параллели из собственного детства: лет до четырех-пяти была уверена, что существуют только две нации: русские и немцы. Помню, когда мама рассказала, что есть, к примеру, американцы (тоже симптоматично, Рейган тогда как раз был), я пришла в детский сад и сообщила эту информацию своим товарищам по играм - мне не поверили. Чувство обиды долго было, я-то знала правду, а они думали, что я изобрела это! Ну и все новые слова сначала эпохи перестройки, а потом раннерыночного времени тоже с трудом воспринимались. Помню, спрашивала маму, что такое аренда и хозрасчет. Было мне лет шесть...
Февральская революция воспринимается как праздник, а Октябрьская ассоциируется у детей со смертью и страхом. Если в дневниках российских детей первых послереволюционных лет описываются непосредственные ощущения от событий, то с укреплением советской власти появляются высказывания, явно возникшие под влиянием школы и новых советских реалий (например, об изменении в положении рабочих и крестьян после революции).
Интересно и то, как дети воспринимали новые понятия и лозунги: зачастую непонятные им и абстрактные, они были, оказывается, так же непонятны и самим ораторам. И то, как вдруг меняются представления о "милых" солдатах, вышколенной прислуге и почтительных крестьянах, которые вдруг стали называть детей буржуями, паразитами и т.д.
В новых условиях - в советской России и эмиграции - дети вынуждены искать новое место в жизни. Они не понимают, кто такие большевики, пишут о новой орфографии и о возникшей путанице, рефлексируют над "новоязом".
Третий раздел, самый большой по объему, посвящен в изменениях, проиходившим в мировосприятии девочек/девушек в 1914-1922 гг. (период "непрерывной войны"). Отмечается резкое взросление, необходимость заменить ушедших на войну мужчин и изменение роли женщины. Показано, как период Первой мировой войны девочки стремились помогать (работа в госпиталях, посылки на фронт, сбор вещей для пострадавших и т.д.). Рассматривается переписка девочек с солдатами. Упоминается и - надо сказать, неожиданное для меня - желание девочек идти на войну, причем не только сестрами милосердия. Меняются детские игры: девочки играют в войну вместе с мальчиками, причем преимущество всегда было на стороне русских (помнится, мы в моем первом детском саду тоже играли в войну, и тоже и девочки и мальчики вместе. А враги, как и за семьдесят лет до нас, были немцы. Замечу, в начале восьмидесятых, никакой войны государство не вело. Про Афганистан мы не знали) и в лазарет. Меняются даже игры в кукол: их хоронят, например. Жуткие воспоминания о войне остаются у девочек из регионов, захваченных войной.
Во время Гражданской войны и сразу после нее развивается проституция и алкоголизм среди девушек и девочек. Голод и болезни находят отражение в детских текстах этого времени. Одним из главных желаний девочек в это время становится желание нормально учиться. Девочки остаются мало политизированными.
С другой стороны, при новой власти изменяется положение женщины, появляются новые возможности для самореализации. Изменяются и мечты девочек, их жизненные планы: между Февральской и Октябрьской революцией они особенно радужны.
Показано влияние новых кино, литературы, игр на детей: их специально создавали с целью воспитания нового советского человека. Описываются новые "советские", "классово правильные" игрушки: Стеньки Разины, безобразно толстые попы, красноармейцы.
Третий раздел книги не точно соответствует названию: речь идет не только об изменениях в жизни девочек, скорее о создании новых форм существования детей в целом. Так, упоминаются утреники и детские праздники, благополучно дожившие аж до моего детства, пионерские клубы и просто новые детские организации.
Описана и новая советская одежда, которую пытались создать за семьдесят лет до моды на унисекс. Упомянута мода на "новые" имена: все эти Октябрины, Искры (лично с одной общалась), Тракторы и Мэлсы. Естественно, вспоминается "дедушка Ленин". Показано, как дети пытаются понять, кто он такой.
Наконец, в последнем разделе делается скачок во времени, он посвящен "внукам советской империи", тем, кто родился на рубеже восьмидесятых и девяностых. Приводятся результаты анализа сочинений, написанных в 2000 году в одной из казанских школ на тему "Я, моя семья, моя страна в 1990-е годы".
Хорошо подобраны иллюстрации: не обошлось, разумеется, без Мамлакат Наханговой и плаката "С Новым годом, любимый Сталин!", хороша подборка детских портретов, начиная с дореволюционных и заканчивая современными.
Книга завершается большой и подробной библиографией.
Теперь о "косяках", которых немало. У книги есть научный редактор (д.и.н., проф. А.Л. Литвин), но нет корректора. В результате обнаруживается множество опечаток и досадных ошибок, которые портят впечатление от книги. В частности французские названия в сносках и библиографии напечатаны с ошибками. Александра Бруштейн названа Брунштейн (стр. 94, прим. 2), хочется надеяться, это опечатка, имя все-таки весьма известное. На стр. 88 встречается слово "опробированный", явно в значении "опробованный". На стр. 93 находим читаем: "почти во всех русских эмигрантских школах Западной Европы: в Турции, Болгарии, Югославии, Чехо-Словакии" - без комментариев.
Переводы, выполненные, видимо, автором, следовало доработать, иногда возникают досадные стилистические погрешности (стр. 48: "поглощенность и одержимость могут быть идентифицированы и стать НЕЧТО похожим на миф".)
Обилие лексики, во многом еще не ставшей терминологией, мешает восприятию (экторы, гендеры и гендерирование, маркеры, нарративы, дискурсы и пр. затрудняют понимание. Хочется надеяться, что терминология устоится и будет все-таки ближе к русскому языку, чем к английскому, откуда большинство терминов берет свое начало).
Не упомянуты несколько известных детских дневников довоенной эпохи, возможно потому, что до сих пор нет подробного научного (Георгий Эфрон) или просто никакого (Лев Федотов, Владимир Мороз) издания этих дневников.
Наконец, в библиографию не включены некоторые книги и статьи, упомянутые в постраничных сносках, что удивляет.
Понятно, что университет ограничен в средствах, но хотелось бы видеть воспроизводимые в книге иллюстрации в лучшем качестве.
Хочется надеяться, что книгу удасться переиздать бОльшим тиражом и с исправлением некоторых названных недочетов: тема книги интересна не только узким специалистам.
Автор - д.и.н., профессор, заведующая кафедрой историографии и источниковедения КГУ (который, как я с удивлением узнала, до сих пор носит имя В.И. Ульянова-Ленина, хотя, как мне кажется, там учились и преподавали многие другие, кем наука, да и страна в целом, может гордиться куда больше).
Книга вышла в 2007 году в Казани, в издательстве Казанского университета тиражом всего 300 экземпляров, что обидно: тема очень интересная, причем не только для специалистов.
Тема книги - исследования "детских голосов" в советской и постсоветской историографии - очень интересна не только для специалистов: у нас у всех за плечами советское детство, с дедушкой Лениным, пионерской организацией и комсомолом, пионерлагерями и прочими прелестями советской детской жизни, и представления о советском обществе в детстве у нас были весьма своеобразными, отличались от взрослых.
Собрать, осмыслить и изучить их необходимо, т.к. идеологическая машина работала с детьми весьма интенсивно и по-другому, нежели со взрослыми. То, как мы воспринимали общество, в котором родились и росли, очень интересно: вера в "светлое будущее" и коммунизм, о котором еще в мое время писали учебники, отношение к пионерской организации, пантеон советских мучеников (революция и Гражданская война), восприятие Великой отечественной войны и отношение к ней - волей-неволей то, что мы в детстве обо всем этом видели, слышали, и учили в школе, на нас повлияло, даже если мы увидели все это на излете советской власти. Что говорить о тех поколениях детей, которые родились еще в царской России или в СССР куда раньше нас. Разница между реальным детством, и детством образцовым, мифологизированным (октябрята - веселые ребята, играют и поют, весело живут. Пионер - всем пример и т.д.)
Первый раздел посвящен российскому/советскому детству ХХ века в исследовательской теории и практике. Автор показывает, что детство и историю глазами детей начали изучать на западе довольно поздно (книга Филиппа Арьеса "Ребенок и семейная жизнь при старом порядке" вышла в 1960 году), еще позже появились исследования о детях в истории в СССР (в двадцатые годы, что связано с развитием педологии) и затем уже в современной России. До этого дети воспринимались как сырой материал, как "недовзрослые", их свидетельства (в тех случаях, когда они имелись), в расчет не принимались. Также разбирается вопрос о терминологии исследования детства.
Отдельная глава озаглавлена "Миф о советском детстве: образцы толкования и прочтения". На мой взгляд, самая интересная часть книги: сама по себе советская мифология на редкость занимательна, а уж в той ее части, которая к детям обращалась, особенно. Здесь речь идет в частности о работах, посвященных советским учебникам и образу детей в литературе и кино для детей: он сильно отличался от реальной детской жизни. В зарубежных исследованиях, как показывает автор, появляется термин "виртуализации" детства, связанный с отличием ребенка реального от ребенка "идеального/виртуального". Далее речь идет об анкетировании детей и работе с дневниками.
Второй раздел называется ""Детский" текст и детская память в эпоху "российских катастроф"". Автор показывает особенности детского текста, его отличие от текста взрослого. Далее авторо перечисляет виды "детских текстов": анкеты, характерные в первые годы советской власти, сочинения детей-эмигрантов и детей в СССР, автохарактеристики (автобиографии), которые писали для приема в вузы, школьные рукописные журналы, наконец, дневники (в частности, описан, наверное, самый известный детский дневник тридцатых годов - дневник Нины Луговской, вышедший в 2003 году одновременно по-русски и по-английски). В названии следующей главы очень удачное, на мой взгляд, сочетание "расколотая память": когда одни и те же события толкуются разными группами свидетелей/участников по-разному (стр. 111). Здесь описан характер воспоминаний о войне и гражданской революции детей-эмигрантов и детей, живших на родине.
В следующей главе анализируется язык революции в текстах детей-современников революции. Начинается глава с описания того, как ребенок осваивает язык. Затем говорится о "революционализации" и политизации языка, о том, как меняется детский язык в первые годы советской власти. Хорошо показано, что дети не понимают значения новых слов и выражений, им непонятно, что такое "революция", "война". Мир начинает делиться на своих и чужих.
Тут могу привести параллели из собственного детства: лет до четырех-пяти была уверена, что существуют только две нации: русские и немцы. Помню, когда мама рассказала, что есть, к примеру, американцы (тоже симптоматично, Рейган тогда как раз был), я пришла в детский сад и сообщила эту информацию своим товарищам по играм - мне не поверили. Чувство обиды долго было, я-то знала правду, а они думали, что я изобрела это! Ну и все новые слова сначала эпохи перестройки, а потом раннерыночного времени тоже с трудом воспринимались. Помню, спрашивала маму, что такое аренда и хозрасчет. Было мне лет шесть...
Февральская революция воспринимается как праздник, а Октябрьская ассоциируется у детей со смертью и страхом. Если в дневниках российских детей первых послереволюционных лет описываются непосредственные ощущения от событий, то с укреплением советской власти появляются высказывания, явно возникшие под влиянием школы и новых советских реалий (например, об изменении в положении рабочих и крестьян после революции).
Интересно и то, как дети воспринимали новые понятия и лозунги: зачастую непонятные им и абстрактные, они были, оказывается, так же непонятны и самим ораторам. И то, как вдруг меняются представления о "милых" солдатах, вышколенной прислуге и почтительных крестьянах, которые вдруг стали называть детей буржуями, паразитами и т.д.
В новых условиях - в советской России и эмиграции - дети вынуждены искать новое место в жизни. Они не понимают, кто такие большевики, пишут о новой орфографии и о возникшей путанице, рефлексируют над "новоязом".
Третий раздел, самый большой по объему, посвящен в изменениях, проиходившим в мировосприятии девочек/девушек в 1914-1922 гг. (период "непрерывной войны"). Отмечается резкое взросление, необходимость заменить ушедших на войну мужчин и изменение роли женщины. Показано, как период Первой мировой войны девочки стремились помогать (работа в госпиталях, посылки на фронт, сбор вещей для пострадавших и т.д.). Рассматривается переписка девочек с солдатами. Упоминается и - надо сказать, неожиданное для меня - желание девочек идти на войну, причем не только сестрами милосердия. Меняются детские игры: девочки играют в войну вместе с мальчиками, причем преимущество всегда было на стороне русских (помнится, мы в моем первом детском саду тоже играли в войну, и тоже и девочки и мальчики вместе. А враги, как и за семьдесят лет до нас, были немцы. Замечу, в начале восьмидесятых, никакой войны государство не вело. Про Афганистан мы не знали) и в лазарет. Меняются даже игры в кукол: их хоронят, например. Жуткие воспоминания о войне остаются у девочек из регионов, захваченных войной.
Во время Гражданской войны и сразу после нее развивается проституция и алкоголизм среди девушек и девочек. Голод и болезни находят отражение в детских текстах этого времени. Одним из главных желаний девочек в это время становится желание нормально учиться. Девочки остаются мало политизированными.
С другой стороны, при новой власти изменяется положение женщины, появляются новые возможности для самореализации. Изменяются и мечты девочек, их жизненные планы: между Февральской и Октябрьской революцией они особенно радужны.
Показано влияние новых кино, литературы, игр на детей: их специально создавали с целью воспитания нового советского человека. Описываются новые "советские", "классово правильные" игрушки: Стеньки Разины, безобразно толстые попы, красноармейцы.
Третий раздел книги не точно соответствует названию: речь идет не только об изменениях в жизни девочек, скорее о создании новых форм существования детей в целом. Так, упоминаются утреники и детские праздники, благополучно дожившие аж до моего детства, пионерские клубы и просто новые детские организации.
Описана и новая советская одежда, которую пытались создать за семьдесят лет до моды на унисекс. Упомянута мода на "новые" имена: все эти Октябрины, Искры (лично с одной общалась), Тракторы и Мэлсы. Естественно, вспоминается "дедушка Ленин". Показано, как дети пытаются понять, кто он такой.
Наконец, в последнем разделе делается скачок во времени, он посвящен "внукам советской империи", тем, кто родился на рубеже восьмидесятых и девяностых. Приводятся результаты анализа сочинений, написанных в 2000 году в одной из казанских школ на тему "Я, моя семья, моя страна в 1990-е годы".
Хорошо подобраны иллюстрации: не обошлось, разумеется, без Мамлакат Наханговой и плаката "С Новым годом, любимый Сталин!", хороша подборка детских портретов, начиная с дореволюционных и заканчивая современными.
Книга завершается большой и подробной библиографией.
Теперь о "косяках", которых немало. У книги есть научный редактор (д.и.н., проф. А.Л. Литвин), но нет корректора. В результате обнаруживается множество опечаток и досадных ошибок, которые портят впечатление от книги. В частности французские названия в сносках и библиографии напечатаны с ошибками. Александра Бруштейн названа Брунштейн (стр. 94, прим. 2), хочется надеяться, это опечатка, имя все-таки весьма известное. На стр. 88 встречается слово "опробированный", явно в значении "опробованный". На стр. 93 находим читаем: "почти во всех русских эмигрантских школах Западной Европы: в Турции, Болгарии, Югославии, Чехо-Словакии" - без комментариев.
Переводы, выполненные, видимо, автором, следовало доработать, иногда возникают досадные стилистические погрешности (стр. 48: "поглощенность и одержимость могут быть идентифицированы и стать НЕЧТО похожим на миф".)
Обилие лексики, во многом еще не ставшей терминологией, мешает восприятию (экторы, гендеры и гендерирование, маркеры, нарративы, дискурсы и пр. затрудняют понимание. Хочется надеяться, что терминология устоится и будет все-таки ближе к русскому языку, чем к английскому, откуда большинство терминов берет свое начало).
Не упомянуты несколько известных детских дневников довоенной эпохи, возможно потому, что до сих пор нет подробного научного (Георгий Эфрон) или просто никакого (Лев Федотов, Владимир Мороз) издания этих дневников.
Наконец, в библиографию не включены некоторые книги и статьи, упомянутые в постраничных сносках, что удивляет.
Понятно, что университет ограничен в средствах, но хотелось бы видеть воспроизводимые в книге иллюстрации в лучшем качестве.
Хочется надеяться, что книгу удасться переиздать бОльшим тиражом и с исправлением некоторых названных недочетов: тема книги интересна не только узким специалистам.