улыбнись
radulova в Не расслабляться!
Я слишком расслабилась в этих заграницах. До того расслабилась, что, выйдя из самолета и столкнувшись в аэропорту Шереметьево с каким-то дядькой в кожаной куртке и газетенкой «СПИД-инфо» в руках, тут же остановилась, улыбнулась и открыла рот, чтобы сказать: «Извините».
Но дядька пер, как танк, делая вид, что меня не существует. Еще и чемоданом на прощанье по щиколотке стукнул. Так же слепо и молча в меня ткнулась какая-то женщина, у которой я, видимо, стояла на пути. Водитель, который был вынужден остановиться из-за того, что я вышла на пешеходный переход, не подождав пока он проедет, нетерпеливо посигналил - поторапливайся, мол, сука.
В метро я, держась за поручень и одновременно пытаясь разобраться со своими сумками, нечаянно уронила какой-то девушке на колени проездную карточку. Девушка что-то раздраженно пробормотала и, ловко дернув ногами, сбросила карточку на пол. Здравствуй, Родина.
Кажется у всех наших граждан на лице застыло одно выражение - «Ненавижу». Ненавижу тебя за то, что ты слишком медленно идешь. Ненавижу за то, что идешь слишком быстро. Ненавижу, что стоишь над душой. Что сидишь рядом. Что вообще существуешь. В конце концов к этой атмосфере всеобщей ненависти привыкаешь, как жена-мазохистка привыкает к побоям мужа. И только когда вырываешься в другую страну и тебя там обласкивают улыбками и прочими «Икскюз ми» - начинаешь понимать, что твой родной климат, в общем-то, не из самых благоприятных. Бывает и по-другому.
Бывает, что незнакомые люди на улицах улыбаются тебе так, как мама родная ни разу за всю жизнь не улыбнулась. Бывает, что выпавшие карточки помогают поднять, на пешеходных переходах пропускают и даже в гостиничном лифте радуются, как дураки - «Гуд монинн!» Вдруг оказывается, что вместо привычного «Ненавижу!» окружающий мир может посылать другие сигналы - «Ты мне нравишься», «Хороший денек, не правда ли?», «Не стоит беспокоиться», «Это не проблема», «Все нормально, не бойся».
Поэтому возdращение в родной климат и воспринимается так остро. Первое время ты охаешь и ахаешь: «Да что ж за страна у нас такая! Почему все такие озлобленные, жестокие, хмурые? Что за мрак над городом?». А потом, ничего. Снова привыкаешь. Втягиваешься. И сам уже сидишь в общественном транспорте и думаешь: «Чтоб вы все сдохли». И сосед твой думает так же. И все вместе вы являете картину «Угрюмая Россия», которая так шокирует иностранцев. Даже подготовленный боксер, Мохаммед Али, посетивший в свое время нашу страну, струхнул: «Россия меня пугает - люди в автобусах выглядят так, словно их везут на электрический стул».
Или взять статью журналистки Меган Стэк из «Los Angeles Times» о нашем метро: «Поначалу я чувствовала острейший дискомфорт. Во мне просыпались мысли о лагерях смерти и чистках, очередях за хлебом и крахе банков. Как-то я пожаловалась своей преподавательнице русского: "Я нигде в мире не видала, чтобы люди были так мрачны. На дорогу из дома сюда я трачу час, и за это время я не видела ни одного улыбающегося человека. Ни одного!"
"А что, в других странах люди все время ходят и улыбаются?" - недоверчиво сказала она. "Вообще-то да", - сказала я. "В Ираке? В Ираке улыбаются?" - она твердо решила сбить меня, докопаться до истины. "Да, - сказала я. - Иракцы много улыбаются". "Это, - сказала она, презрительно искривив губы, - очень странно".
Это очень странно, но типично российское оправдание «У нас жизнь тяжелая, поэтому мы такие хмурые» не срабатывает. А у кого жизнь легкая? У американцев, что ли, с этим их ипотечным кризисом? У жителей Индии легкая? Или у иорданских безработных, в семье которых мне неделю назад удалось побывать? А вот поди ж ты - улыбаются. Почему - загадка.
И что странно - нам нравится это чужеродное поведение. Правда нравится. Доброе слово и русскому приятно. Поэтому моя коллега Аня каждые три месяца уезжает заграницу - «Иначе я просто зачахну в России. Мне нужно постоянно подпитываться добротой». Мы в принципе хотим быть такими же добрыми. Другой мой коллега Андрей, вернувшись не из самой солнечной страны - Норвегии - еще недели две излучал тепло, которое накопил в поездке. Окружающие это подсознательно улавливали и откликались - «Все девушки мои были». Но теперь Андрюха снова принял свой привычный угрюмый вид волка-одиночки и передвигается по улицам перебежками - «Чтобы не видеть всего этого дерьма».
Я же решила, что, всем смертям назло, попытаюсь сохранить полученный «там» доброжелательный настрой надолго. Вечером пошла в супермаркет и вела себя «по-ихнему». То есть, не отворачивалась, встретившись с кем-то взглядом, а улыбалась. Не участвовала в борьбе «Прорвись к прилавку первым! Помни: это последний йогурт в столице!». Если меня таранила чужая тележка - извинялась я, вызывая у закаленных в тележных боях граждан почти священный ужас: «Свят! Свят! Свят!». Я охотно обменивалась мнениями насчет степени зрелости киви. С большим чувством «спасибкала» и вообще сохраняла на лице счастливую безмятежность. Как будто только что сто рублей нашла, ей-богу.
И каким-то странным образом это стало действовать на окружающих. Девушка, взвешивающая фрукты и известная своим крутым нравом, вдруг улыбнулась на мой чих - «Будьте здоровы!» Мужчина шепнул «Вот в этом ящике бананы получше». Женщина «на салатах» уловила мои солнечный флюиды и спросила «На улице дождь? А то я вижу у вас куртка мокрая… Возьмите винегрет - очень свежий».
А потом какая-то бабушка ударила таки меня со спины тележкой. Молча, сильно и зло. Потом оттеснил дед. Я не возражала - пожалуйста, проходите. Но им зачем-то необходимо было войти со мной в контакт. Не знаю почему, но именно старшее поколение является у нас хранителями традиций ненависти. И если кто-то эти традиции забывает - они напомнят, не волнуйтесь.
В общем, уже к кассе я растеряла всю свою доброжелательность. И когда какой-то мужичок долго-долго копался в карманах, вытаскивая смятые десятки и задерживая очередь, я уже со всеми в унисон посылала ему мощный луч ненависти.
.
.
Я слишком расслабилась в этих заграницах. До того расслабилась, что, выйдя из самолета и столкнувшись в аэропорту Шереметьево с каким-то дядькой в кожаной куртке и газетенкой «СПИД-инфо» в руках, тут же остановилась, улыбнулась и открыла рот, чтобы сказать: «Извините».
Но дядька пер, как танк, делая вид, что меня не существует. Еще и чемоданом на прощанье по щиколотке стукнул. Так же слепо и молча в меня ткнулась какая-то женщина, у которой я, видимо, стояла на пути. Водитель, который был вынужден остановиться из-за того, что я вышла на пешеходный переход, не подождав пока он проедет, нетерпеливо посигналил - поторапливайся, мол, сука.
В метро я, держась за поручень и одновременно пытаясь разобраться со своими сумками, нечаянно уронила какой-то девушке на колени проездную карточку. Девушка что-то раздраженно пробормотала и, ловко дернув ногами, сбросила карточку на пол. Здравствуй, Родина.
Кажется у всех наших граждан на лице застыло одно выражение - «Ненавижу». Ненавижу тебя за то, что ты слишком медленно идешь. Ненавижу за то, что идешь слишком быстро. Ненавижу, что стоишь над душой. Что сидишь рядом. Что вообще существуешь. В конце концов к этой атмосфере всеобщей ненависти привыкаешь, как жена-мазохистка привыкает к побоям мужа. И только когда вырываешься в другую страну и тебя там обласкивают улыбками и прочими «Икскюз ми» - начинаешь понимать, что твой родной климат, в общем-то, не из самых благоприятных. Бывает и по-другому.
Бывает, что незнакомые люди на улицах улыбаются тебе так, как мама родная ни разу за всю жизнь не улыбнулась. Бывает, что выпавшие карточки помогают поднять, на пешеходных переходах пропускают и даже в гостиничном лифте радуются, как дураки - «Гуд монинн!» Вдруг оказывается, что вместо привычного «Ненавижу!» окружающий мир может посылать другие сигналы - «Ты мне нравишься», «Хороший денек, не правда ли?», «Не стоит беспокоиться», «Это не проблема», «Все нормально, не бойся».
Поэтому возdращение в родной климат и воспринимается так остро. Первое время ты охаешь и ахаешь: «Да что ж за страна у нас такая! Почему все такие озлобленные, жестокие, хмурые? Что за мрак над городом?». А потом, ничего. Снова привыкаешь. Втягиваешься. И сам уже сидишь в общественном транспорте и думаешь: «Чтоб вы все сдохли». И сосед твой думает так же. И все вместе вы являете картину «Угрюмая Россия», которая так шокирует иностранцев. Даже подготовленный боксер, Мохаммед Али, посетивший в свое время нашу страну, струхнул: «Россия меня пугает - люди в автобусах выглядят так, словно их везут на электрический стул».
Или взять статью журналистки Меган Стэк из «Los Angeles Times» о нашем метро: «Поначалу я чувствовала острейший дискомфорт. Во мне просыпались мысли о лагерях смерти и чистках, очередях за хлебом и крахе банков. Как-то я пожаловалась своей преподавательнице русского: "Я нигде в мире не видала, чтобы люди были так мрачны. На дорогу из дома сюда я трачу час, и за это время я не видела ни одного улыбающегося человека. Ни одного!"
"А что, в других странах люди все время ходят и улыбаются?" - недоверчиво сказала она. "Вообще-то да", - сказала я. "В Ираке? В Ираке улыбаются?" - она твердо решила сбить меня, докопаться до истины. "Да, - сказала я. - Иракцы много улыбаются". "Это, - сказала она, презрительно искривив губы, - очень странно".
Это очень странно, но типично российское оправдание «У нас жизнь тяжелая, поэтому мы такие хмурые» не срабатывает. А у кого жизнь легкая? У американцев, что ли, с этим их ипотечным кризисом? У жителей Индии легкая? Или у иорданских безработных, в семье которых мне неделю назад удалось побывать? А вот поди ж ты - улыбаются. Почему - загадка.
И что странно - нам нравится это чужеродное поведение. Правда нравится. Доброе слово и русскому приятно. Поэтому моя коллега Аня каждые три месяца уезжает заграницу - «Иначе я просто зачахну в России. Мне нужно постоянно подпитываться добротой». Мы в принципе хотим быть такими же добрыми. Другой мой коллега Андрей, вернувшись не из самой солнечной страны - Норвегии - еще недели две излучал тепло, которое накопил в поездке. Окружающие это подсознательно улавливали и откликались - «Все девушки мои были». Но теперь Андрюха снова принял свой привычный угрюмый вид волка-одиночки и передвигается по улицам перебежками - «Чтобы не видеть всего этого дерьма».
Я же решила, что, всем смертям назло, попытаюсь сохранить полученный «там» доброжелательный настрой надолго. Вечером пошла в супермаркет и вела себя «по-ихнему». То есть, не отворачивалась, встретившись с кем-то взглядом, а улыбалась. Не участвовала в борьбе «Прорвись к прилавку первым! Помни: это последний йогурт в столице!». Если меня таранила чужая тележка - извинялась я, вызывая у закаленных в тележных боях граждан почти священный ужас: «Свят! Свят! Свят!». Я охотно обменивалась мнениями насчет степени зрелости киви. С большим чувством «спасибкала» и вообще сохраняла на лице счастливую безмятежность. Как будто только что сто рублей нашла, ей-богу.
И каким-то странным образом это стало действовать на окружающих. Девушка, взвешивающая фрукты и известная своим крутым нравом, вдруг улыбнулась на мой чих - «Будьте здоровы!» Мужчина шепнул «Вот в этом ящике бананы получше». Женщина «на салатах» уловила мои солнечный флюиды и спросила «На улице дождь? А то я вижу у вас куртка мокрая… Возьмите винегрет - очень свежий».
А потом какая-то бабушка ударила таки меня со спины тележкой. Молча, сильно и зло. Потом оттеснил дед. Я не возражала - пожалуйста, проходите. Но им зачем-то необходимо было войти со мной в контакт. Не знаю почему, но именно старшее поколение является у нас хранителями традиций ненависти. И если кто-то эти традиции забывает - они напомнят, не волнуйтесь.
В общем, уже к кассе я растеряла всю свою доброжелательность. И когда какой-то мужичок долго-долго копался в карманах, вытаскивая смятые десятки и задерживая очередь, я уже со всеми в унисон посылала ему мощный луч ненависти.
.
.